и боли.
сразу... и... за это я готова на тебя молиться... но...
за собой - разум, душу, плоть - как Трент бесшумно увлекает своим течением
водовороты и все сплетенья и переплетенья струй. Постепенно разные мелкие
упреки и чувствица исчезали, а с ними и мысль, все подхватывал
стремительный поток. И сам он был уже не мужчина, способный мыслить, но
воплощение властного инстинкта. Кисти обращались в живые существа, руки,
ноги, тело обретали собственную жизнь и сознание и, не властные его воле,
жили сами по себе. И казалось, могучие зимние звезды, как и он, полны
жизни. В нем и в звездах бушевало одно и то же пламя, и та же радостная
сила, что не давала склониться папоротнику у его лица, наполняла крепостью
его тело. Будто и его, и звезды, и темные травы, и Клару подхватил
исполинский язык пламени и рвется все дальше и ввысь. Все подле него вдруг
оживало, но было покойно, совершенно по сути своей и с ним заодно. Это
поразительное спокойствие каждой частицы бурного круговорота жизни
казалось высочайшим блаженством.
доверялась страсти. Но слишком часто страсть не оправдывала ее ожиданий.
Лишь изредка они достигали высоты той ночи, когда кричали чибисы.
Постепенно некоторое привычное напряжение стало портить их любовь, или,
бывало, чудесные мгновенья наступали для каждого порознь и не было уже той
полноты. И потому казалось, Пол предается любви один; часто оба сознавали,
что встреча не оправдала их надежд, оказалась не такой, как хотелось. Пол
уходил с мыслью, что в этот вечер между ними лишь образовалась трещинка. В
их любви появлялось все больше привычности, лишенной чудесного очарования.
Постепенно они стали вводить новшества, чтобы хоть отчасти вернуть чувство
полноты. Они пристраивались близко, опасно близко к реке, так что черные
воды едва не касались лица Пола, и это возбуждало, или предавались любви
на окраине города в ложбинке под забором, огораживающим дорожку, где
иногда кто-нибудь проходил, и слышно было, как близятся шаги, и, кажется,
ощущалось, как отзывается на них земля, и слышались разговоры прохожих -
странные пустяки, не предназначенные для чужих ушей. А после, оба
пристыженные, невольно отдалялись друг от друга. Он стал ее слегка
презирать, будто она это заслужила!
Дейбрукской станции. Было совсем темно, и, хотя давно уже наступила весна,
казалось, вот-вот пойдет снег. До поезда оставалось маловато времени, и
Морел заспешил. Город кончается почти внезапно, на краю крутого обрыва;
дома с желтыми огоньками стоят здесь лицом к лицу с тьмой. Пол перешагнул
через приступку живой изгороди и сбежал по откосу, в луга. Среди,
фруктовых деревьев теплым светом сияло окно фермы. Пол оглянулся. Позади,
на краю откоса, чернели на фоне неба дома, будто дикие звери, и с
любопытством вглядывались во тьму желтыми глазами. Это сам город, свирепый
и нескладный, вглядывался в облака за спиною Пола. Что-то шевельнулось под
ивами у пруда. Было слишком темно, не разобрать, кто там.
кто-то прислонился. Человек этот посторонился.
зубы.
отбросил назад удар в лицо, и он едва удержался на ногах.
пальто, пиджак и швырнул их на Доуса. Тот свирепо выругался. Морел остался
в одной рубашке, разъяренный, был теперь начеку. Все тело его сжалось в
кулак. Драться он не умеет, значит, надо пустить в ход соображенье. Доуса
теперь он различал и в темноте, всего лучше видел грудь рубашки. Доус
споткнулся об одежду Пола, потом кинулся на него. Губы молодого человека
были разбиты в кровь. И отчаянно хотелось дать в зубы противнику, хотелось
мучительно! Он рванулся через приступку, Доус полез за ним, и - раз! - Пол
двинул его в зубы. И даже вздрогнул от удовольствия. Сплевывая, Доус
медленно приближался, Пол струхнул; он повернулся назад, к изгороди, хотел
стать на приступку. Вдруг невесть откуда на него обрушился чудовищный
удар, прямо в ухо, и, беспомощный, он опрокинулся наземь. Он слышал
тяжелое дыхание Доуса, будто дышал дикий зверь; потом Доус пнул его в
колено, и такая боль пронзила Пола, что он вскочил и слепо кинулся на
врага. Тот бил его, пинал, но теперь Пол не чувствовал боли. Точно дикая
кошка, он вцепился в Доуса, который был крупней его, и, наконец, потеряв
присутствие духа, тот рухнул наземь. С ним свалился и Пол. Не помня себя,
бессознательно схватил противника за горло и прежде, чем в ярости и муке
Доус вырвался, Пол обмотал кулаки шарфом и костяшками пальцев надавил тому
на горло. Он не думал, не чувствовал, один лишь инстинкт владел им. Его
тело, такое неожиданно сильное, вдавилось в сопротивляющееся тело Доуса,
ни единый мускул не расслабился. Пол ничего не сознавал, тело само убивало
другого человека. Чувства и разум молчали. Он лежал, крепко прижавшись к
врагу, тело приспособилось к единственной цели - задушить его, в нужную
минуту, безмолвно, настойчиво, неизменно, с той именно силой, какая
требовалась, оно сопротивлялось попыткам врага освободиться, и оттого, что
попытки освободиться становились все яростней, все неистовей, костяшки
пальцев вдавливались еще глубже. Все крепче вжималось тело Пола в чужое
тело, точно винт, что постепенно увеличивает давление, и наконец что-то
сломлено.
захлестнули его. Доус поддавался. Морел осознал, что творит, и во всем
теле вспыхнула боль; он совершенно растерялся. Внезапно Доус опять стал
бешено сопротивляться. И вот руки Пола выкручены, вырваны из опутавшего их
шарфа, и он, беспомощный, отброшен в сторону. Он слышит хриплое,
прерывистое дыхание противника, но, ошеломленный, не может двинуться с
места; еще не опомнясь, он ощутил наносимые ногами удары и потерял
сознание.
соперника. Вдруг неподалеку, за лугами, свистнул паровоз. Доус обернулся,
подозрительно уставился во тьму. Что там приближается? Перед его глазами
потянулись огни поезда. Ему почудилось, сюда идут. Он устремился через луг
к Ноттингему и, пока шел, смутно ощутил на ноге место, где башмак угодил
по какой-то кости парня. Сызнова в нем эхом отозвался тот удар, и он
заспешил, стремясь оказаться подальше.
двигаться решительно не хотелось. И лежал, не шевелясь, и легкий снежок
щекотал ему лицо. Приятно было лежать совсем, совсем тихо. Время шло.
Подниматься не хотелось, но снег все поторапливал его. Наконец очнулась
воля.
потом постепенно поднялся. Боль ошеломила, его замутило, потемнело в
глазах, но голова оставалась ясной. Пошатываясь, он нашарил пальто и
пиджак, натянул, доверху застегнул пальто. Не сразу отыскал шапку. Он не
знал, кровоточит ли еще лицо. Слепо побрел назад к пруду, при каждом шаге
мутило от боли, наконец дошел, вымыл лицо и руки. Ледяная вода ожгла
болью, зато окончательно привела в чувство. Пол вскарабкался на холм, к
трамваю. Добраться к матери... непременно надо добраться к матери... он
был одержим этим. Насколько мог, он прикрыл лицо и мучительно, трудно брел
вперед. Снова и снова земля уходила из-под ног и охватывало тошнотворное
чувство, будто проваливаешься в пространство; так, будто в ночном кошмаре,
он продолжал путь, пока не оказался дома.
кровью, поистине лицо мертвеца. Пол умылся и пошел спать. Ночь прошла в
бреду, а когда утром открыл глаза, на него смотрела мать. Ее голубые
глаза... только их он и хотел видеть. Она здесь, он у нее в руках.
наверх чаю.
сказала она.
и сказал.