ароматом арсайи и негромким шуршанием порошка в бронзовом сосуде.
Драгоценное зелье убывало, но едва заметно - что, впрочем, не являлось
поводом для излишнего оптимизма; разумеется, киммериец понимал, что на всю
оставшуюся жизнь арсайи ему не хватит.
затем вернул ее на время - для того, чтобы ты мог совершить подвиг
искупления..." - так сказал старец. Все было обозначено очень точно: бог и
в самом деле похитил его человеческую сущность, поместив ее в маленькую
флягу из позеленевшей бронзы. Теперь Конан был словно разделен напополам -
его могучее тело как и прежде требовало пищи и сна, нуждалось в отдыхе и
движении, но разум, руководивший этой грудой мускулистой плоти и крепких
костей, существовал отдельно от нее. Заключенный в бронзовый сосудик, он
сжимался в ужасе перед грядущей судьбой, перед беспамятным и бессловесным
существованием зверя, раба, покорного мановению хозяйской руки.
Конана; он с радостью принял бы ее в бою, отправившись к великому Крому,
Владыке Могильных Курганов, как то и положено всякому киммерийскому воину.
Но сейчас перед ним пугающим призраком маячил совсем другой исход -
превращение в тупую и безмозглую скотину, не сознающую ни имени своего, ни
позора. Это было бы нестерпимым! С другой стороны, он не собирался
накладывать на себя руки, ибо подобное решение, такой уход из жизни
означал явный проигрыш. Он жаждал действия, схватки, борьбы! Но с кем и
где? Сие оставалось пока неведомым, и тут он мог полагаться лишь на
Учителя. "Бог забрал твою душу", - сказал старец. Но потом добавил:
"Сохраняй спокойствие и не теряй надежды. Митра испытывает тебя!" Что ж,
он мог только рассчитывать, что это испытание завершится раньше, чем
иссякнет запас чудодейственного вендийского порошка, возвращавший ему
человеческую сущность...
внешне покорствуя богу, старец на самом деле принял его сторону - и это
было удивительно и непостижимо. Он, Конан из Киммерии, стал
клятвопреступником, однако Учитель не проклял его, не изгнал с позором, не
бросил беспомощным и одиноким перед гневом Пресветлого! Наоборот, старец
пытался помочь ему, подбодрить и направить, словно в споре с всесильным
божеством последнее слово истины оставалось за преступившим обет
человеком. Казалось, наставник знал о чем-то неведомом самому Конану, о
том, что случится в грядущем и искупит все прошлые, настоящие и будущие
грехи; он словно бы провидел некие деяния, величественные и благотворные,
которые будут свершены его опальным учеником.
удивлялся, что Учитель не изливает на него чашу гнева. Правда, старик был
мрачен и поначалу встретил его не слишком приветливо; зато потом...
Сохраняй спокойствие и не теряй надежды! Поразмысли и приведи душу свою к
миру! Конан понимал, что такие советы не даются людям, к чьей судьбе
испытываешь полное безразличие.
еще ему оставалось? - но мира не было в его душе. Иногда ему вспоминались
речи наставника о Великом Равновесии между добром и злом, что надлежит
установить как во внешнем мире, так и в человеческом сердце, однако этот
совет не находил у него отклика. Он весьма неотчетливо представлял, что в
данном случае является злом, и что - добром, не говоря уж о попытках
как-то уравновесить эти сущности. Пожалуй, злом являлось убийство солдата,
молившего о пощаде, но можно ли было считать добром наложенную на него
кару? И если нет, то каким добрым деянием предстояло ему искупить
свершенное?.. Только Учитель знал об этом - или мог узнать; но пока он
молчал.
старец, проводивший ночное время в своем саду, возвращался утром и, в
ответ на вопросительные взоры Конана, отрицательно покачивал головой.
Митра не спешил выносить приговор - или Учитель не мог расслышать его
слово? Вряд ли, думал Конан. По его мнению, у бога была достаточно крепкая
глотка, чтобы глас его дошел туда, куда нужно.
попробовал занять себя домашним хозяйством. Однако тут царила Рина, новая
Ученица, и успевала она абсолютно все - и готовить похлебку, и печь
лепешки, и заниматься с наставником. Через день-другой Конан обратил
внимание, что пламя в очаге все еще разжигает сам Учитель - вероятно, Рина
пока не овладела подобным искусством. Это удивило киммерийца, ибо он
чувствовал, что девушка уже умеет накапливать Силу и использовать ее. Тело
Рины было крепким, литым, движения - легкими и грациозными; она отличалась
редкой неутомимостью и могла от восхода до заката трудиться на учебной
арене, то надолго замирая в самых невообразимых позах, то танцующим
стремительным шагом проскальзывая по дорожке из бревен или над ямой с
пылающими углями. Этот последний фокус Конан уже не сумел бы повторить;
Сила оставила его, и теперь плоть киммерийца была столь же беззащитна
перед огнем, как и прежде.
спускался в сад и сумерки начинали окутывать склон вулкана. Конан,
погруженный в свои думы, не пытался выяснить, откуда девушка пришла в
обитель старца и что она делала раньше; Рина же лишь однажды
проговорилась, что жила у моря, в каком-то рыбачьем селении на берегах
Вилайета. Она больше предпочитала спрашивать и слушать, чем говорить о
себе, и постепенно Конан поведал ей свою историю. Вернее, одну из многих
историй, которые он мог бы рассказать - ту, что второй раз привела его к
Учителю.
касаясь друг друга плечами, и Конан, вдыхая чистый аромат девичьего тела,
ронял слово или фразу; Рина отвечала, покачивая головкой в ореоле пушистых
волос, потом спрашивала, наклонившись вперед и заглядывая киммерийцу в
глаза. Ее интересовало все: где и когда он встречался с другими Учениками,
как пересек пустыню, добираясь к наставнику, чему учился, что приобрел и
как использовал приобретенное. О последнем Конан говорил мало и неохотно;
лицо умирающего солдата, чернобородое, с оскаленными в смертной муке
зубами, нередко преследовало его во сне мрачным напоминанием о свершенном.
то в силу врожденного такта, не то чувствуя его настроение. Более же всего
она любопытствовала насчет Маленького Брата. Не суровый Фарал, победитель
стигийского колдуна, и не доблестный Рагар, усмиривший огненных демонов
Кардала, пленяли ее воображение, а этот веселый невысокий бритунец, с
которым Конан встретился на степной дороге много лет назад. Он не умел
испускать молнии, не мог закутаться в непроницаемый плащ, сотканный из
нитей Силы, не метал огненные копья, прожигающие камень и песок - и
потому, быть может, казался Рине более близким, чем грозные бойцы вроде
Серого Странника или Утеса. Снова и снова она выпытывала у Конана все
подробности тех давних событий, тихонько посмеиваясь, когда он скупыми
фразами повествовал о схватках с офирскими разбойниками, о славной битве
на перевале, о звонких колокольчиках и хитроумных проволоках, о потоках
пылающей браги, что пролились с небес на жуткого стража Адр-Кауна.
Случалось, рассказывая об этом, Конан словно бы воочию ощущал целительное
присутствие малыша-бритунца, прислушивался к его быстрому веселому
говорку, и начинал улыбаться сам. Кром, - думал он в такие мгновенья, -
этот парень в самом деле умел влезать в душу! Даже переселяться от одной
души к другой, как сейчас от Конана к Рине...
только забавные истории; их таланты, как мнилось Конану, были во многом
схожи. Временами, сидя на каменной скамье под дубом, он ощущал такое же
благожелательное и доверчивое внимание, то же ровное тепло, что исходило
от бритунца - пожалуй, даже более сильное и заметное. Запах Рины окутывал
его ароматным облачком; негромкий голос успокаивал, убаюкивал, прогонял
тяжкие мысли, сулил надежду, вселял уверенность. Да, эта девушка владела
даром врачевания не только тел, но и душ человеческих! И, возможно, дар
сей был куда ценней, чем мастерство великих и грозных бойцов, исторгавших
астральную Силу потоком смертоносных молний...
солнечного диска касался песков пустыни, Конана охватывало тревожное
беспокойство; рука его непроизвольно тянулась к поясу, к фляге с арсайей,
взгляд становился угрюмым, губы сжимались, и разговор мало-помалу замирал.
В такие моменты киммериец испытывал острое желание остаться в одиночестве;
присутствие Рины стесняло огромного варвара, словно она собиралась
подглядеть за неким постыдным и недостойным действом, к которому его
вынуждали обстоятельства. Стараясь не обидеть девушку, он желал ей доброго
сна, затем поднимался и шел на верхнюю площадку либо в свою пещерную
келью, чтобы в урочный час вдохнуть вендийское зелье. Шли дни, текло
время, порошка в бронзовом сосудике становилось все меньше и меньше, а
наставник по-прежнему не говорил ни слова.
Рине собрать праздничную трапезу - лучший, самый чистый мед, самые крупные
и сладкие гроздья винограда, ягоды и плоды, свежие лепешки и напиток из
сока березы. Они сели втроем за стол, и Учитель прикоснулся к пище - хотя
раньше, как было известно Конану, старец не ел в светлое время дня.
Вероятно, в минувшую ночь случилось нечто такое, что он желал отметить -
пусть не вином, но хотя бы возлияниями меда и березового сока.
виноградин, повернулся к Конану и произнес:
мне... - Он смолк на мгновение, потом внезапно усмехнулся и покачал
головой: - Впрочем, это неважно; неважно, _к_т_о_ передал, я хочу сказать.
Нортон Андрэ
Херберт Фрэнк
Андреев Николай
Шидловский Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк