брал от жизни всё (в воспоминаниях зэков это "всё" суживается до обладания
женским телом, хорошими костюмами, сытной едой и вином), а в лагере со
старика много шкур не сдерут. Молодого же, дескать, здесь измочалят и
искалечат так, что потом он "и на бабу не захочет".
кто -- утешая себя, кто -- растравляя, но истина никак не вышелушивалась из
их аргументов и живых примеров. В воскресенье вечером получалось, что
садиться всегда хорошо, а когда вставали в понедельник утром -- ясно было,
что садиться -- всегда плохо.
раздражают спорщиков, а умиряют их, осеняют философской грустью. Этот спор
никогда и нигде не приводил ко взрывам.
ста восьмидесяти градусам" лилась бы кровь, если бы та истина задевала
чьи-либо интересы.
мордобою или кровопролитию, хотя он не задевал ничьих интересов: к электрику
пришёл токарь, чтобы скоротать вечерок с приятелем, речь у них зашла сперва
почему-то о Сестрорецке, а потом -- о печах, которыми отапливаются
сестрорецкие дома. Токарь жил в Сестрорецке одну зиму и хорошо помнил, какие
там печи. Электрик сам никогда там не был, но шурин его был печником,
первоклассным печником, и выкладывал печи именно в Сестрорецке, и он
рассказывал как раз всё обратное тому, что помнил токарь. Спор их,
начавшийся с простого пререкания, уже дошёл до дрожи голоса, до личных
оскорблений, он уже громкостью затоплял все разговоры в комнате -- спорщики
переживали обидное бессилие доказать несомненность своей правоты, они тщетно
пытались искать третейского суда у окружающих -- и вдруг вспомнили, что
дворник Спиридон хорошо разбирается в печах и во всяком случае скажет
другому из них, что таких несусветных печей не то, что в Сестрорецке, а и
вообще нигде никогда не бывает. И они быстрым шагом, к удовольствию всей
комнаты, ушли к дворнику.
ворвался в комнату другой, не менее надрывный, спор -- когда правильно
встречать вторую половину XX столетия -- 1 января 1950 года или 1 января
1951 года? Спор уже, видно, начался давно и упёрся в вопрос: 25 декабря
какого именно года родился Христос.
тихо и слышно, как Хоробров рассказывал наверх лысому конструктору:
около ракеты будет, конечно, митинг. Экипаж ракеты возьмёт на себя
обязательство: экономить горючее, перекрыть в полёте максимальную
космическую скорость, не останавливать межпланетного корабля для ремонта в
пути, а на Луне совершить посадку только на "хорошо" и на "отлично". Из трёх
членов экипажа один будет политрук. В пути он будет непрерывно вести среди
пилота и штурмана массово-разъяснительную работу о пользе космических рейсов
и требовать заметок в стенгазету.
Он балетным движением подскочил к Хороброву и, таинственно хмурясь, сказал:
женщинах. Гравёр был сорока лет, но при ещё молодом лице почти совсем седой.
Это очень красило его.
свою новеллу, скатанную в комок, хотя, оказалось, мог пронести её через шмон
и мог передать жене. Но зато на свидании он узнал, что за эти месяцы жена
показала его прошлые новеллы некоторым доверенным людям и все они -- в
восторге. Конечно, похвалы знакомых и родных могли быть преувеличенными и
отчасти несправедливыми, но заклятье! -- где ж было добыть справедливые?
Худо ли, хорошо ли, но гравёр сохранял для вечности правду -- крики души о
том, что сделал Сталин с миллионами русских [пленников]. И сейчас он был
горд, рад, наполнен этим и твердо решил продолжать с новеллами дальше! Да и
само сегодняшнее свидание прошло у него удачно: преданная ему жена ждала
его, хлопотала об его освобождении, и скоро должны были выявиться успешные
результаты хлопот.
но совершенно среднему человеку Сологдину, у которого ни впереди, ни позади
ничего не было столь яркого, как у него.
и отпускал рассказчику [немного] сверкания своего взгляда. С белокурой
бородкой, ясными глазами, высоким лбом, прямыми чертами древне-русского
витязя, Сологдин был неестественно, до неприличия хорош собой.
-- своей победы над целым миром, своего всесилия. Освобождение его было
теперь вопросом одного года. Кружительная карьера могла ожидать его вслед за
освобождением. Вдобавок, тело его сегодня не томилось по женщине, как
всегда, а было успокоено, вызорено от мути.
извивам чьей-то чужой безразличной для него истории, рассказываемой этим
вовсе не глупым, но совершенно средним человеком, у которого ничего
подобного не могло случиться, как у Сологдина.
стараясь не подать в том виду.
вспоминать жизнь в Германии и прелестных немочек, с которыми он был там
близок. Он провёл новое для Сологдина сравнение между женщинами русскими и
немецкими. Он говорил, что, пожив с теми и другими, предпочитает немочек;
что русские женщины слишком самостоятельны, независимы, слишком пристальны в
любви -- своими недремлющими глазами они всё время изучают возлюбленного,
узнают его слабые стороны, то видят в нём недостаточное благородство, то
недостаточное мужество, -- русскую возлюбленную всё время ощущаешь как
равную тебе, и это неудобно; наоборот, немка в руках любимого гнётся как
тростиночка, её возлюбленный для неё -- бог, он -- первый и лучший на земле,
вся она отдаётся на его милость, она не смеет мечтать ни о чём, кроме как
угодить ему, -- и от этого с немками гравёр чувствовал себя более мужчиной,
более властелином.
прохожий цепляет горох в поле, так все задирали его на шарашке. Отплевавшись
от бесполезного спора в коридоре, он пересекал комнату, спеша к своим
книгам, но кто-то с нижней койки ухватил его за брюки и спросил:
марок? Это -- прогрессивно?
койки, поймал Рубина за воротник комбинезона и стал напористо втолковывать
ему окончание их прежнего спора:
гордились только трудом собственных рук и стыдились быть надсмотрщиками,
"руководителями", партийными главарями. Надо добиться, чтобы звание министра
скрывалось как профессия ассенизатора: работа министра тоже необходима, но
постыдна. Пусть если девушка выйдет за государственного чиновника, это
станет укором всей семье! -- вот при таком социализме я согласился бы жить!
к словарям.
составленных вместе тумбочек неодинаковой высоты и застеленных куском
ярко-зелёной трофейной бумаги, тоже фирмы "Лоренц". Сологдин и Рубин сели на
кровать к Потапову, Абрамсон и Кондрашёв -- к Прянчикову, а именинник уселся
у торца стола, на широком подоконнике. Наверху над ними уже дремал Земеля,
остальные соседи были не рядом. Купе между двухэтажными кроватями было как
бы отъединено от комнаты.
виданное на шарашке изделие. Для семерых мужских ртов его казалось до
смешного мало. Потом было печенье просто и печенье с намазанным на него
кремом и потому называвшееся пирожным. Ещё была сливочная тянучка,
полученная кипячением нераспечатанной банки сгущённого молока. А за спиной
Нержина в тёмной литровой банке таилось то привлекательное нечто, для чего
предназначались бокалы. Это была толика спиртного, вымененная у зэков
химической лаборатории на кусок "классного" гетинакса. Спирт был разбавлен
водой в пропорции один к четырём, а потом закрашен сгущённым какао. Это была
коричневая малоалкогольная жидкость, которая, однако, с нетерпением
ожидалась.
глазами, призвал Сологдин. -- Давайте вспомним, кто из нас и когда сидел
последний раз за пиршественным столом.
результат его ушибленности двенадцатью годами тюрьмы. Нельзя ж было
подумать, что человек на тридцать третьем году революции может произносить
это слово серьёзно. От той же ушибленности и понятия Сологдина были
извращённые во многом, Рубин старался это всегда помнить и не вспыхивать,
хотя слушать приходилось вещи диковатые.
немцами. У всякого интернационализма есть же разумный предел!)
Бажанов Олег
Андреев Николай
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк