Чтение 10–й страницы книги ~Капли звездного света~

К директору меня вызвали под вечер. Вернулся из города Валера, он успел
"заскочить" в главное здание и явился с банкой апельсинового сока -- дар
неизвестного друга. Мне хотелось, чтобы этим другом оказалась Лариса, но,
скорее всего, обо мне заботился Юра -- в награду за потерю тетрадей.

-- Не гадай, -- сказал Валера, -- все равно не догадаешься. Одевайся,
тебя академик требует.

Когда я шел к главному зданию, непогода улеглась. У подножия Медвежьего
Уха громоздились копны тумана, будто серые волки, собравшиеся на ночлег. А
на востоке небо казалось вымытым и протертым тряпочкой -- таким оно было
прозрачным и иссиня-глубоким. На Четырехметровом готовились к наблюдениям --
ребята из лаборатории техобеспечения вращали купол, проверяя моторы. Я
подумал о том, что буду говорить. Ночью я должен быть у телескопа -- вот и
все.

Директор был в кабинете один, и это придало мне бодрости -- я не хотел
встречаться с Саморуковым.

-- Садитесь, Луговской, -- сказал академик. -- Рассказывайте.

Я молчал. Я смотрел на листок бумаги, лежавший на столе, и читал вверх
ногами приказ о моем увольнении. Однако силен Саморуков! Ну, не желает он со
мной работать. Разве это причина для того, чтобы требовать немедленного
увольнения?

-- Это неправильно! -- сказал я.

-- Неправильно, -- согласился академик. -- Что вы там натворили? Михаил
Викторович категорически утверждает, что вы недисциплинированны и не
справляетесь с работой. Тогда упрек к нему -- Саморуков сам вас нашел и
пригласил в обсерваторию. Приказа я пока не подписал. -- Я хочу наблюдать,
-- сказал я. -- А у Михаила Викторовича в отношении меня иные планы...

-- В отношении вас, -- академик ткнул в меня длинным гибким пальцем, --
планы у Саморукова вполне определенные: он хочет вашего изгнания. Вы можете
вразумительно объяснить эту пертурбацию?

Вразумительно я не мог. Для этого я должен был рассказать про звездные
экспедиции, и как мне теперь позарез надо каждую ночь видеть озерцо окуляра,
и в нем -- удивительный и близкий звездный мир.

Директор пододвинул к себе бланк с приказом, и поперек листа
пошла-поехала размашистая зеленая подпись. Вот и все. Звездолеты на свалку.
Экспедиции в космос -- запретить. На равнину, Луговской, в пампасы. Я встал
и пошел к двери.

-- Луговской, -- сказал академик. Он стоял за столом и держал бланк с
приказом двумя пальцами. -- Отнесите в канцелярию, -- голос его звучал сухо.
-- До свидания.

-- До свидания, -- пробормотал я.

В канцелярии было пусто -- рабочий день кончился. Я поискал взглядом,
куда положить приказ, чтобы не затерялся. Наконец я и сам посмотрел на то,
что держал в руке,-- это был другой приказ, не тот, что я видел на столе.
Меня переводили на должность младшего научного сотрудника в лабораторию
теории звездных атмосфер с испытательным сроком в один месяц.

В голове забухали колокола, как в церкви на площади. Непонятностей
сегодня было больше, чем я мог переварить. Хотя... Саморуков требует уволить
Луговского. Академик не понимает причины и готовит два приказа. Но для этого
нужно согласие Абалакина -- это к нему меня посылают на исправление. Значит
-- вызывают Абалакина...

Все было не так. Информацию я получил от Юры, на которого налетел
впотьмах, возвращаясь домой.

-- Знаешь, Юра, -- сказал я, -- мы с тобой уже не коллеги. Разные
лаборатории -- разные судьбы.

-- Тетради я у него отберу, -- пообещал Юра не к месту.

-- Да ну их...

-- Что значит -- ну их?! -- вскипел Юра. Он, наверно, готовил себя к
мысли, что с шефом непременно нужно повздорить за правое дело.

-- Что ты за человек? -- сказал он с горечью. -- Все ты принимаешь как
должное. Не вмешайся Абалакин, катил бы ты сейчас в город.

-- Ха, -- сказал я, -- очень нужно Абалакину вмешиваться. Академик
понял, что доводы шефа неубедительны...

-- Далеко пойдешь. -- Юра перешел на свой обычный тон. -- Очень нужно
директору тебя защищать. Я как раз беседовал с Абалакиным в коридоре. Идет
шеф, на ходу бросает: "Работать надо, Рывчин!" И -- к директору. Я не успел
оглянуться, смотрю -- Абалакин вслед двинулся. Я за ними -- на всякий
случай.

В приемной дверь полуоткрыта, но слышно плохо. Потом Абалакин голос
возвышает. "Требую!" -- говорит. Абалакин требует, представляешь? Шеф
выскакивает из кабинета злой, идет прочь, меня не видит. Появляется Абалакин
-- с видом Наполеона. Подходит ко мне. "Так что мы говорили относительно
квазаров?.."

Каков Абалакин! Наверно-по-видимому-возможно. И каков шеф! А впрочем,
что сейчас главное? Выяснять, почему проявил характер бесхребетный Абалакин?
Не все ли равно? Главное -- сообразить, как попасть на вечерние наблюдения.

-- Пойдем, -- сказал я Юре. -- Посидим, выпьем чаю. Мне наблюдать
сегодня.

-- Ага, -- отозвался тот без удивления. -- Ребята Абалакина сегодня с
одиннадцати. Первый раз на Четырехметровом, в порядке ознакомления.

-- Спасибо за информацию, -- сказал я.

В коттедже Валера заваривал вечерний чай -- вдвое крепче утреннего. Он
жаждал узнать новости, но деликатно молчал. После сумасшедшего этого дня
голова у меня была тяжелой, есть не хотелось, и я выпил подряд три стакана
чаю. Неожиданно для самого себя начал рассказывать о последней гипотезе,
той, которую утром записал на листке из блокнота и бросил где-то. Юра слушал
внимательно, а Валера глядел оторопело, он узнавал обо всем впервые.

-- Дельно, -- сказал Юра. -- Нужно подумать. Кстати, ты бы попросил
Абалакина... Ему все равно сегодня, что ребятам показывать. Пусть дает Новую
Хейли. Посмотришь...

-- Он собирается ядро Бэ Эл Ящерицы снимать, -- сообщил Валера. -- Есть
у него одна идея по квазарам. Выпросил вот Четырехметровый, чтобы
проверить... Сам мне сказал, когда передавал сок для этого типа.

-- О, -- удивился Юра, -- твой новый шеф заботлив не в пример прежнему.

Бэ Эл Ящерицы. Что-то очень далекое, миллиарды парсек, не разглядеть,
не понять.. Не хочу я проверять никаких идей. Хочу видеть зеленую планету,
диск с паутинкой. Прошли сутки, и что-нибудь наверняка изменилось. Может
быть, им не удалось справиться со звездным смерчем, и протуберанцы прорвали
паутинку, и огненные реки сейчас текут в пустоте, настигая зеленый шарик. Не
зеленый уже, а пурпурный, покрытый пеплом, копотью, лавой...

Пока я размышлял таким образом, явился Рамзес Второй.

-- Вот что, Луговской, -- официально заявил он, не изволив
поздороваться. -- Прошлой ночью тебя понесло на наблюдения. Ты знаешь, что
такое покой?

-- Покой, -- сказал Юра, глядя в потолок, -- это когда лежишь
неподвижно, сложив руки на груди, закрыв глаза и ни о чем не думая. Тогда ты
называешься "покойник".

-- Правильно, -- согласился Рамзес, не вникая. -- Вот и лежи, когда
говорят.

-- А погода есть? -- спросил я.

-- Есть, -- ответил бесхитростный Рамзес. -- Так ты понял? Покой.
Никаких наблюдений.

-- Ладно, -- я махнул рукой, начал одеваться. -- Драться будешь,
Рамзес?

Рамзес пошел к дверям, бурча что-то себе под нос. Он не любил, когда
перечили медицине.

-- Одевайся потеплее, -- сказал Юра. -- И попробуй уговорить
Абалакина...

-- Хорошо, -- ответил я. Мысли были уже далеко, в капитанской рубке
звездолета.

-- А тетради я завтра добуду, -- сказал Юра с неожиданным ожесточением
в голосе. -- Хватит. Надоело. Сделай то, сделай это. Сам. Есть идеи.

Я оделся и пошел. Ночь... Ночи, собственно, не было. Взошла луна и
разнесла темноту в клочья, осветив каждую песчинку на дороге, каждый бугорок
на тропе к Четырехметровому. Только теперь я понял, почему нашу горку
назвали Медвежьим Ухом. Луна высветила деревья на вершине -- тонкие стволы,
как мачты невидимых клиперов, и гора отбросила на плато странную тень,
вязкую и размытую, острую и с фестончиком на макушке. Действительно, похоже
на ухо. Название горе дали по ее тени, которую и видно-то не часто. Странное
взяло верх над обыденным...

14

Рейс задерживался -- на борту были экскурсанты. Ребята вращали купол,
тыкали пальцами в клавиши, гоняли трубу телескопа по склонению и прямому
восхождению, дежурный оператор настороженно следил, готовый вмешаться в
любую секунду, время шло, и полчаса, выделенные Абала-кину, близились к
концу.

Оставалось минут десять, когда Абалакин решил, что пора и показать
что-нибудь, Бэ Эл Ящерицы например. Он задумчиво стоял перед пультом,
переводя взгляд с листочка с координатами на желтые клавиши управления, и
тогда я, легонько оттеснив плечом своего нового шефа, набрал заветные цифры.
Абалакин удивленно посмотрел на меня, промолчал. Ребята толкались в тесной
люльке, как школьники, хотя смотреть было не на что -- Новая Хейли для них
слабенькая звездочка, и только.

Мы стояли с Абалакиным под люлькой. Он смотрел на меня искоса, может
быть, ждал, чтобы я начал разговор.

-- На вашем месте, -- неожиданно сказал Абалакин,-- я бы не осуждал
Михаила Викторовича. Конечно, он поступил... странно. Но, может, он прав...
Я хочу сказать...