что и смерть брага его совсем не долит?
сидел за делом. Старшие девки за рукоделием, младшая - за куклами. Сын,
поняв, что с вопросами к отцу лучше не лезть, разогнул книгу <Лавсаик> и
сейчас читал про себя, шевеля губами и шепотом выговаривая отдельные
трудные слова. Елена, украдкой поглядывая на супруга, вдвоем с сенной
боярышней накрывала на стол.
перед завтраком. На тощой живот и молитва ложилась способнее, и думать
помогало - умом собираться ко дню.
тотчас вызвать ключника, дворского и посольских всех. Осмотреть села, те,
что были Юрьевы (свои в порядке!). Кому он там что раздарил? Есть ли на те
дары грамоты? Без грамот и отобрать мочно. И даже надобно отобрать! И,
тотчас, сегодня до полудня, проверить бертьяницу княжую, и у казны
поставить своих людей, не то растащат!
Токмо о едином скорбит душа моя: яко внити нагому и сирому в лоно твое,
Господеви!..> Ковшей было серебряных тридцать семь, и кубков больших
девять, и блюда два... нет, три! Большого, того, с крылатыми дивами, Юрий
не увозил... Или увез без меня?
сокольников княжеских осмотреть, и тех, кто службы не правит... А кого и
на землю посадить, кого на извоз. Увечных в сторожу поставить при анбарах,
- вс° не даром будут хлеб-от ясть! <Сирому помоги, убогого накорми!> - Вс°
так! Да ведь и работника не обидь! Сирых-то набежит, едоков-то!
по-за народом и опять... А сказал ему, - терпение лопнуло, - дак не то что
сомутитися али устыдитися, нет, еще и возроптал: <Ты, княжич, во драгих
портах ходиши, сыт и пиан, аз же в рубище и бос пред тобою!> А прочие не в
рубище? А прочие не холодны и не голодны? Подают на хлеб! А на вино, пиво
ли пить - преже заработай ищо!
прибегаю...> Нужен Петр. Ох, как нужен! Единая заступа и оборона при
нынешних смутных временах - в нем, в духовном отце, в митрополите
русском!.. А блюд серебряных оставалось три. Двоеручное, то увез в Сарай.
Давно еще. А второго, персицкого, не трогал. Седни ж и погляжу! Серебряных
гривен новгородских было... Ну, то на грамоту списано все! И жемчуг
свешан, и соболя, и куницы, и рыси, и бобры - сочтены. Соколов надо
прошать с Нова Города. Терских, красных. Хану в подарок отвезти! И
розового жемчугу - женам. И великий золотой пояс Юрия подарить. Нет,
великий пущай полежит в казне... Великого жаль. Малый? Да хватает у хана
поясов! Вконец изнищали, а вс° дарим и дарим. Хоть женок вези! И то впору!
Попробовать разве белого медведя али белых волков из земли полуночной для
хана добыть? И янтарю! Янтарю не забыть! И <зуб рыбий> - тот, что с
подземного зверя берут, желтый, веской... Редкое надо, такое, чем удивить
мочно. Тогда крепчае запомнит!
прах у ног твоих, и призри мя, человеколюбче, в велицей милости своея!>
Ивана пришлось испытать на себе незамедлительно. Монах - так, с легкой
руки Юрия, многие за глаза называли Ивана да еще и фыркали в кулак при
этом, ибо у Монаха чуть не каждогодно появлялось по новому дитю, - начал
вызывать к себе поодиночке возлюбленников Юрия и посуживать несудимые
грамоты на землю. Путь был верный. Некогда и Данила на Москве с этого
начинал. Как-то незаметно и быстро у всех пропала охота называть князя
Монахом, и вместо того, даже и в сторонних разговорах, появились
уважительные: <наш-то>, <сам>, Данилыч и наконец Калита. Последнее
прозвище кто-то пустил, когда увидели, как несуетливо и прочно бывший
Монах собирает землю и добро.
Москву, а после похорон должно было совершиться и торжественное вокняжение
Ивана Данилыча на столе московском. Двадцать третьего февраля Москва
встречала гроб с телом покойного князя. Иван сделал все, что мог, и
больше, чем мог. Так, как хоронили Юрия, не всегда хоронили даже и великих
князей. Сам митрополит Петр, а с ним новопоставленный новгородский
архиепископ Моисей, ростовский владыка Прохор и рязанский епископ
Григорий, и даже епископ тверской, Варсонофий, отпевали покойного.
Погребли Юрия в церкви архангела Михаила, и там с той поры стали хоронить
всех последующих московских князей. Такой пышной заупокойной службы еще не
видала Москва. Не видала ни многолюдства такого, ни поминок таких, какие
устроил Иван по брате. Кормили в княжьих теремах, в палатах, и прямо по
улицам кремника были поставлены столы с пивом, вином и закусками, и толпы
пригородных мужиков вместе с москвичами теснились вокруг разноличной рыбы
на столах (уже начался пост, и мясного не подавали) и открытых бочек
темно-янтарного пенистого пива. Поминая Юрия, дивились Ивану: <Вот князь
так князь! Эк размахнул, и долонь не дрогнула! Тороват!> А еще раздавали
портна, отрезы сукон, зендяни, еще развозили телегами убогим и больным, -
кто лежал по избам и не мог выползти на свет божий. Кормили и поили даже
колодников в порубе. (Иван среди прочих дел приказал жестоко хватать
разбойников по дорогам - <кто ни буди>, - сажать в яму и ковать в железа.
Добивался, и добился в конце концов, что по дорогам московской волости
гости ездили без опасу даже и в ночную пору. Несколько Юрьевых боярчат,
что сами, наместо татей, разбивали отай караваны купцов, в тех облавах
поплатились головами.)
зоря. Тайности тут особой не было. Посылал верных холопов, а раза два
проверил и сам: откуль и чего вывезено? Обошел дворы, велел казать скот в
загонах и хлевах, зерно и прочую снедь в анбарах. От грамот отмахивался:
<Потом!> Писаная на грамоту овца - однояко, живая, с которой и мясо и
шерсть, - другояко совсем! За протори и грабеж мужиков, - что обнаруживал,
- покарал жестоко. Посельского одного, из княж-Юрьевых, повесил перед
кремником, на Неглинной, прежде исписав и явив народу вины его. Мог того и
не делать, господин волен во холопах, но - легко казнить, вразумить
трудно! Пото и наказал прилюдно и с рассмотрением, дабы иных вешать не
пришлось.
площадь и по пути раздавал милостиню, почасту и с рассмотрением, вызнавая:
кто, откуда, от каковыя нужи оскудел? И уже знали и стояли по сторонам,
ожидаючи.
строгостию не княжеской. В постные дни не прикасался ни к скоромному, ни к
жене. Службы выстаивал полностью. Вставал каждодневно до зари, дела вершил
прилежно и кропотливо. Старики, помнившие Данилу, качали головами:
<Пожалуй, вострее батюшки будет сынок!>
каков хозяин. Хоть и успел за прежние годы воспитать слуг и помощников
себе под стать, но и они при Юрии казать себя не старались. И говорил Иван
всегда тихо. Не гневался. Лишь иногда поглядит прозрачными глазами
пристально, еще бледнеть начинал, и чело тогда, как в росинках мелких, в
поту делалось. Поглядит так - и страшно становилось. Знали, что от этого
вгляда не жди добра. И бояр привечал по-своему. Ценил за службу. Иногда и
близко не подойдет, а вдруг и наградит, и обласкает, дарами одарит и
местом удостоит. На Москве судачили: не сделает ли Узбек Ивана великим
князем? Не сделал. А может, и сам не захотел? Решил паки уступить
тверичам? Не ведали. Дмитрий Грозные Очи, убивший Юрия, все еще сидел в
заточении у хана...
и протори. А были протори те зело не малы! Великое княжение, за которое
столько лет бились с Михайлой, Юрий, почитай, сам отдал Дмитрию. Новгороду
Великому подарил независимость от власти великих князей владимирских. Ему
же, брату и наследнику своему, Юрий оставил в наследство расстроенную
казну и неизбывную, неизбежную ныне войну против Твери!
место яблоневым садам. И теперь в узенькие оконца митрополичьего покоя в
Крутицах видна бело-розовая кипень цветущих дерев. Как-то за делами, за
трудами святительскими, не замечаешь течения времен. И вдруг где-то на
путях и в кружении суедневных забот пристигает ясное осознание, что конец,
означенный каждому из живущих, уже близок. И становится разом
прозрачно-покойно на душе. И все уже глядится остраненным, малым и
незначащим. Как велик порог жизни вечной, ежели одно лишь приближение к
нему так умаляет все земное!
незримых указало ему, что это, возможно, его последний приезд. Петр уже
вельми стар. Он сухопрозрачен. Благостен. Глаза его лучатся светом, и
кажется сейчас, в полутьме покоя, середи янтарных тесаных стен, в столбах
горячего света, протянувшихся до самой божницы, что вокруг бело-голубых
поредевших волос митрополита и его облачной круглой бороды струится
легкое, едва заметное сияние. Жизнь, которую он прожил в трудах и
борениях, была зело не радостна, а сущая окрест него так и просто страшна.
На его глазах умалялось православие в землях западных и гибла, как
перезрелый плод, Волынская Русь. Не сегодня-завтра Гедимин подчинит себе
Круз Андрей
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Белов Вольф
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий