противоположную сторону.
удовольствием закурил хорошую сигару и растянулся в шезлонге. И щелкнул
пальцами, подзывая проходящего мимо стюарда.
картонных прямоугольника, на них было что-то напечатано.
резкий голос до хриплого шепота.
готов сунуть билеты в карман.
выразительно потерла большим пальцем указательный.
шутливое настроение.
разыграем красивые вещицы - может, какой-нибудь ваш билет выиграет? А может,
оба! Кто знает?
номер, который выиграл, так, пока я попаду в такое место, где можно получить
выигрыш, этот номер сам собой переменится... И не уговаривайте, - прибавил
он и сунул билеты ей в руку. - Забирайте их и уходите.
и, протягивая билеты, стал многословно, скороговоркой объяснять, что к чему.
Тут же сидела няня-индианка с младенцем на руках, она мельком глянула на
билеты и тотчас опустила глаза, лицо ее оставалось невозмутимым. Она не
умела читать, но издали чуяла всякую азартную игру, умела распознавать цифры
и покупала хоть долю билета во всякой лотерее, какая только подворачивалась,
ибо хорошо знала еще одно: для таких, как она, кто родился на соломенной
циновке и проходит босиком весь путь от земляного пола хижины до могилы,
есть на свете единственная надежда - только раз, один только разок вытянуть
счастливый билет! Ее покойница мать часто приходила к ней во сне и говорила
горячо: "Николаса, дочка, слушай меня внимательно - слышишь, Николаса?
Сейчас я назову тебе счастливый номер для следующей лотереи. Купи не долю, а
целый билет, найди, у кого он. Этот человек живет на улице Чинко де Майо.
Его зовут..." - и всякий раз, как она начинала говорить имя, номер билета и
серию, голос ее затихал, слова становились невнятными, лицо расплывалось в
тумане - и Николаса в испуге просыпалась и слышала свой голос. "Мама,
постой, - кричала она, - не уходи! Скажи мне, скажи..."
знала это спокойствие и понимала, что оно означает. Она купила у Маноло два
билета, молча протянула индианке и поспешно отняла руку, чтобы та не стала
ее целовать. Потом отпустила Маноло, точно бестолкового слугу, даже не
взглянув на него, и сказала девушке:
обижаться же ему на какую-то полукровку-мексиканку. И в общем-то он очень
доволен: ему здорово повезло там, где он и не надеялся на удачу, - прежде
чем настроение подпортилось, он успел продать билеты Баумгартнерам и
новобрачным, они и не думали отбиваться. Но две пары глаз - голубых и
темно-синих - еще издали сверкнули ему навстречу откровенной холодной
враждебностью, и она ничуть не смягчилась, когда он подошел ближе к этим
американским малярам. Никакими словами он не мог бы высказать, до чего
презирает он эту пару: бесполые, бесцветные, живых соков в них не больше,
чем в какой-нибудь репе, рассиживаются со своими альбомами и изображают из
себя художников. Маноло прошел мимо, даже не замедляя шаг,этих он
предоставит Лоле или Ампаро, лучше Ампаро, она и тигров укротит.
прошествовал мимо и нарочно для них вызывающе вильнул задом.
общественную деятельность, - сказал Дэвид. - Видала ты сегодня утром доску
объявлений?
Дженни. - А что они еще затеяли?
Дэвид. - Во-первых, все это тебя не касается, а если бы и касалось, он бы
все равно с этим не согласился. Для него ты просто еще одна христианка,
человек другой веры, иначе говоря, враг.
Дженни, и лицо у нее по обыкновению стало грустное.
почувствовал бы, что ты такая искренняя и к нему всей душой? Так вот,
Дженни, ангел, как раз за это он может тебя еще пуще возненавидеть! Разве не
понятно?
ответила, осторожно выбирая слова:
отношение к тому, что произошло. Хотела, чтобы он знал...
Дэвид. - Он знает только то, что ему уже известно.
очень хорошо с тобой сегодня. Пожалуйста, дай мне посидеть тут рядом и не
ругай меня. Я устала ссориться... но понимаешь, чувства у меня уж такие, как
есть, и мои мысли - часть меня самой, не могу я просто взять и отшвырнуть их
от себя... не могу всю жизнь не говорить того, не делать этого, не
чувствовать того, что на самом деле все равно чувствую, как бы я перед тобой
ни притворялась, - и все только для того, чтобы сохранить мир! Лучше уж ты
издохни, и черт тебя возьми совсем!
переставала рисовать.
его застыло - такое вот бледное, застывшее оно бывало все чаще и чаще, и
Дженни это пугало. Ей нравилось, что он легко краснеет - заливается свежим
румянцем крепкого здорового юнца с тонкой кожей. Но если он не
поостережется, когда-нибудь обильная еда и выпивка подведут его, однажды
утром он проснется и увидит роковую сеть багровых жилок на щеках и на носу.
Эта предательская мысль возникла нечаянно, сама собой, и тотчас перешла в
действие. Дэвид сидел неподвижно, поглощенный работой, - и Дженни, украдкой
на него поглядывая, принялась за пророческий портрет его лет эдак в
пятьдесят. Облекла знакомую худощавую фигуру в сорок лишних фунтов обрюзглой
плоти, подбавила дряблые щеки, заставила поредевшие волосы отступить к ушам,
удвоила размеры удивительно красивого орлиного носа, сделала ему такой
длиннющий подбородок, что он стал походить на Панча, и, наконец, упиваясь
этой жестокой забавой, подрисовала тевтонский валик жира на шее, у основания
затылка. Она совершала это маленькое убийство с упоением, она была увлечена
им и счастлива, и лицо у нее стало нежное, спокойное, озарилось внутренним
светом, которым Дэвид всегда любовался, но который подмечал, лишь когда она
с головой уходила в работу. А вот ему ни разу не удалось вызвать этот свет
на ее лице. С ним Дженни всегда настороже, готова к стычке, полна
противоречивых чувств, и взгляд у нее всегда беспокойный, глаза то
распахнутся во всю ширь, то щурятся, то смотрят в упор, то блуждают, то в
них вопрос, то боль. Она давно уже привыкла ждать от него чего-то недоброго.
"Только это она от меня и принимает, - угрюмо подумал Дэвид, - ничего
другого и не захочет. Вот к чему все свелось, ничего хорошего уже не
осталось, хоть мы и обманываем себя изо дня в день, уверяем, будто что-то
еще живо. И художница она тоже никудышная! Могла бы уже сама понять, пора ей
это бросить!" Он еще несколько мгновений к ней присматривался. Она скрестила
стройные, изящные ножки, приподняла колени, оперла на них альбом, как на
подставку; в уголках губ играет улыбка - не восторженная, но ласковая,
довольная и счастливая. Дэвид не устоял перед соблазном - надо согнать эту
улыбку! Он порывисто протянул руку, хотел взять рисунок. Дженни вскочила как
ужаленная, схватила листок, смяла. Дэвид поднялся, отобрал рисунок, его
поразило, что она так яростно сопротивляется.
руки, прижала к груди альбом. - Я ведь не таскаю твои бумаги и не
подглядываю!
попытки Дженни сравнивать, сопоставлять - как будто между его и ее
поступками есть какая-то связь. Так, она ожесточенно воевала с ним из-за
того, что он вскрывает адресованные ей письма - у него, мол, нет на это
никакого права. "Я же твоих писем не вскрываю", - доказывала она.
любовные послания?" - спрашивала она с досадой. Нет, этого он, конечно, не
думал... а впрочем... нет, пожалуй, не думал. Но не в том суть. Просто не
мог он признать за ней право на какие-то секреты, на границы, за которыми
она вольна укрыться и которые он обязан уважать. По крайней мере она
считала, что обязан. Его-то границы неприкосновенны, его внутренний мир
недосягаем - в этом Дженни постепенно убеждалась на опыте; но она до сих пор
не поняла и никак не могла понять, чего же, в сущности, мужчине надо от
женщины. И тут Дэвид по обыкновению "терялся, точно в тумане. Мужчина,
Лондон Джек
Самойлова Елена
Браун Дэн
Перумов Ник
Майер Стефани
Шилова Юлия