речь Тимашева, то доверие к ней в русской студенческой аудитории,
показалось ему до того о п а с н ы м, что не удержался, снял со своей руки
молящие, холодные пальцы Софьи Тшедецкой и стремительно взбросил легкое
тело на просцениум, освещенный юпитерами.
было появление Дзержинского.
господина Тимашева был задуман как партия сольная, как модная английская
игра в ножной мяч, но при этом игра в одни ворота. Позвольте, тем не
менее, возразить господину Тимашеву. Профессор страстно призывал к
реформам, свободе и к борьбе против абсолютизма "жандармократии"...
Поразительно то, что среди целого ряда здравых мыслей о сущности
современного полицейско-бюрократического аппарата самодержавия Тимашев
главную ставку делает не на разрушение этого аппарата ужаса, но на его
изменение, улучшение, на его п о д с т р о й к у к германскому
парламентаризму. Профессор хорошо рисует язвы нашего бюрократического
абсолютизма, но как только он начинает моделировать, как только он
принимается выписывать рецепты на будущее, тут он убивает самого же себя.
Утверждать, что революция рождена одним лишь злодейством бюрократии,
смешно, это вправе говорить либо подготовишка от политики, либо шулер.
Нет, профессор радикализм, как вы изволите выражаться, или революция, как
говорим мы, рождена не столько тупостью идиотов-администраторов, сколько
законами экономического развития. Вы уповаете на доброго государя,
освобожденного от пут бюрократии. Кем?! Кто освободит его от этих пут?!
Кому выгодно это?! Кто создаст Народное Представительство? Добрый
государь? Вы говорите "бюрократия"! Кто поломает ее?! Государь?! А кто
будет следить за тем, чтобы мужик вовремя платил подать?! Вы идете в своих
умопостроениях от эгоцентризма! Вас не волнует миллионная масса, которой
не словопрения нужны, но хлеб, не право пикировки в прессе, но кров! Вам п
о з в о л я ю т подобное оттого, что это не опасно! Вами п у г а ю т тех,
кто не научился "по-современному" охранять царизм. Очень интересно
выступал профессор, - повторил Дзержинский. - Увы, я не криминалист,
посему не умею разобрать его речь строго научно, так, как этого, видимо,
ждет уважаемая студенческая аудитория. Позвольте, однако, разобрать речь
профессора, используя метод отца синема, месье Люмьера, - с конца.
"Бюрократия, обманывающая бедного Государя", родила "злодеев-радикалов,
смутьянов-революционеров", ибо зло порождает зло.
революционеров, затем следует прогнать бюрократию, которая обманывает
Государя, а следом за тем немедленно собрать Народное Собрание которое не
на словах, а на деле станет охранять святые, исконные устои самодержавия.
Чудо что за схема! Как все стройно и логично! Народное Собрание поручит
управление державой о т в е т с т в е н н о м у министерству, то, в свою
очередь, рассортирует проблемы по столоначальникам, которые передадут на
исследование тысячам чиновников - и вновь завертелось азиатское колесо!
Однако профессор уже будет иметь возможность бранить м е д л е н н о с т ь
решений не в этом зале, но в холодном и роскошном дворце парламента!
Тимашев сможет обращаться к прессе, созывая шумные конференции
корреспондентов - как это приятно! Профессор станет осуждать новую
бюрократию, он предложит очередные рецепты, он наметит новые пути с о в е
р ш е н с т в о в а н и я машины самодержавия, а народ будет по-прежнему
гнить в бараках, пухнуть от голода, излечиваться от радикализма в Сибири и
Якутии!
"Ату их!" - требует Тимашев, указуя на революционеров, но при этом
проходится и по кретинам-жандармам, которые не умеют его, профессора, и
его друзей по клану толком, по-нынешнему, охранять! Нет в России иных
забот и вопросов, кроме бюрократов. Нет классового неравенства, нет
национальной розни, нет барственного великодержавного шовинизма сотен и
темного бесправия миллионов. Легко жить Тимашеву в его мире, легко
сострадать абстракциям и мечтать о туманном далеко...
колени соседей, начали протаптываться к выходу на сцену.
Дзержинский, - по сердцу тем сыщикам, которые торопятся меня арестовать!
Мои слова им не по сердцу! Ваши - принимали, добро принимали, аплодировали
даже! Долой царизм!
через кулисы, студенты вывели в темный, заснеженный двор.
пятнадцать раз отзывался на призыв отметить Первое мая.
поднимается на борьбу с царским самодержавием.
нас уже нет иного пути, как кончить навсегда с царизмом.
братьев в политической неволе.
недосыпаний последних недель худеньким, громадноглазым, стройным и ломким.
пропахшей проклятым полицейско-тюремным, карболово-пыльным запахом: не тот
момент, чтоб окна открытыми держать - в полиции сейчас время тихое, р е ш
а ю щ е е, напряженное...
регистрационными бирками ("Почему тремя? - вечно недоумевал Глазов. -
Неужели одной недостаточно?
остановился за спиной поручика Турчанинова и, лениво разминая холодными
пальцами с красиво подрезанными ногтями длинную папироску, сказал
укоризненно:
пропустили. Не надо торопиться. Сводка наружного наблюдения должна быть
подобна пифагорову уравнению - не смею предмет жандармской профессии
сравнивать с "отче наш".
площадь" - второе; "кто посетил" - третье; "когда" - четвертое; "установка
лиц, к коим относилось посещение" - пятое. Это же отлилось в рифму, это
песня. "Улица, площадь, переулок" - пропустили, милый, пропустили -
"Вульчанская улица".
за старания свои. Кто посетил? "Юзеф". Когда "Юзеф" был? Двадцать пятого и
тридцатого. Тоже верно. "Кого посетил?" Проживающего в этом доме "Видного".
сводочку по форме "б". Юзеф - это Дзержинский, догадались, верно?
"местожительство", "почему учреждено наблюдение или от кого взят",
"когда", сделал для себя пометку, что "Видный" взят от "Ласточки", что -
по установке - это близкий к Люксембург польский социал-демократ Здислав
Ледер, а в том месте, где было указано, что за "Юзефом" ходит постоянное
филерское наблюдение, поставил красную точечку и улыбнулся чему-то...
с ним полемизировал?
незащищенный...
которая шла из Праги, и поэтому стояли на месте, и песни их, называемые в
полицейских сводках "мотивами возмутительного содержания", сменяли одна
другую.)
себе неизбывность церковного. Послушайте, какой лад у них, и гармония
какая, Андрей Егорыч...
пор как я вернулся с фронта, я дивиться вам не устаю, Глеб Витальевич. Все
трещит по швам и рушится, а мы занимаемся писаниной, вместо того чтобы
действовать...
Поют, ежели пьяны или радость просится наружу. Попоют - перестанут. А
пишут для того, чтобы завязать человеческую общность в единое целое, для
того пишут, чтобы соблюсти, если угодно, всемирную гармонию. Попоют -
перестанут, - лицо Глазова потемнело вдруг, сморщилось, словно сушеная
груша, - и писать начнут. Нам с вами будут писать, Андрей Егорович. Друг о
друге. Ибо главная черта людей сокрыта в их страстном желании п е р е в а
л и в а т ь вину. Полковник Заварзин - на меня, я - на вас, вы - на
поручика Леонтовича. Если мы сможем сделать жандармерию формой светской