Олимпе ссорятся... Но где же он раскопал эту штуковину? Сам допер? Ни за
что не поверю. Он ведь и английский знает со словарем, а тут тибетский!
Может, и украл. Мне какое дело?
некогда. Впрочем, Грачев не блефует. Это открытие века. Если к нему не
присосутся разные чины, то ему и Нобелевская положена. Только ведь затрут,
загребут под себя.
раскрутим шефа на всю Нобелевскую! Во погудим!
означало, что противодействие полярных сил нарастало, и в ход пошли не
совсем дипломатические выражения.
обязан своим открытием. Это его вполне устраивало, а что случится потом,
то и случится, Не помрет же, не сойдет с ума.
решил уйти пораньше. Дома шел нескончаемый ремонт, на отца и жену надежды
было мало, вот и приходилось все делать самому. Да и дочка должна прийти
из школы. Достигший равновесия, отрекшийся от суеты мира, он сохранил одну
привязанность - к дочери.
прихожей, прошел на кухню, выгрузил сумку с продуктами на стол и заранее,
чтобы разогрелась, включил плиту.
стряпню жены, он вежливо вытеснил ее из кухни и стал готовить сам. Марина
считала себя очень красивой, стеснялась хозяйственных сумок и очередей в
магазинах, боялась испортить руки стиркой и мытьем полов, совершала
ритуалы разгрузочных дней и настолько привыкла во всем, полагаться на
мужа, что оставила себе только одну заботу - неистовую и непреходящую - о
самой себе. Она часами просиживала у зеркала, совершенствуя свою
совершенную красоту до абсолютной неотразимости, доводила семейный бюджет
до полного банкротства платьями и шубками, а на работу ходила, как на
подневольную каторгу. Дома она то порхала из комнаты в комнату, весело
болтая о пустяках, то висела на телефоне, и тогда ее громкий смех заглушал
все остальные голоса и шумы в квартире. Иногда на нее нападал страх
заболеть неизлечимой болезнью, тогда она впадала в оцепенение,
прислушиваясь к какой-нибудь неясной боли, и тут же со слезами требовала
отвести ее к самому лучшему профессору. Светила медицины, обалдевшие от
красоты Марины, уже без дополнительных просьб Оленева, тщательно и подолгу
обследовали ее, ничего не находили и успокаивали разными приятными
словами.
доску.
попляшет.
каждый день приходили по почте на особых открытках.
по-киевски, а на третье сливовый компот.
учительнице арифметики своим доказательством теоремы Ферма. А сейчас
убежала не то в художественную школу, не то в музыкальную, не то на кружок
вольной борьбы. Я сам запутался, где она еще не была.
заказанный обед.
в своей неторопливой манере, занимаясь любым делом естественно и без
лишних движений, будь то наркоз или приготовление котлет. Мудрость
состояла для него в спокойствии духа, сопряженного с вдумчивой
приемлемостью всего, что бы ни делалось на свете. Его нельзя было назвать
даже терпеливым, ибо терпение - это уже напряжение душевных сил, борьба,
противостояние, а он принимал мир как должное, ровно и благожелательно.
пропадающей допоздна в своих непонятных кружках и секциях, они сели втроем
за кухонный стол, словно исполняя раз и навсегда устоявшийся ритуал
семейного общения.
нового в больнице? А у тебя?
дипломатический прием. Весь стыд потеряла! Думает, что раз она любовница
начальника, то ей все позволено.
уксуса налили.
начальника.
управлении. Все остальные так и норовят наставить рога своим мужьям. И
ладно бы кого отбивать, а то этого пузанчика. Он же такой противный!
бы дорогие подарки дарили, а еще лучше, если какая-нибудь шишка с
положением.
тебе хоть трава не расти.
совместной жизни они редко переступали грань пустой болтовни. Отец обычно
отмалчивался, быть может, он недолюбливал сноху, но никогда не показывал
это. Выбор сына был для него священным, тем более что внучку он просто
боготворил.
дурным тоном. Она как-то раз и навсегда отшибла охоту коротким заявлением:
"Мне уже семь лет, и на фига пасти меня, как теленка. Поживите с мое,
родители!"
обморок, когда ей было доказано на пальцах, что дурацкое Диофантово
уравнение имеет кучу решений со своим задолбанным числом "эн", которое,
как известно любому ясельнику, должно быть целым числом больше двух, а на
самом деле...
потащил к себе в комнату, чтобы она помогла ему разобраться в очередном
миттельшпиле.
родителей. Вернее, сказку всегда слушал он один. Марина, послушав раза
два, вздохнула и вышла из спальни. Так и повелось - ребенок рассказывает,
родитель слушает, а потом оба расходятся по своим постелям и спокойно
засыпают.
сказка, но где подтекст?
ответила дочка. - Пусть ищут, что хотят, а я сочиняю как умею. Я не могу
не сочинять, а будут меня слушать или нет, меня не колышет. Приветик!
учителей до обморока.
после вступления Договора в силу. - Это ведь только цветочки...
времени", шла великая битва за ребионит. Впервые за историю отделения
реанимации Мария Николаевна привлекла профессоров, больничное начальство,
и Грачеву устроили разбор, а если точнее - суд в закрытом зале, где были
только одни врачи. Дело заключалось в том, что Грачев все-таки успел
ввести свой препарат умирающему ребенку, и тот не дал эффекта. Ребенок
умер.
знали, что ребенок был обреченным, при таком заболевании еще никто не
выживал. Да, я рисковал, но не жизнью ребенка, а своей честью. Я шел
ва-банк, и отрицательный результат просто означает, что показания для
применения ребионита должны быть сужены до пока неизвестных мне пределов.
Дайте мне возможность для дальнейшей работы, и я докажу свою правоту.
заменивший Костяновского. - И вы должны ответить за свои действия. Ребенок
мог бы и так умереть, никто не спорит, но момент его гибели совпал с
введением вашего препарата.
Контровский Владимир
Куликов Роман
Свержин Владимир
Флинт Эрик
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс