споре с Москвою.
словно сюда, к нему, может донести стоны и шум сражения. Взглядывает
вверх, на облака (светает!), видит призрачных воинов розовеющей зари,
устремляющих свой облачный бег туда, к Дону.
князю Митрию ушел... Дак потому... Удальцы наши в сумненьи, вишь! Татары
Москву разобьют и нас не помилуют!
Дмитрия, я сам остановлю его на засечной черте! Что пока мы стоим тут,
Ягайло не посмеет двинуть полки! И только потому, что мы - здесь! И только
потому татары не зорят Рязанскую волость! Были бы мы там, они послали бы
комонных сюда, в зажитье! Понял? Внял? Иди! - Он отворачивается. За ним
стан, за ним испытанные воины, и они хотят драться. Но их мало! И никогда
ему, Олегу, не собрать такой ратной силы, какую повел этот щенок Дмитрий
умирать на Дону!
богатыри текут прерывистой чередою туда, в чужую ордынскую сторону... Что
сделает Дмитрий, победивши Мамая? Обрушит свои полки на него? Снова, как
после Скорнишева, захватит Рязань? И все-таки он, Олег, не ударит ему в
спину! Никогда! Почему? Он срывает сосновую шишку, шелушит ее твердыми
пальцами... Никогда... Понимает ли это Дмитрий? Верно, все-таки понимает,
раз повел незаботно полки к Дону, заручившись не грамотою даже, а
высказанным устно и переданным через третьих лиц полусогласием. Да, но
понимает ли Дмитрий сейчас, когда он освободился от постоянной опеки и
помощи владыки Алексия, что значит само слово святое: русская земля?!
вечеру. Олег молча, смуро выслушал то и это, кивнул, велел готовить коней
на утро для себя и дружины. (Встречать Дмитрия после победы он не хотел
вовсе!) Нимало не сомневаясь, предвидел и на сей раз очередную шкоду
московского соседа. (И совсем не удивил тому, когда победитель Мамая
посажал в оставленной им Рязани своих наместников, которых, впрочем, Олег
вскоре согнал без особого труда.) Содеяв все и все наказав, почуяв
мгновенную смертную усталь, забрался в шатер, велев не тревожить себя
больше, рухнул в кошмы и уснул безрадостным сном стороннего гостя на чужом
богатом пиру. Не ему слушать торжественные радостные колокольные звоны, не
ему встречать возвращающуюся с победой премного поредевшую рать. И скажет
ли кто когда, что в совершившемся нынче на Дону одолении на враги есть и
его сторонняя доля?
случалась болезнь от долгой езды верхом, у татар такой болезни не было
никогда.
дал себе и минуты отдыха. Он разослал во все концы гонцов с приказом всем,
кто может сидеть верхом, собираться к нему. Расчет (ежели это был расчет,
а не дикая нерассуждающая ярость) был верен. Дмитрий наверняка, воротив с
победою, распустит по домам усталых воев, и тогда нежданный набег на
Москву некому будет остановить. Одного не учел Мамай - усталости войска. В
него перестали верить уже там, на Дону, а он и о сю пору не ведал этого.
Не явились фряжские советники, что скакали ему всугон, уходя от плена, и
не знал, что те устремили не в ставку Мамая, а прямо в Кафу, и сейчас там,
в Кафе, заседает городской совет, решая, что делать далее. Ибо, что бы ни
совершалось с ними, упорные генуэзские мореходы, купцы и грабители,
никогда не соглашались признать себя побежденными. Не вышло одно - надобно
тотчас пробовать другое. Даже у республики Святого Марка не было такого
неистового упорства, потому и из Галаты, под Константинополем, выбить их
ни императоры, ни венецианцы никак не могли. Потому и здесь город за
городом переходил в их руки. Недавно пришел черед Судака, а теперь,
потеряв на Дону цвет своего войска, уцелевшие яростно спорили о том,
погибнет ли Мамай и не пришла ли пора потребовать у него назад те
двенадцать селений, отобранных им у республики еще в шестьдесят третьем
году...
Тохтамыш, коему его беки велят восстанавливать вновь величие
золотоордынского престола, ибо в головах у степных повелителей Белой и
Синей Орды тоже свои фантомы, они тоже не желают понять, что время ушло. И
ежели Мамай хотел сравниться с Батыем, то они мечтают восстановить славу
послебатыевых времен, во главе не с выскочкой из рода Кыят-Юркин,
враждебного Чингизидам, а с законным наследником великого повелителя
Вселенной. И от Тохтамыша требуют теперь посадившие его на престол
Урус-хана беки того, к чему Тохтамыш неспособен - и будет неспособен
всегда! Но беки ведут своего нового повелителя, и выбора у Тохтамыша нет,
уклониться нельзя. Неугодного хана в степи попросту убивают.
мгновенно. Мамай собрал новую рать, посадил на коней семидесятилетних
стариков и четырнадцатилетних мальчиков. Многие, впрочем, из
разноплеменного прежнего воинства к нему не пришли. Собрал уже к исходу
сентября, проявив невероятные даже для него быстроту и упорство. Но вести
эти войска на Дмитрия ему не пришлось. Как раз в эту пору Тохтамыш перешел
Волгу.
осеннюю громаду волжской воды не понимая сам, как они сумели это содеять.
Вниз по реке плыли сплошным хороводом, точно весенний лед, вязанки камыша
и хвороста. Татары хлопотливо освобождали от камышовых связок телеги и
арбы, которые только что, превращенные в плоты, одолевали реку. Васька сам
плыл, толкая перед собою камышовый плот, куда было сложено верхнее платье,
сапоги и оружие, сам волок за собою фыркающего коня, что сейчас,
по-собачьи встряхивая всем телом, освобождался от излишней влаги. И как же
долго это было! И как несла и крутила волжская вода! (А как он сам плыл
украдом на левый берег, спасаясь от плена, и колодка служила ему плотом?)
Но сейчас переправлялось громадное войско, и переправилось все, мало кто
растерял оружие, утонул или утопил коня! Он измерил на глаз долготу
водного пути, восхищенно покрутил головою. <На лодьях бы неделю возились,
а так, плывом, в один день!> - поразился вновь.
песчаному берегу, разогревая взмокшего жеребца. Осенняя вода тепла, а
степные кони неприхотливы, и все же...
берег. Варились шурпа и конина. Котлы тоже плыли через Волгу, привязанные
к охапкам камыша, а вот овец не было, овечье стадо плывом не перевезешь.
Скот, особенно мелкий, надлежало добыть у противника. С мстительным
чувством удовлетворения завидел Васька назавтра отбитое стадо баранов и
какого-то татарина из Мамаевого иля с колодкой на шее. Поноси-ка, поноси и
ты теперь! Он не ведал еще, как совершится дело, но надея была, что
Тохтамыш победит. Иначе опять бежать! И куды? Или вновь на кафинский
базар, а там на галеру гребцом - ни свету, ни роздыху не видеть до гроба
дней!
промчался в шелковом зеленом халате сверх чешуйчатой хорезмийской брони, в
мисюрке арабской работы и оглянул их, рядовых воинов, хищно раздувая
ноздри. Видно, еще не упился властью, не обык, не было ленивого
превосходства и надменной скуки в очах, что вернее всего, даже и в одежде
простой, отличает повелителя от простого людина.
степи крылья своего войска и захватывая без разбору все встречающиеся
стада и кибитки. Ночами варили и жарили мясо, из утра двигались без
передыху весь день, только пересаживаясь с коня на коня.
что готовилось в тиши тайных, с глазу на глаз, переговоров, о чем шептали
беки и для чего скакали ночью в опор ханские гонцы. Прояснело лишь на заре
того дня, когда вдали запоказывались ряды Мамаевых полков.
продолжал идти мелкою рысью, <на грунах>, удерживая коней.
которым подружились еще за Волгой. Тот глянул с прищуром, поцокал, рукою
показал Ваське: саблю, мол, убери в ножны! Они уже ехали шагом, и Васька,
у которого перед ожидаемой сшибкою стало сухо во рту, не понимал ничего.
спрыгивать с коней. Некоторые опускались на колени, клали перед собою на
землю оружие.
Мамаевого иля. Орда объединилась вновь.
не захотели стать предателями. Мамай, бледный от страха и гнева, ускакал
от войска с немногою свитой верных ему и связанных родством и
побратимством людей. Забравши в юрте казну, золото и товары, устремил
далее, в спасительную Кафу, где надеялся пересидеть или податься на Запад,
выжидая, наконец, когда (он еще надеялся на возвращение!) тут перессорят