Гас вернулся в каюту.
простынями лежала элекгрогрелка, поскольку воздух в каюте охладили до
освежающей, наилучшей для сна температуры, а поперек подушки Гаса ждала
пижама. Часы показывали десять, но он перевел их на пять часов, поставив
нью-йоркское время, - вставать придется чертовски рано. Триста миль в час,
пятнадцать часов лета. В момент прибытия по местному времени, может, и будет
десять часов пополуночи, но для его организма это лишь пять часов; и он
решил лечь как можно раньше. Денек завтра будет горячий - и неделя, и месяц,
и год.., и горячка эта, похоже, навечно. Не это его заботило. Туннель стоил
того, стоил и много больше. Гас зевнул, залез под одеяло и погасил свет.
Штору на иллюминаторе он задвигать не стал, чтобы перед сном полюбоваться на
плывущие в спокойном великолепии звезды.
его связывали. Он отбивался отчаянно, он пытался разделаться с несокрушимыми
путами, он тщился звать на помощь, но и нос, и рот его были чем-то закрыты.
попадал в подобную переделку; никогда прежде его не душил приторно-сладкий
дурман эфира.
задерживая его, старался не дышать. На Дальнем Западе он не раз помогал
хирургу, подливая эфир в воронку у лица раненых, и научился задерживать
дыхание, чтобы не нахвататься летучих, вызывающих головокружение паров. Это
он и сделал сейчас, не зная, что происходит, но понимая, что стоит ему
сделать еще хоть вдох - и он потеряет сознание.
крайней мере два человека навалились на него всем своим весом, не давая
двигаться. Что-то холодное сковывало его запястья; что-то перехватывало
лодыжки. Теперь тяжелые тела лишь прижимали его к койке, а он еще пытался
сопротивляться; и кто-то держал тряпку с эфиром на его лице, ожидая, когда
он затихнет.
усилиям сникнуть; желание сделать вдох сменилось мучительной необходимостью
его сделать, и наконец настал ужасный момент, когда подумалось, что если не
будет вдоха, то он умрет. С почти самоубийственным усилием он выдержал и это
и, уже погружаясь в бездонную тьму, почувствовал наконец, что тряпку убрали
с лица.
из легких и затем, очень медленно - хотя все его тело, казалось, кричало,
требуя вдоха, - беззвучно впустил в легкие тоненькую струйку снаружи. Едва
успев сделать это, он почувствовал, как сильные руки схватили его, подняли и
понесли к двери; она была чуть приоткрыта, и ее распахнули шире, чтобы его
протащить. В коридоре тускло горело ночное освещение; Гас чуть приоткрыл
глаза - так, чтобы они казались закрытыми, - и полностью расслабился, хотя
его ударили о косяк, когда выносили.
неизвестно, помогло бы это или нет. Только два человека, одетых во все
черное, в черных перчатках и черных пучеглазых масках, раздутых у
подбородка. Два человека, два грозных незнакомца, поспешно несущих его -
куда?
такого яркого света, что Гас сразу зажмурился. Но он успел узнать этот лифт,
соединявший трюм и машинное отделение, в котором он побывал со старшим
механиком. Что бы это значило? Его впихнули внутрь, и только тела
противников, втиснувшихся вместе с ним, не дали ему упасть. Он чувствовал их
дыхание; лифт пошел вверх; до сих пор не было сказано ни слова. Меньше чем
за минуту эти два дикаря схватили и связали его, лишили, как они считали,
сознания и теперь тащили куда-то - уж конечно, не с добрыми намерениями.
путь, который Гас проделал утром. Вот и кессон. Одна дверь закрылась, другая
открылась под змеиное шипение отсасывающего воздух клапана.
лишили бы сознания. Хотя нервы его исступленно взывали о действии, пусть о
каком-нибудь, лишь бы разрушить безмолвие и беспомощность, он не
предпринимал ничего. К тому времени как открылась внутренняя дверь, в голове
у него окончательно прояснилось, он старался дышать глубже как только мог,
максимально насыщая легкие и кровь кислородом. Ибо за дверью начиналась
негерметичная часть летающего судна, где воздух был таким же разреженным,
как и снаружи, на высоте 12000 футов. Человек, дышащий таким воздухом,
впадает в глубокое беспамятство и погибает. Неужели именно это и было у них
на уме? Они оставят его здесь умирать? Но почему, кто они, чего хотят?
палубы и завозились с рукоятками люка позади - того самого люка, в который
высовывался Алек в Саутгемптоне. Но там у него было двадцать пять футов,
грозивших лишь случайным купанием. Здесь были 12000 футов и жестокая смерть
впереди.
поток ударил в отверстие, перекрыв даже рев четырех огромных двигателей. И
тогда Вашингтон сделал то, что должен был сделать.
На одно короткое мгновение таинственный незнакомец завис над отверстием,
дико молотя руками воздух, и канул в ледяную ночь.
стремительностью он подполз к коробке датчика пожарной сигнализации и,
ухитрившись подняться на ноги, заколотил в нее головой, пока не
почувствовал, что стекло разбилось и впивается ему в кожу. Тогда он
повернулся ко второму убийце, который все это время явно колебался, не зная,
что предпринять.
наступает смерть. Гас думал лишь об одном: может ли выпуклая маска бандита
скрывать дыхательный прибор или бандит отключится тоже. Он должен остаться
на ногах. Должен бороться. Если он потеряет сознание, его подтащат к люку, и
он пропадет в ночи, как тот, первый.
впал в забытье.
Глава 5
НАЕМНЫЙ УБИЙЦА
принимать не стоит.
расплавленное золото, ударил в каюту. С профессиональной ловкостью выдвинув
пластину ночного столика, он поставил на нее поднос с чашкой чая.
Одновременно положил судовую газету Вашингтону на грудь, так что тот
окончательно проснулся и заморгал, щурясь, - дверь за стюардом тем временем
тихо закрылась. Гас зевнул, но газета привлекла его внимание, и он стал
просматривать заголовки. "Сотни погибших во время землетрясения в Перу". "С
берегов Рейна снова сообщают об артобстреле". "Нью-Йорк тепло встречает
Цезаря Чавеса". Гас знал, что газету готовили служащие линии в Нью-Йорке, а
затем по радио ее передали на борт воздушного судна. Чай был крепким и
вкусным; Гас выспался отлично. Было, правда, ощущение чего-то неуместного,
чего-то крепко стянувшего одну половину лица, но едва он успел дотронуться и
обнаружить пластырь, как дверь широко распахнулась, и коротенький,
кругленький человечек, весь в черном, с воротничком "собачий ошейник",
ворвался в каюту, как живое пушечное ядро, а следом за ним вошел сам
полковник Мэйсон.
разжимая пальцы, трогая тяжелое распятие, висевшее у него на шее, и
похлопывая по стетоскопу, болтавшемуся поверх, как если бы он не знал
наверняка, на чью помощь правильнее рассчитывать - то ли Христа, то ли
Эскулапа. - Боже! Я собирался сказать стюарду, вы ведь дремали, тысяча
извинений. Лучше вам отдыхать, уверен, сон - лучший доктор. Для вас,
разумеется, не для меня. Вы позволите? - С этими словами он бережно взял
нижнее веко Гаса, оттянул вниз и стал всматриваться под него с такой
заинтересованностью и с таким благоговением, как если бы там почивала
бессмертная душа инженера.
страха, от которого сердце Гаса бешено заколотилось, и на лбу мгновенно
выступили капли пота.
действительно произошло.
разговору секретность, серьезно кивнул.
больше всего я хочу, чтобы вы, если только вы в состоянии, поскорее мне это
как-нибудь разъяснили. Я могу сказать только, что сигнал пожарной тревоги из
левого машинного отсека был подан в ноль одиннадцать по Гринвичу. Старший
механик, который в это время осматривал двигатель в правом машинном отсеке,
отреагировал немедленно. Он сообщает, что нашел вас лежащим на палубе -
одного, в беспамятстве. Одеты вы были так же, как сейчас, на лице - страшные
порезы, и лежали вы прямо под датчиком пожарной сигнализации. Осколки
стекла, обнаруженные в ваших ранах, указывают, что вы подали сигнал тревоги
головой. Вероятно, вы были вынуждены так поступить, поскольку лодыжки и
запястья у вас были в наручниках. Аварийный люк в палубе рядом с вами
оказался открытым. Это все, что мы знаем. Механик, который был в дыхательной
маске, дал вам свой кислород и вытащил с палубы. Епископ Ботсванский - вот
этот джентльмен, он врач - откликнулся на нашу просьбу и обработал ваши
раны. Наручники с вас мы сразу сняли и по совету епископа дали вам
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Браун Дэн
Лукин Евгений