Чтение 10–й страницы книги ~Осколок солнца~

задремал.

- Привет болящему соседу! - послышался веселый голос за окном.

- Кто там? - спросил Вадим, вынимая градусник.

- Бледнолицый брат твой.

- Кучинский?

- А кто же? Собственной персоной. Лежи, лежи, старик. - Кучинский
предупредил его движение, заметив, что Вадим хочет приподняться. - Приду
сейчас. Потреплемся. Как там в Москве? - И, не дожидаясь ответа, исчез.

Откровенно говоря, Багрецова не радовала эта встреча. Он знал, что в
комнате живет какой-то практикант, но фамилии его не называли. И вдруг -
Жора Кучинский! Его-то Вадим знал хорошо. Жили в одном доме, квартиры -
через площадку.

- Будь здоров, старик! - открывая дверь, воскликнул Жора, бросил
чемодан на кровать и направился к Вадиму, раскрыв объятья. - Рад, старик,
тебя видеть.

Багрецов увернулся.

- Не тронь меня. Грипп.

- Эк тебя не вовремя угораздило! Слыхал, слыхал о твоих подвигах.

Костюмчик-то здорово пострадал? - озабоченно спросил Жора, присаживаясь.

- Как будто бы, - нехотя ответил Вадим. - В Москве отдам в чистку.

- Зачем в Москве? Ведь я только что из Ташкента. Павел Иванович просил
получить кое-какое оборудование. Семь ящиков привез. Скоро опять погулять
отпрошусь. Могу, старик, и костюмчик твой захватить. Да не беспокойся, мне
это раз плюнуть. В химчистке знакомая девочка.

- Ей сколько лет? Пять?

Кучинский рассмеялся, показав золотой зуб.

- Шутишь, старик. Двадцать с хвостиком.

- Значит, девушка, а не девочка. И потом - какой я старик? Не люблю я...

твоего жаргона.

Язвительно хмыкнув, Кучинский обиделся:

- Куда уж нам! Не то воспитание.

Багрецов смотрел на этого самодовольного розовощекого парня, который
ездил по делам в длиннополом зеленом пиджаке, в брюках сиреневого цвета, в
узорчатых туфлях, сплетенных из тонких ремешков, видел весь его
подчеркнуто "светский лоск", который он умело скрывал от товарищей по
институту (зачем гусей дразнить, "стиляг" у нас не любят), смотрел на
гладкую его прическу с пышным чубом, который тщательно зализывался, едва
Жора переступал порог института, и в душе Вадима поднималось еле
сдерживаемое раздражение.

- Скоро опять поедешь? - спросил Вадим, силясь подавить это
неприязненное чувство.

- Спрашиваешь! Через пару недель. Все отдыхают. А я что, рыжий? Тоже
надо проветриться.

- Устал?

Кучинский аккуратно подтянул узенькие брюки, выставив напоказ пестрые
носки.

- Нечего подкалывать, старик. Право на отдых. Не придерешься. Ты,
конечно, презираешь общество, а я...

- Погоди. О каком обществе ты говоришь? - перебил его Вадим.

- Наше, институтское. Помнишь, я тебя знакомил? Ты же знаешь Мишу
Вольского, Майю, Элю, Витюшу...

- Ах, вот ты о ком. Тогда продолжай.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ничего особенного. Просто ни ты и ни Эля, даже ни Витюша для меня не
пример, - равнодушно ответил Вадим и перевел разговор на другую тему: -
Тебе нравится Ташкент?

- Не совсем. Но я хочу досконально узнать, как там люди живут.

- Из любознательности?

Усмешка искривила пухлые губы Кучинского.

- Тебе хорошо говорить. В Москве зацепился. А я нарочно с дипломом
затянул, чтобы в дураках не остаться. Ушлют к черту на рога, ну и будь
здоров!

- Не вижу разницы, где работать.

- Это для кого как, - раздраженно воскликнул Кучинский. - Тебе и,
скажем, твоим друзьям вроде Бабкина все равно, где пыхтеть. Разве вы
что-нибудь понимаете в жизни! А у меня другие потребности. Помню, я одну
книжку прочел...

- Скажите пожалуйста! - Вадим уже начал задираться. - Кучинский
интересуется книгами! Чудеса. Это какой же том в твоей жизни? Второй или
третий?

- Брось, Вадимище. Поговорим как мужчина с мужчиной, - вкрадчиво сказал
Кучинский, дотрагиваясь до его плеча. - Я для тебя, старик, многое могу
устроить.

- Не нуждаюсь. - Багрецов нетерпеливо дернул плечом и еще плотнее
придвинулся к стене.

- Напрасно. Так вот, я начал про книжку... - Кучинский высоко закинул
ногу на ногу и приготовился к обстоятельному рассказу. - Ты, конечно, ее
читал, увлекательный такой роман, про Гулливера. Автора не помню... - Он
выжидательно помолчал, надеясь, что Вадим подскажет фамилию, но тот решил
не поддерживать разговора. - Ну да ладно! Всех писателей не упомнишь.
Память скверная. Номера телефонов даже забываю...

Кучинский присел к столу и, рассматривая себя в увеличительном зеркале,
продолжал:

- Не помню, старик, почему, но Гулливер оказался выброшенным на берег.

Проснулся и увидел, что каждый его волосок прикручен к колышку.
Веселенькое дело! Он даже головы не мог приподнять... Вот так и я, старик,
привязан к своей жизни в Москве. Каждый колышек... как бы это сказать,
ну... - полезный родственник, знакомый, какой-нибудь приятный дом, где я
часто бываю, водная станция, Дом кино, скамейка в "Эрмитаже". Ну конечно,
наша квартира, свои ребята, девочки... - говорил он, как бы выцеживая
слова. - Вот и посуди, старик: могу ли я уехать из Москвы? Приподниму
голову - больно, да и волосы можно оборвать, то есть, я хочу сказать, все
самые необходимые связи. Понял теперь, в чем дело?

- Тут и понимать нечего - быть тебе лысым. Будут развеваться на
колышках волосики Кучинского.

- Думаешь, пошлют?

- Так же, как и всех. - Вадим передернул плечами. - Даже папа не
поможет.

Это верно. Еще в прошлом году Жора предпринял кое-какие меры, чтоб
устроиться в Институт электроники и телевидения, но безуспешно. Теперь
будет еще труднее. В пустыне скоро начнут строить медный комбинат, о
котором рассказывал Курбатов, раскинутся повсюду зеркальные поля,
потребуются десятки инженеров-"фотоэнергетиков". Это редкая специальность.
Хорошо, если удастся устроиться в Ташкенте в какой-нибудь
"фотоэнергетический трест". А если нет? Придется работать сменным
инженером солнечной электростанции.

Удовольствие среднее. Нет, Жора, это не для тебя.

- Может, мне здоровье не позволяет? - пробормотал он неуверенно. -
Пустыня не для всех.

- Святая наивность, старик!

Последнее слово Вадим сказал с подчеркнутой насмешкой. Кучинский
озадаченно посмотрел на него и склонил голову набок, будто к чему-то
прислушиваясь.

- А я уже медицинские связи налаживал. Был один врач на примете.

- Скажи: за каким чертом ты посвящаешь меня в свои грязные дела? -
рассердился Багрецов. - Удивительный цинизм.

- Я ведь не на собрании выступаю, - примирительно сказал Кучинский и
поморщился. - Обыкновенный дружеский разговор. Может, я за советом пришел?

Ты передовой комсомолец? Передовой. Обязан ты заниматься воспитательной
работой среди рядовых комсомольцев вроде Кучинского? Обязан. Вот я
непонимающий товарищ, серый. Разъясни ошибки, перевоспитай меня.

- Видно, этим делом займутся твои товарищи по институту.

- Подумаешь, пригрозил! - процедил Кучинский. - Я откровенный человек и
святого из себя не строю. У меня вполне естественное желание - остаться в
том городе, где живу. Могу я этого добиваться или нет?

- Но какими средствами?

- Не важно, старик. Все так делают.

- Кто все? Миша, Майя, Эля?

- Не только. Я тебе говорю - все!

- Не клевещи! - Вадим вскочил с кровати. - Я знаю всех наших ребят.
Какой ты комсомолец! Карьерист грязный!

- Тоже мне чистенький! - Глаза Кучинского сердито выкатились. - Учить
порядочных людей захотел, а сам... Знаю, на кого ты заглядываешься...

Конечно, красивая девуля, но известно ли тебе...

- Еще одно слово, и я... я тебя убью!

Багрецов проговорил это совсем тихо, со сжатыми кулаками подходя к
Кучинскому. Никто и никогда не видел Вадима в таком состоянии. Он готов
был броситься на Жорку и выкинуть его в окно.

Отодвинув зеркало, Кучинский на всякий случай поднялся.

- Что ты глаза вытаращил? Все говорят. Ее видели...

- Уйди! - Багрецов схватил Кучинского за плечи и, распахнув дверь,
вытолкнул в коридор.

Стараясь успокоиться, Вадим вышагивал по комнате восемь шагов от окна
до двери. Он был глубоко оскорблен. Всем существом ненавидел он Жорку.

Но вот тот опять показался в окне.

- Брось дуться, старик. Откуда я знал, что у тебя с ней по-серьезному!

Багрецов молча задвинул решетчатые жалюзи.

"Опять этот негодяй ничего не понял", - возмущался Вадим, зная, что
поступил бы так же, защищая честь любой девушки - знакомой или незнакомой.