никогда не увидят империи. Так они решили. И еще - они хотели отдыха.
желанный отдых не в их власти.
все плохое, а хорошее будет для них гаснуть, пока не погаснет совсем.
что были они скоры в делах и медлительны в размышлениях. Ведь не себя
клянет человек, попав в ловушку трясины-чарусы, которая издали обольстила
его солнечной лаской цветущей поляны, такой дивной, когда смотрят на нее с
опушки сурового леса, из-под нахмуренных северных елей.
волнение. Мстительные, они возбудят недобрые чувства и злое любопытство к
империи, о которой они не устанут рассказывать россичам. Не устанут, ибо
многое, может быть главное, они постигнут потом, вспоминая прожитое и
находя слова для рассказа.
тоскующие души останутся среди россичей, живые в завещании вечной вражды к
югу Теплых морей, где для Индульфа и Голуба живет нечистая нелюдь, где под
золотыми куполами сидят змеи-аспиды с ядовитыми клыками, хитро спрятанными
под сладкоречивыми обещаниями блаженства, где они искали невозможное,
нашли его и упустили из рук.
излишней поспешностью, отлетают ясные теплые дни. Лучшее время года для
стариков. Зноя уже нет, и скифские степи еще не послали на берега Теплых
морей северо-восточный ветер. Доцветают поздние розы.
слегка покоробила желтоватый пергамент-таблицу. Под заголовком
"Летосчисление" было четыре строки:
беседке-ротонде. Тут же, в тишине, в одиночестве, трудился и сам писец.
великой империи, было рукой подать: сотня шагов по утрамбованной дорожке.
Не широких воинских шагов. И не легких шагов сильного, не обремененного
ношей мужчины. Того мужчины, воображаемыми днями пути которого писатель
Прокопий из Кесарии, умно следуя народному обычаю, обозначал в своих
книгах расстояния до далеких стран, чтоб читатель мог ощутить размеры
этого беспокойного мира. Здесь шаги были мелкие, стариковские, неровные.
настоящей сепией, хорошо процеженной, без сажи и толченого угля,
подмешиваемых купцами. В продаже теперь стало трудно найти чистую сепию,
поэтому черную краску приготовляли на вилле. Пергамент был тоже настоящий,
не современная подделка из проклеенного папируса или ситовника, но
выделанный из кож мертворожденных телят и ягнят, прочный, отбеленный до
молочного цвета.
понуждения. Он спешил исполнить урок, заданный себе же: шесть страниц в
день. Не так мало, если подражать наемным писцам, у которых буквы четки,
как выбитые печатью. Даже много для добровольного писца-домоправителя,
который распоряжается имениями богача, ведет счет, следит за всем. Все
люди изолгались. Все изворовались. Никому нельзя верить. Если сегодня
пропустить в расчете ошибку, завтра ее повторят уже сознательно, чтобы
ограбить.
начал вторую, как его позвал знакомый голос. Без нетерпения, без досады
Каллигон посыпал свежую строку толченым песком, встряхнул лист, свернул
его в трубку вместе с подлинником и страницей, написанной ранее. Не
следует разбрасывать записи.
Каллигона напоминала о птице, ощипанной поваром.
грозных окриков Велизария.
исполнилось шестьдесят лет. Может быть, и больше, но ненамного. Живая
руина, отвратительная для всех, не была противна Каллигону. Засохший
евнух, особенно маленький рядом с Велизарием, служил единственной опорой
бывшего полководца.
сепии, Каллигон спросил:
тощую шею с набухшими жилами, серую, сморщенную, будто тело долго пробыло
в воде, и жаловался:
зарезать меня. Он, он... - Велизарий заплакал от жалости к самому себе.
платком глаза Велизария. - Твоя драгоценная жизнь цветет в тебе, ты жив и
силен. Покажи мне рану, я вылечу ее.
подсыхала царапинка, которую может оставить бритва в дрогнувшей руке.
наказан.
хотел покуситься...
приказал:
Велизарий прислушивался. Он плохо видел, но сохранил слух и узнавал людей
по голосам.
распорядился:
каждое бритье кончалось жалобами на покушения.
мнимые - полагалась мнимая же кара. Из брадобрея Велизария мог получиться
хороший мим.
зрения, но и по неграмотности.
господина, внимательные, напряженные. Каллигон беспощадно наказывал за
действительные упущения.
высоко. Каллигон знал, что хозяин скоро потеряет память. Сегодня Велизарий
боролся.
иного. Почему не пишет... Я забыл. Этот. Каппадокиец. Нет. Кесариец. -
Велизарий вздрогнул, и слуги подхватили клонящееся со скамьи тело. - Да! -
воскликнул Велизарий. - Почему не пишет Кесариец о моих подвигах? Почему?
тебе новую книгу.
расправить плечи и выпятить грудь. Что-то боролось в угасшей душе.
Велизарий прислушался к чему-то, сказал: