Чтение 10–й страницы книги ~Последний полустанок~

тракторные аккумуляторы.

Постепенно стала свыкаться с новой работой, но вот умерла тетка,
ребятишки подросли, их взяли в детдом, Нюра осталась одна, ходила по
опустевшим комнатам, в слезах засыпала, просыпалась со слезами. Не скрыла
этого от Багрецова, написала.

Примерно через месяц на имя Анны Васильевны Мингалевой пришло
официальное приглашение от Курбатова - начальника новой фотоэнергетической
лаборатории, находящейся возле деревни Высоково, Орловской области. Нужны
были опытные работники на аккумуляторную подстанцию. Так вот, не желает ли
товарищ Мингалева приехать в Высоково. Комната в общежитии сотрудников,
подъемные и все прочее будет обеспечено.

Как ни хотелось Нюре поехать, но пришлось ответить вежливым отказом. Не
могла она вновь встретиться с Курбатовым - рана еще не зажила, - не могла
еще и потому, что вместе с ним работала аспирантка Лидия Николаевна
Михайличенко. Видеть их рядом - одно страдание.

Получив отказ, Курбатов развел руками. Как можно пренебрегать столь
заманчивым предложением. Впрочем, кто этих девиц поймет?

Нюра и не предполагала, что по просьбе Багрецова сама Михайличенко
заинтересовалась ее судьбой. Как-то однажды в лабораторию Курбатова
приехал Дерябин. Нельзя ли, мол, попробовать мощные курбатовские плиты в
"Унионе"?

На больших высотах, где нет облаков и туманов, преобразовывая солнечный
свет, они могли бы служить надежным источником энергии, что впервые было
блестяще подтверждено во время полета спутников и космических ракет.

Солнечная батарея Курбатова, построенная на совершенно новом принципе,
могла дать значительную энергию - ведь поверхность "Униона" огромна. Это
не спутник.

Тут же Борис Захарович спросил, нет ли у Курбатова лишнего лаборанта
или техника, знакомого с фотоэнергетикой? Может быть, отпустите? Отпустить
было некого - сами приглашали. Михайличенко посоветовала пригласить
Мингалеву.

Она знает не только курбатовские плиты, но и новые ярцевские,
аккумуляторы.

Хорошая лаборантка. Учится. Возьмите - не пожалеете.

Поскольку "Унион" решили переоборудовать на одном из киевских заводов и
некоторые приборы для него уже испытывались в НИИАП, то именно здесь и
целесообразнее всего продолжать работу с курбатовскими плитами, на чем
особенно настаивал Медоваров.

Нечего было терять Нюре в городке, где она прожила несколько лет.
Работа скучная, друзей почти не осталось. Все разъехались.

На запрос Медоварова Нюра ответила согласием, собрала нехитрые свои
пожитки и приехала. Так началась ее новая жизнь.

Всем своим существом, как тростинка к солнцу, Нюра тянулась к знаниям.

Вначале она занималась привычной работой с аккумуляторами. Они были
разные:

ярцевские стационарные, ярцевские сухие и облегченные.

Но вот Курбатов прислал новые образцы мощных фотоэнергетических плит.

Руководителя лаборатории, где работала Мингалева, они нисколько не
вдохновляли. Запираясь в своем кабинете, он исступленно строчил
кандидатскую диссертацию. Товарищ Медоваров слезно просил "подтянуть
хвосты", чтобы к началу бюджетного года все научные сотрудники, сдавшие
кандидатский минимум, защитили диссертации. Надо бороться за стопроцентный
охват! Все должны быть кандидатами! Все на штурм крепостей науки!

Так и получилось, что руководитель лаборатории "штурмовал", а Нюра
работала.

Хорошо, что приехал Борис Захарович. Как представлялось Нюре, он был
знаком с любой техникой, чувствовал ее и знал несовершенстве. Он многому
научил Нюру, раскрыл перед ней связь, казалось бы, самых далеких друг от
друга наук, чтобы знала она не только, как измерять плотность электролита
или как проверять чувствительность фотоэлементов, но и понимала бы
существо, душу многих радиотехнических приборов.

В синем шоферском комбинезоне Нюра поднималась на диск. Осматривая
каждую фотоэнергетическую плиту, ласково поглаживала их, думая о том, что
к этим золоченым зеркалам прикасался Павел Иванович, что еще не остыло на
них тепло крепких мужских ладоней.

Нюра грустила. Молодые научные сотрудники и летчики-испытатели звали ее
"царевной-несмеяной" или попросту "неулыбой".

Проходили месяцы. Нюру Мингалеву влекли испытания новых радиозондов и
других метеоприборов, она научилась принимать на слух их скупые сигналы,
расшифровывать записи на ленте и следить за экранами осциллографов.

Что-то было привлекательное в этой девушке. А что - неизвестно.
Багрецов как-то попробовал совершенно объективно оценить ее внешность.
Маленькая, с узкими плечами, острыми локотками... Темные небольшие косы,
уложенные в незатейливую прическу... Ну, что еще? Открытые, чуточку
испуганные глаза, широкие брови, по-детски упрямо очерченный рот... Вообще
похожа на школьницу, хотя она и Димкина ровесница - двадцать четыре года.

Давно не виделись, и он попросил Нюру прислать ее последнюю фотографию.

Увидел - и сердце защемило. Почему, непонятно. Вот тогда-то он и стал
взывать к объективности. Да, действительно, ничего особенного. Прослушал
ее голос, записанный на магнитофоне, - и вновь нахлынула волна нежности.

Необъяснимое явление.

Но был другой человек, которому подобное явление казалось вполне
закономерным. Он не рассматривал Нюриных фотографий, не слыхал ее голоса
на магнитофоне. Да и зачем, если она рядом, здесь же в институте, но
очень, очень далекая...

* * * * * * * * * *

Это было в пятницу, накануне отлета "Униона". Нюру вызвали на завод с
просьбой подписать какие-то бумаги, связанные с приемкой дополнительных
деталей, установленных в "Унионе". Здесь она встретилась с Поярковым.
Вышли с завода вместе, в институт уже ехать незачем - скоро конец работы.
Серафим Михайлович предложил пройтись по улицам.

Зашли в Софийский собор, посмотрели древние фрески, побывали на
Аскольдовой могиле. Спускался вечер.

Ноги не слушались, хотелось присесть отдохнуть, и Поярков пригласил
Нюру в ресторан.

- Здесь недалеко. Видите? - он указал на белую ажурную изгородь среди
зелени. - Лучшее место. А вид какой! Вы там бывали?

- Никогда в жизни.

В районном городке ресторанов не было. Здесь, в Киеве, знакомые
приглашали Нюру, но она стеснялась, считая, что рестораны не для нее, а
для людей постарше.

- Не знаю, удобно ли? - Нюра критически осмотрела свое простенькое
платье.

Но Серафим Михайлович убедил ее, что лучшего и желать нельзя, платье
изящное и, главное, очень идет ей.

Этот вечер Нюре запомнится надолго. Столик выбрали у самого края -
внизу крутизна и Днепр. Под ногами похрустывал песок. Можно было протянуть
руку и сорвать листок боярышника.

Оранжевый свет настольной лампы падал на лицо Пояркова. Он казался
загорелым и совсем молодым.

Возле эстрадной раковины на дощатой площадке танцевали. Но вот замолк
оркестр, и в наступившей тишине защелкали соловьи. С того берега слышалась
музыка, работали громкоговорители, а соловьи заливались на разные лады.

- Все, все надо бы выключить. Пусть и оркестр отдохнет часок, -
восторженно заговорил Поярков. - В первый раз таких мастеров слышу. А вы?

Рассеянно перебирая уголки салфетки, Нюра но отвечала. Зачем она
согласилась прийти сюда? Соловьи, цветущая акация - запах ее доносил
теплый ветерок, - речные огни, звезды, шелест лип и каштанов... А рядом
человек, которому ты, очевидно, нравишься, но которого никогда не
полюбишь. Говорят, что он умен, талантлив. Ну и пусть. Нюра боялась не
только его любви, но и дружбы. Это не Димка Багрецов, с тем просто, а
здесь совсем другое. Иногда ей казалось, что скучает, если долго не видит
Пояркова, часто думает о нем. Но тут обжигало острое чувство: а как же
Павел Иванович? Она все реже и реже вспоминала о Курбатове, но ведь это
была первая любовь, и Нюра берегла ее как самое дорогое в жизни.

Именно потому при каждой встрече с Серафимом Михайловичем Нюра
настораживалась и его обычное дружеское пожатие руки казалось ей чем-то
оскорбительным.

И в то же время Нюра ощущала в себе неясную женскую жалость, что
удерживала ее рядом с Поярковым, человеком одиноким, замученным волнениями
и неудачами.

Он молод, а уже частенько пошаливает сердце. Иной раз выйдет из
кабинета, где поспорит, поссорится с кем-то, - ну прямо смотреть страшно.
Как уберечь его? Как сохранить его беспокойное, упрямое сердце и светлую
мысль?

С тех пор как Поярков приехал в институт, прошло три месяца, и, может
быть, только сегодня, когда все уже готово к отправке "Униона", Серафим
Михайлович позволил себе немного отдохнуть.

Он задумчиво поворачивал бокал с вином, где пробегали и дробились
золотые искорки.

- Но, откровенно говоря, Нюрочка, я все еще не верю, что работа
закончена. Я как во сне... И этот вечер, и Днепр, и все... Какая-то
немыслимая для меня обстановка... Все не реально!

- А я? - робко улыбнулась Нюра.

- Да и вы, конечно. Разве я мог себе представить, что вот так, рядом со