Чтение 10–й страницы книги ~Охотник за смертью. Война.~

— Половина моих эсперов едва может думать после того, как это имперское устройство перекрыло их способности. Как это ты так хорошо держишься?

— Мой разум по-прежнему принадлежит мне, директор. Я была и остаюсь очень сильной сиреной. Депрограммирование Совета меня этого не лишило.

— Не из-за отсутствия желания, — заметил Стил. — Ладно, держись вместе с Топаз, и если тебе придется использовать голос, убедись, что направила его туда, куда надо. А теперь проваливайте обе. Мне надо защищать город.

Всего через несколько часов после того как Легион был вынужден сбросить маскировку, из пустынных небес над городом появились первые войска Империи — на сотнях барж и грависаней. Они шли волнами, все более мощными, паря над внешними стенами, будто их вообще не было. Взметнулись несколько молний дезинтеграторов, но были без труда отражены сияющими силовыми щитами. Обычно в центре штурмовых сил Империи шли тяжелые бронемашины, но холод, снег и лед Миста слишком их замедляли, и они были слишком велики для маневра на узких улицах Мистпорта, Поэтому подавление обороны города выпало на долю Имперских ВВС. Они с воем вынырнули из темных небес, как взбесившиеся нетопыри, тощие и смертоносные, в землю втыкались молнии дезинтеграторов, и улицы освещались ярко, как днем, пламенем взорванных силовыми лучами домов и пылающих развалин. Люди с криками носились по улицам, а над ними безмятежно реяли десантные баржи, неся смерть, разрушение и Закон Империи.

Грависани гоняли людей по улицам, влетая и вылетая в узкости между домами, преследуя и наводя страх на своих жертв, пока им не надоедало это развлечение, и они срезали бегущих вспышками бластеров и лучеметов. Воздушные силы напирали, оставляя за собой огонь и выжженную землю, пока вдруг с улиц внезапно им навстречу не взлетели эсперы. Союз эсперов собрал всех своих самых сильных членов и на мгновение оттолкнул блок Легиона. Они знали, что это ненадолго, но сейчас они боролись с Легионом и удерживали его, и сотня храбрецов смогла взлететь на крыльях эсперной Силы и встретить захватчиков в их собственной стихии. Эсперы метались вокруг медленного имперского судна слишком быстро, чтобы их могли засечь. У кого-то были лучеметы, у кого-то — арбалеты, а у других — ничего, кроме обнаженной стали и собственной неукротимой храбрости. Эсперы на улицах напрягли все свои силы и технику и истощили собственные батареи, но силовые щиты вокруг грависаней и барж треснули и исчезли. Имперские солдаты завопили и посыпались с кораблей, когда быстро летящие эсперы стали собирать свою дань, выщелкивая лишившиеся охраны цели, но слишком велики были брошенные в бой военновоздушные силы, и компьютеры наведения на них быстро взяли управление на себя, сбивая по одиночке летающих защитников, несмотря на всю их скорость и смелость. Они горящими птицами падали с неба, и атака с воздуха продолжалась. Но другие эсперы взлетали с улиц, заменяя упавших. Когда опасность нависла над городом, над их образом жизни и люди оказались в буквальном смысле приперты к стене, в Мистпорте оказалось достаточно храбрости и чести там, где можно было бы поклясться в отсутствии чего-либо подобного, и горожане пошли на бой со спокойствием в глазах и мрачной решимостью. Они парили и набрасывались, используя знакомые восходящие потоки и укрытия, чтобы уйти от компьютеров наведения, и жалили врагов, как смертоносные шершни.

Некоторые сознательно бросались в двигательные отсеки гравибарж — самоубийственный прием, лишь изредка приносящий успех. Падающие с неба баржи врезались в хрупкие дома из камней и бревен, сокрушая их своим огромным весом. Взрывами барж сметало целые улицы и охватывало пламенем кварталы. И место каждой упавшей баржи занимали несколько других, и они неотвратимо приближались к городу, который пришли брать.

Они медленно двигались к центру со всех сторон, оставляя полосы разрушения и смерти, квартал за кварталом, улица за улицей, придерживаясь заранее составленных планов и не трогая остальную часть города. Империя пришла завоевать и править, а не уничтожать город.

Пожары горели повсюду, и пламя взлетало высоко в небо. С улиц доносились крики. На Мистпорт обрушился Ад, и Тоби Шрек со своим оператором Флинном были в самой гуще его, ведя передачу в прямом эфире. Камера Флинна взлетала и ныряла над инфернальной картиной горящих улиц и вспыхивающих домов, снимая все под непрерывный комментарий Тони. Так высоко над картиной разрушений легко было оставаться отстраненным, но Тоби изо всех сил старался постоянно напоминать своей аудитории, что там, внизу, горят и умирают живые, настоящие люди. Не потому, что его публике было до них дело, но это захватывало внимание аудитории.

Вдруг баржу качнуло кипятком восходящего потока, и Тоби вцепился в ограждение. Флинн был так занят съемкой, что забыл о необходимости держаться и чуть не перевалился через ограждение, но Тоби успел схватить его и втащить обратно. Оператор даже не кивнул в благодарность. Он был далеко, вместе со своей ныряющей камерой, пикируя и взмывая над вздымающимися языками пламени, как бесстрастный ангел, наблюдающий рождение Ада.

— Хороший материал снимаешь? — крикнул Тоби ему в ухо.

— Я вижу только то, что вижу, — ответил Флинн. — Военные кадры люди видели и прежде, но никогда так ясно и так близко. Я могу взять крупным планом отдельные дома, отдельных людей, а могу дать панораму всего этого проклятого города. Это красиво, Тоби. Багрянец и золото на черном фоне ночи. Эти горящие дома и пламя… в этом есть величие превыше сочувствия или жалости. Ему не нужны оправдания: оно просто существует. Город умирает дюйм за дюймом, и я это снимаю от начала и до конца. Цвета прекрасны — яркие, примитивные, кричащие. А грохот взрывов — как шаги великана по городу — шаг за шагом, и земля дрожит под его поступью. Это… это кипит в крови.

— Дым понюхай, — посоветовал Тоби. — Запах горящего мяса среди дерева и грязи. Крики послушай. Не увлекайся, Флинн. Это не вторжение, это бойня.

Его речь оборвал летящий эспер, с воем возникнув из темноты. Он был вооружен автоматическим арбалетом, сляпанным на скорую руку из запрещенной техники, и смертоносные стрелы тут же утыкали стоящих у ограждения людей, которые тщетно пытались поймать его на мушку. Те падали с отчаянным криком, хватаясь за пронзившие их древки. Тоби схватил Флинна и бросился с ним на палубу плашмя. Ближайшая дезинтеграторная пушка поворачивалась к очередному дому, и вдруг эспер оказался парящим в воздухе перед ней и протянул руку, перекрывая ствол. Тоби посмотрел вверх, и их глаза встретились. Эспер ухмыльнулся дикой улыбкой, перепуганный до смерти и решившийся на все, и тут взорвалась бомба у него в руке, разнося пушку на куски. Эспера отбросило назад, из плеча, где только что была рука, хлынул фонтан крови. Он полетел вниз, беззвучно смеясь. Тоби смотрел, как он падает, пока тело не скрылось в дыму и пламени.

Лейтенант Ффолкс подошел, пошатываясь, небрежно переступая через раненых и умирающих. В руке у него был пистолет, а рукав был заляпан кровью. По всей видимости, чужой. Он перегнулся через ограждение, посмотрел на пылающий город и кивнул с полным удовлетворением.

— Вы отсюда, с высоты, самого интересного не видели, — небрежно бросил он. — Но хороший репортаж, надеюсь, сделали?

— Это да, — ответил Тоби, осторожно поднимаясь на ноги. — Иногда даже слишком заинтересованный и личный. Ффолкс пристально на него посмотрел.

— Пусть императрица и приказала это, Шрек, но все равно здесь я отвечаю за все. Так что следуйте инструкциям. Хоть что-нибудь вопреки им — и я вашу лавочку прикрою.

— Понял, — согласился Тоби. — Ничего противоречащего инструкциям. Только кровь, смерть и разрушение.

— Рад это слышать, — сказал Ффолкс. — Продолжайте. И пошел портить настроение кому-нибудь еще. Тоби сделал ему в спину грубый жест, потом сообразил, что Флинн все еще лежит на палубе, и поднял его на ноги. Оператор все еще был погружен в то, что показывала ему камера через имплантированную связь. Тоби мог подстроить к ней собственное устройство связи, но не стал. Ему стоило большого труда переварить хотя бы то, что он и так видел.

В своей комнате на верхнем этаже «Терновника», еще не тронутого вторжением, Оуэн Дезсталкер ползал на четвереньках по полу, трясясь и вздрагивая. Тяжелая и горячая голова тянула вниз, капли пота стекали с искаженного гримасой лица. Все мышцы пронизывала боль, острая и пульсирующая, судорогой той же боли сводило внутренности. У него был жар, и мысли медленно ворочались среди рвущей на части боли. Он полз дюйм за дюймом, будто пытаясь убежать от пытки, искривившей его рот в беззвучном крике. Он не кричал. Не мог себе позволить. Потому что он — Дезсталкер. Никто не должен видеть его таким.

Он ударился плечом о ножку стола и рукой смахнул это препятствие со своего пути. Снова попытался вызвать рвоту, но желудок был уже пуст, и он прополз через блевотину.

Дрожь у него началась, когда он шел вверх по узкой лестнице за баром. Сначала он решил, что это реакция на то, что он только что чуть не погиб или напряжение от битвы со столькими противниками сразу. В конце концов тяжелый ведь был день.

Но становилось хуже. Голова поплыла, глаза переставали видеть. Неудержимо затряслись руки, ноги все сильнее подкашивались, и наконец он пошел, шатаясь, как пьяный. Как-то он смог добраться до верхнего этажа, упираясь плечом в стену, чтобы не упасть. Комната была далеко, но он все же успел дойти и даже закрыть за собой дверь до того, как свалиться в приступе выворачивающей рвоты.

Голова его уперлась в новое препятствие. Он едва ли это почувствовал и не сразу понял, что дополз до стены и дальше двигаться некуда. Оуэн заставил себя повернуться, рыча от невероятной боли, и прислонился спиной к стене, стараясь сесть более или менее прямо. Боль была сильнее всего, что он знал, как будто он горел заживо. Комната расплывалась, по щекам катились беспомощные слезы.

— О Господи, что это со мной? — спросил он вслух и сам поразился слабости своего голоса.

— Побочный эффект постоянного форсажа, — отозвался Озимандиус. — Я же тебя предупреждал. Что бы ни сотворил с тобой Безумный Лабиринт, ты все еще человек. Слишком часто и слишком надолго ты форсировался, и теперь за это расплачиваешься. Свеча, горящая вдвое ярче, сгорает вдвое быстрее — помнишь? Ты положился на изменения, которые сделал в тебе Лабиринт, но, кажется, у тебя до сих пор есть пределы. Пределы человека. Твое тело само себя сжигает, и у тебя не осталось ничего, чем загасить огонь.

— Не может быть, чтобы я ничего не мог сделать! — произнес Оуэн, проталкивая слова сквозь стучащие зубы. Его бросало то в жар, то в холод.

— Боюсь, что твои возможности довольно-таки ограничены, Оуэн. Можешь снова включить форсаж, но в конце концов от этого будет только хуже. Повреждения можно было устранить в регенераторе, но мне неизвестно наличие таковых в Мистпорте. Или можешь отдаться на милость того, что на этой планете считается медициной, но я этого не рекомендую.

— Черт тебя побери, Оз… помоги!

— Извини, Оуэн, но ты сам с собой это сделал. Я ничего сделать не могу.

— Оз… я умру?

— Не знаю, Оуэн. Шансы против тебя.

— Оз…

— Тихо, Оуэн. Все в порядке. Я здесь.

В дверь вежливо постучали. Оуэн скрипнул зубами от боли и выдавил из себя слово:

— Да? — После паузы раздался неуверенный голос:

— Лорд Дезсталкер, Совет города просил бы вас присоединиться к ним в зале. Ваш совет и поддержка необходимы весьма срочно.

Оуэн сглотнул слюну пересохшим ртом, борясь с непослушными губами. Они онемели, а язык распух. Надо ответить, иначе посыльный войдет посмотреть, что случилось. А Оуэн не может допустить, чтобы его видели в таком состоянии. Если он выживет, никто больше не будет в него верить. Его будут считать инвалидом и отпихнут подальше в тыл. Нет, черт побери, калекой он жить не будет. А если придется умирать, он предпочитает делать это не на публике. Потом до него дошло, что посыльный все еще ждет ответа.

— Я скоро спущусь, — сказал он как мог громче и яснее. Еще одна пауза, и тот же голос весьма уважительно произнес:

— Лорд Дезсталкер, началось вторжение на Мистпорт. Вы, наверное, слышали взрывы. Мне приказано было вас сопровождать…

— Я же сказал, что скоро спущусь! — крикнул Оуэн, не думая о том, как звучит его голос.

Слышно было, как посыльный пошаркал у двери в нерешительности, потом повернулся и пошел вниз по лестнице. Оуэн невесело усмехнулся. Изо рта с отвисшей челюстью свисали толстые нити слюны. Он было думал, что Лабиринт сделал его сверхчеловеком, вывел за пределы человеческих возможностей. Оказалось, он ошибся. Он все еще только человек, и он докажет это так, как делает каждый человек, — умрет. Он попытался выпрямиться — не вышло. Голова становилась все тяжелее, склоняясь вперед, подбородок уткнулся в грудь. Оуэн слышал собственное дыхание — громкое, хриплое и очень трудное.

Боль начала уходить. Еще чуть раньше он бы увидел в этом надежду, но сейчас он знал, что это значит. Он умирает, и тело отключается нерв за нервом. Ему бы хотелось, чтобы остальные сейчас были с ним. Они могли бы быть с ним связаны, могли бы помочь или просто… хотя бы составить компанию. Но, как всегда, он был наедине с собой. И с голосом у себя в голове, в который он не верил. Мелькнула неясная мысль, что надо бы помолиться, но это ему никогда не было свойственно. Так много остается неоконченного. Так много еще нужно было и сделать, и сказать, потому что всегда казалось, что будет еще время… И он так и не сказал Хэйзел, что любит ее.

С треском распахнулась дверь, и в проеме показалась Хэйзел д'Арк. Остолбенев в первый момент при виде Оуэна, она тут же бросилась вперед и встала рядом с ним на колени. Взяв его за руку, Хэйзел хмыкнула, почувствовав ее холод, и тут же отработанным движением нащупала пульс. Другую руку она поднесла ему ко лбу, скривилась, ощутив жар, и стряхнула пот с руки себе на брюки. Проверяя его пульс по своим часам, она одновременно расстегнула на нем воротник, чтобы ему было легче дышать.

— Дезсталкер? Ты меня слышишь? Оуэн! Ты знаешь, что с тобой?

— Перебрал с форсажем, — сказал он или подумал, что сказал. Говорить было трудно. Он даже не был уверен, что Хэйзел и в самом деле здесь. Может быть, он просто хочет, чтобы она тут была. И тут голова его качнулась от резкой пощечины.

— Не уплывай, Дезсталкер! Ты сказал «форсаж»?

— Побочный эффект, — хрипло произнес он. — Рвет меня на части. Сжигает. И Лабиринт больше не спасает.

— Фигня, — убежденно заявила Хэйзел. — Помню, ты меня предупреждал насчет опасностей форсажа. Привыкание, которое может привести к смерти. Проклятие и соблазн Дезсталкеров. А, черт! Держись, Оуэн. Продержись, пока я врача найду.

— Нет! Врачи тут не помогут, Хэйзел, я вот что хотел тебе сказать…

— Все путем, Оуэн, я понимаю. И это мне хорошо знакомо.

Ты не умираешь, Оуэн, это называется отходняк. Я побуду с тобой. Я помню, каково мне было при отходняке после Крови.

— Ты не умрешь, ты только будешь очень хотеть умереть.

Она села рядом с Оуэном, обхватила его руками, стала укачивать, как ребенка. Руки ее были уверенными и сильными. От нее к нему потекло ощущение мира и спокойной силы. Постепенно утихли дрожь и мышечные спазмы. Боль уходила, как вода, всасываемая бездонным колодцем. Лихорадка отступила, снова стало легче дышать. Они снова были связаны. И сила текла от нее к нему. Их разумы были разделены, и Хэйзел держала прочный барьер между их мыслями, но физически они все более и более синхронизировались, пока наконец не ушло последействие форсажа, боль его была исцелена, и Оуэн снова стал сам собой. Они еще посидели вместе, и Хэйзел все еще держала его в объятиях.

— Отлично, — сказал Оуэн. — А тебе тоже понравилось? Хэйзел оттолкнула его со смехом.

— Ты опять за свое, жеребец. Давай, поднимайся. Они там внизу уже тебя обыскались.

Они поднялись с пола и улыбнулись друг другу. Никто из них понятия не имел, что надо сказать.

— Спасибо, — произнес наконец Оуэн. — Ты меня спасла. Я мог бы тут загнуться, но ты меня вытащила. Я и не знал, что ты такое можешь.

— Ты еще много чего обо мне не знаешь, Дезсталкер.

— Что правда, то правда. А где Сильвер?

— Где-то на улицах. Сражается за свой город. Я его никогда не держала за героя, но, кажется, сейчас убеждаюсь, как могу ошибаться в людях.

— Ладно, — сказал Оуэн, — никто из нас не идеален. Это было настолько близко к извинению и прощению, насколько могло быть, и оба они это знали и потому заговорили о другом.

— А ты знаешь, — сказала Хэйзел, направляясь к дверям, — это ведь может повториться, если будешь так часто форсироваться.

Оуэн пожал плечами:

— Я делал то, что надо было делать. Форсаж позволяет мне делать то, что приходится.

— Это чувство мне знакомо, — отозвалась Хэйзел. — У меня то же самое с Кровью.

Они вышли в коридор и снова переглянулись. Оуэн слабо улыбнулся:

— Похоже, нужно быть наркоманом, чтобы понять наркомана. А теперь пойдем и еще раз изобразим из себя героев и только будем молиться, чтобы эти бедняги, которые от нас зависят, не догадались, на каких мы ходим глиняных ногах. Ты отличный друг, Хэйзел. Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Не будь занудой, аристо, — ответила Хэйзел, улыбнувшись, сама того не желая. И они вместе пошли вниз по лестнице, лишь чуть-чуть опираясь друг на друга.

А в баре зал уже очистили от клиентов, не говоря уже о мебели. Стулья сдвинули к стене, и Совет города столпился возле большого круглого стола в середине помещения. Они громко спорили, рассматривая карту города, отчаянно жестикулируя. Все время в двери и из дверей сновали люди с компьютерными терминалами, экранами мониторов и прочими полезными приборами из Квартала Техников. Гонцы то и дело приносили свежие новости и тут же исчезали обратно в ночи — при неработающих системах связи им приходилось быть глазами и ушами Совета в городе. К счастью, народ Мистпорта умел работать с тем, что есть.

Владелица «Терновника» смотрела на весь этот хаос из безопасного места за длинным деревянным баром в торце комнаты. У Сайдер была мимолетная улыбка, которая не всегда захватывала глаза, и на одной ее щеке была сетка тонких шрамов, похожих на морщины встревоженного лица. Когда-то она была самой усердной и жестокосердной скупщицей краденого во всем Мистпорте, но теперь стала весьма почтенной особой, владелицей популярной и процветающей таверны и, как говорил ее старый приятель Сильвер, готовым кандидатом в городской Совет. «Разве что в Мистпорте», — сказал тогда Оуэн. «Да не верь ты ему», — ответила Хэйзел. Рядом с ней, держа кружку подогретого вина, стоял молодой парень по имени Кот — приятель и любовник Сайдер, а при случае и козел отпущения — Сайдер не славилась сентиментальностью. На бледном юном лице Кота выделялись внимательные черные глаза и оспины, покрывавшие обе щеки. Он был одет в белый термокостюм, позволявший с равным успехом прятаться и в снегу, и в тумане. Высокий и тощий Кот был глухонемым, а еще — самым, наверное, лучшим взломщиком в Мистпорте. Считалось, что сейчас он на отдыхе — раз у Сайдер есть средства его содержать, — но чердачники такой квалификации всегда пользовались спросом, а Кот любил, чтобы у него было занятие.

Когда Оуэн с Хэйзел подошли к бару, Сайдер одарила их обоих неприятной гримасой. — Понятия не имею, зачем я вас сюда пустила. Каждый раз, когда вы тут появляетесь, все идет к чертям, а мою таверну разносят вдребезги. Я бы от вас застраховалась, если бы нашелся дурак, который выдаст мне полис. Вы только посмотрите, что тут творится! Я стала зрителем в своей собственной таверне! Пока Совет не выставил моих клиентов, я тут отлично зарабатывала, и у нас было слишком много работы, чтобы напиваться самим.

Кто мне заплатит за упущенных клиентов?

— Остынь, — сказал ей Оуэн. — У меня есть в городе приятели, которые только рады будут возместить тебе убытки. На самом деле они не будут так уж рады, но они это сделают. Потому что им известно, что иначе я им голову оторву. Может быть, в буквальном смысле.

— Ладно, так что здесь происходит? — спросила Хэйзел, когда они с Сайдер уже перегнулись через стойку и поцеловали воздух возле щеки друг друга.