Москвы-реки кованую конную рать во главе с Микулой и теперь ждал, что
решит дума, поглядывая то на татарина, то на князя.
Василич понял. Звание тысяцкого, врученное ему весной, требовалось теперь
заслужить. Взяв слово, он ответил послу строго, но спокойно, что с
рязанским князем у московского порубежных споров никаких нет и потому
ордынскому послу в волости Московской быть не надобе. А впрочем, для
говорки с Мамат-Ходжой будут высланы в Коломну княжеские бояре.
были посланы тотчас после заседания думы, а в ночь покинула город вторая
московская рать, ведомая самим Васильем Вельяминовым.
потому тайные гонцы понеслись, загоняя коней, в Сарай, а из Сарая уже
скакал им навстречу владычный послух, посланный сарским епископом, с
зашитою в подрясник грамотою, и грамота эта поспела на Москву вскоре после
приезда ордынского посла. В ней говорилось, что Мамат-Ходжа убил в Орде
возлюбленника Бердибекова и теперь грабит Русь почти что по своему
собственному изволенью, надеясь откупиться от Бердибека захваченным
серебром.
волостелем с отчетами по хозяйству (только что сжали хлеб), и Алексий,
подумав, вызвал его к себе.
ратника. Тот кивнул почти безразлично. Его дело было хлеб, обозы,
владычный корм.
не должен никто, понял? - И, увидя, как радостно вспыхнули у Никиты глаза,
Алексий удоволенно склонил голову. - Ступай! Поводного коня и справу
получишь у отца эконома.
снедью и оружием в тороках, с дорогою грамотою за пазухой в опор вымчать
через Коломенские ворота. Вслед за Никитою впотемнях из города выступила
третья московская рать, которую вели молодые воеводы Семен Жеребец, сын
Андрея Кобылы, и Иван Зернов. В осенних сумерках в густом вечернем тумане
глохнул топот коней.
селе получил свежих лошадей и на рассвете, измученный, уже начал встречать
отдельных отставших от полка ратных, со слов которых и разыскал Василь
Василича.
пригнувшись на входе, в шатер вступил пропыленный гонец и, значительно
поглядев в очи боярину, молвил задышливо и негромко:
махнул воеводам и стремянному выйти и тут только, поднявши глаза, узнал
Никиту.
протягивал ему свиток.
перечел, обмыслил и, просветлев ликом, бережно свертывая грамоту,
воззрился на Никиту, яро и весело выговорив:
дотлела, удушливо навоняв, тайная грамота, стоял и смотрел на огонь. Потом
шагнул, обнял Никиту, сказал в ухо своему бывшему старшому:
стремянного и воевод.
холодным медовым квасом, уже зашевелился весь стан. До сей поры у
Вельяминова были словно бы связаны руки, он медленно отступал перед
татарами, не вводя в дело ратных, а тут, проведав подноготную ордынских
нелюбий, порешил тотчас и немедленно теснить Мамат-Ходжу, доколе не
уберется к себе.
вовсе не ожидали сопротивления) был весь вырублен Микулой с ратными. И
Никита, в десятый раз пересевший с седла на седло, даже не поспел к делу.
По всему полю ревели трубы, ржали кони. Третья рать, подошедшая ополдень,
была брошена в дело прямо с пути, и Мамат-Ходжа, видя себя обойденным
вдвое, ежели не втрое превосходящею силою, вспятил и начал отходить на
рысях, не принимая боя. Тяжело ополонившиеся татарские ратники отступали в
беспорядке, теряя полон и скот, поводных коней, груженных добром, а
Вельяминов, не слушая никаких татарских вестоношей, теснил и теснил
Мамат-Ходжу, пока не сбросил на самый берег Оки, к воде, заняв береговые
обрывы уже, почитай, на рязанской земле, и тут только принял гонца
татарского, коему сурово объявил, что дает татарам два часа, дабы
переправиться на правый берег Оки, и ни о чем больше с Мамат-Ходжой
разговаривать не станет и не уполномочен князем своим. А через два часа
даст приказ о приступе, и пусть Мамат-Ходжа ведает, что на одного татарина
приходит шестеро вооруженных московитов и еще на подходе иная такая же
рать.
Мамат-Ходжу в реку он все равно бы смог, и татары, покричав, погрозив и
постреляв из луков (с кручи им живо отвечали, и далеко не безвредно для
татар), начали в конце концов переправлять свою рать на бурдюках, лодках и
кое-как связанных плотах назад, на рязанскую землю.
усталь теперь, как схлынуло напряжение боя, начинала наваливать волнами),
подъезжая к Василь Василичу. Старые ратники, узнавая своего старшого,
издали кивали Никите.
серую осеннюю Оку, по которой косо, уносимые и разносимые течением, плыли
татарские кмети.
владычной грамоты, разве решились бы мы ханского посла таково-то, с
соромом, от себя выпроваживать?!
помолчав.
сплевывая.
ее на семейный погляд!
озирая ряды воинов, готовых к бою. Да, впрочем, боя уже и не предвиделось.
На плоту, составленном из нескольких бурдюков и досок, от берега отплывал
уже сам незадачливый посол Мамат-Ходжа.
полону бы набрали!
воевод.
Вельяминов. - Не ратились, дак... а уж што с возу упало, то и пропало!
дружно и весело отвечали ему, показывая татарские луки: не вздумай, мол,
собака, стрелять, мы и сами тому нынче не хуже вашего выучились!
Орнач, где был настигнут ханскими гонцами, схвачен и тут же убит. Убит не
за то, разумеется, что разорял Рязань и пытался разорить Московскую
волость, не за десятки погубленных русичей и татар, не за сожженные
деревни, угнанный скот, понасиленных женок, а за убийство единого
Бердибекова <возлюбленника>, за смерть которого Мамат-Ходжа так и не сумел
расплатиться с ханом.
тот, решивши наконец, что настал его черед, занял Холм, родовой удел
племянника, и начал самоуправствовать, разорив и попродав Всеволодовых
бояр, послужильцев и кметей.
возмогши терпеть, сам побежал из Твери.
митрополию (а из Цареграда - письменные увещания патриарха, нудящие его
сугубо обратить взор к покинутым им в небрежении южным епископиям), и
потому он неволею сряжался к выезду в Киев.
счастливо, впрочем, остановленная московскими воеводами, задерживали
святительские дела, споры с Новгородом Великим, и потому выехать в Киев -
торжественно, с клиром, церковными сосудами и святынею, с избранными из
владычных послужильцев - ему удалось только после Рождества*.
престола, тверской владыка Федор.
Земляной Андрей
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Посняков Андрей