Чтение 10–й страницы книги ~Д`Артаньян

- Вот видите, вы понимаете... А они превратили меня в шлюху, вынужденную обслуживать всех, кому этого только захочется. И все бы ничего, бывает и хуже, но... Надо вам знать, что королева и герцогиня де Шеврез находятся...

- В весьма своеобразных отношениях, - закончил за неё д'Артаньян. - Я знаю.

- Вот и прекрасно, вы меня избавляете от грязных подробностей... Случилось то, что частенько случается - правда, в другом составе действующих лиц. Королева со временем стала предпочитать мое... общество и совершенно охладела к герцогине. А значит, герцогиня стала понемногу утрачивать влияние на нее...

- Черт побери! - воскликнул гасконец. - Насколько я знаю милую Мари, она должна вас возненавидеть!

- Так и случилось, шевалье, - печально подтвердила Констанция. - Именно так и случилось... В конце концов она уже не смогла эту ненависть скрывать, особенно после того, как провалился заговор и она не заняла того положения, на какое рассчитывала... Позавчера мы поссорились, и она в лицо мне заявила, что непременно сживет со света за то, что я оттеснила её от королевы, как она выразилась. Она судит всех по себе и полагает, что я делала это нарочно, чтобы самой стать фавориткой и занять её место...

- Типичный для герцогини ход мыслей, - сказал д'Артаньян задумчиво.

- Ну да, что мне вам объяснять, вы сами уже успели её хорошенько изучить и представляете, чего от неё ждать... Как по-вашему, я напрасно паникую или мне грозит вполне реальная опасность?

- Вернее всего будет последнее, - сказал гасконец.

- Вот видите! Теперь, смею думать, вы понимаете мое положение! Королева ни за что меня не отпустит от своей персоны... но чем дальше, тем больше злится герцогиня. Если уж она вслух поклялась со мной рассчитаться...

- Дело серьезное, - заключил д'Артаньян. - Вам нужна помощь...

- Боже! - порывисто воскликнула Констанция - Значит, я в вас не ошиблась! Вы мне поможете!

"Неплохо, - подумал д'Артаньян холодно и отстраненно. - Сначала ко мне перебежала эта пикардийская простушка, теперь в сетях оказалась рыба посолиднее. Пусть она и простая галантерейщица, но кое в чем может оказаться просто бесценной помощницей для кардинала. Это именно то, о чем он говорил - застать врасплох! Нет уж, на сей раз я не буду ничего предпринимать самостоятельно. Расскажу обо всем произошедшем монсеньёру, а уж он со свойственным ему искусством сможет придумать ход..."

- Вы поможете мне?

- Конечно, - сказал д'Артаньян. - И не только я. Видите ли, есть люди, не в пример могущественнее меня, которые с превеликой охотой примут в вас участие. Скажу вам больше: эти люди способны защитить и укрыть вас даже от гнева королевы, не говоря уж о герцогине де Шеврез...

- Я, кажется, понимаю. Это...

- Тс-с! - приложил палец к её губам д'Артаньян, накрепко усвоивший иные кардинальские поучения. - Никаких имен! Даже у стен могут быть уши! Ваши слуги...

- Я их всех отпустила до утра.

- А ваш муж... Он, кажется, уехал?

- Да, его не будет в Париже ещё самое малое неделю, мы одни во всем доме, если не считать вашего слуги...

- Ну, он малый надежный, - сказал д'Артаньян уверенно. - И все же избегайте имен. Достаточно знать, что я вам непременно помогу... Вот черт! Завтра утром мне придется уехать...

- Надолго?

- На несколько дней, - самым естественным тоном сказал д'Артаньян. - В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно уладить дела с наследством. Небольшое наследство, признаться, но для гвардейца, живущего исключительно на жалованье, и это лакомый кусочек...

- Значит, вы не сможете мне помочь?

- Ну что вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром, перед тем, как пуститься в дорогу, я непременно поговорю о вас с... с одним серьезным человеком. И после этого все ваши беды и треволнения закончатся, слово дворянина и гвардейца кардинала!

- Боже мой, шевалье д'Артаньян, вы и не понимаете, какой камень сняли у меня с души...

И очаровательная Констанция бросилась ему на шею, бессвязно шепча на ухо какие-то слова благодарности, плача и смеясь одновременно. Гордый очередной победой над известным противником - пожалуй, он отплатил за улицу Вожирар быстрее, чем рассчитывал! - гасконец даже не сделал попытки разомкнуть обвившие его шею две изящных ручки, усердно внушая себе, что он это делает не из каких-то там низменных причин, а исключительно для пользы дела, ради того, чтобы не спугнуть чрезмерной холодностью перебежчика из вражеского стана, способного оказать воистину неоценимые услуги.

Изящные ручки обвивали его шею, прерывистый шепот щекотал ухо, прядь пушистых волос упала на щеку... Д'Артаньян добросовестно попытался утешить молодую очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод и тягот. Он и сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что в один прекрасный момент его собственные руки, оказалось, действуют сами по себе, будто наделенные разумом и желаниями, - правая, вот те на, уже давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо же, не только с большой сноровкой расшнуровала корсаж, но и успела, выражаясь военным языком, провести самую энергичную и тщательную разведку местности, изучая те возвышенности, которых были лишены эти чертовы Нидерланды - те Нидерланды, что относятся к чисто географическим понятиям. Констанция нимало ему не препятствовала, наоборот, прильнула к его губам, и надолго. А оторвавшись, жарко прошептала:

- Вот это совсем другое дело... Это то, чего я сама очень хочу... Отнесите меня в спальню, милый Шарль...

Мало найдется дворян, способных не выполнить тотчас столь ясный и недвусмысленный приказ, если он исходит от очаровательной молодой женщины, не питающей монашеской строгости нравов. Таковы уж прихотливые зигзаги мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной фантазией. Какая-то частичка сознания напоминала д'Артаньяну, что он влюблен в другую и всерьез, но, заглушая этот слабый голосок, уверенно прозвучал извечный мужской пароль: "ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!", поддержанный могучим девизом на невидимом знамени: "ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!"

А вскоре, когда он опустил красавицу на широкую, основательную супружескую кровать, стало и вовсе некогда прислушиваться к слабеющему голоску совести, заглушенному более сильными противниками - молодостью, бесшабашностью, легкомыслием и воспоминанием о том, что любимая женщина не спешит ответить на его чувства. В подобном положении оказывались тысячи мужчин с начала времен - и наш гасконец не нашел в себе сил стать исключением.

Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям - и в полумраке спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного света, разыгрались сцены, способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах. Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают говорящего в уныние...

Однако то, о чем галантерейщик не знал, повредить его самочувствию, безусловно, не могло. И молодые люди со всем нерастраченным пылом долго предавались, быть может, и предосудительным, но, безусловно, естественным забавам, осуждаемым церковью и общественным мнением далеко не так яростно, как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и даже коронованным...

В прекрасной Констанции д'Артаньян нашел столь великолепную любовницу, что при одной мысли о завтрашнем расставании и путешествии на туманный остров к извечным врагам Франции становилось тягостно и уныло. И потому он продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа.

Они лежали, обнявшись, обессиленные и довольные, - и, весь во власти приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что он, пожалуй, заслужит благодарность кардинала за столь неожиданную победу над коварным противником. Кое-какие подробности его высокопреосвященству нет нужды сообщать: монсеньёр как-никак - духовное лицо, и следует соблюдать по отношению к нему определенные условности, исключительно из благовоспитанности...

- Хотите вина, Шарль? - спросила Констанция, проворно зажигая лампу в изголовье постели.

- Честное слово, не хочется что-то, - сказал д'Артаньян, решив таким образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. - Куда вы, останьтесь...

Однако Констанция выскользнула из постели и, одернув тончайший батистовый пеньюар, совсем было направилась в дальний угол спальни, к столику, где стояла пара бутылок...

"С каких это пор в спальню приносят вино заранее, ещё не зная, пригодится ли оно?" - трезво подумал д'Артаньян, но тут же забыл об этом, всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая красавица в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на неё так, что батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло...

Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара.

- Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина...

В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на её тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно...

Молодая женщина рванулась всерьез.

Гасконец держал тонкую ткань крепко.

Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с её плеч, открыв пленительное зрелище...

Пленительное?!

- Боже милостивый! - вскричал д'Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце.

На её круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, - чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским - во Франции преступниц метят цветком лилии, - но это ничего не меняло...

Констанция обернулась к нему уже не как женщина - она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел её плеч прежде, - даже тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи...

- Ах ты, мерзавец! - прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. - Надо ж тебе было...

Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д'Артаньяну - обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами.

Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур - он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое...

Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала эфес шпаги - перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности - и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти.

- Я не виновата, - сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. - Надо ж было вам, Шарль... Ничего не поделаешь, придется вам умереть... Никто не должен этого видеть...

Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, - но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к её груди.

Ее ярость была столь безоглядна, что она в первый момент попыталась добиться своего - и отодвинулась, лишь когда острие оцарапало её белоснежную кожу и пониже ключицы выступила алая капелька крови, набухшая так, что стала величиной с карбункул на её пальце.

Констанция не отказалась от своего смертоубийственного замысла - она просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы её кривились, лицо свело жуткой гримасой, в ярком свете лампы крылатый лев на плече стал ещё более четким, хотя с ним, несомненно, долго и упорно пытались разделаться, свести какими-то притираниями...

Гасконец понял, что пора самым решительным образом плюнуть на предрассудки и вульгарнейшим образом спасаться бегством - добраться до нижнего этажа, до своей комнаты, где дверь запирается изнутри, где есть пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не лгала в одном: что дом пуст. Пребывай сейчас поблизости какие-то её сообщники, они непременно прибежали бы на шум - но никто так и не вломился, и она никого не призывала на помощь...

- Успокойтесь, моя красавица, успокойтесь! - воскликнул д'Артаньян с обычной своей насмешливостью, делая финты шпагой. - Иначе я нарисую на ваших щечках по такой же крылатой кошечке - не столь мастерски, но старательно...

- Чтоб ты сдох! - крикнула Констанция, стоя на коленях посреди постели и яростно высматривая момент для удара.

- Неудачное пожелание, - откликнулся д' Артаньян, потихонечку продвигаясь к самому краю постели, опуская с неё одну ногу, потом другую. - Не в мои юные годы думать о смерти... Интересно, чей это герб, крылатый лев? Что-то такое в голове крутится... Не возьму в толк, где это вас так украсили... Не подскажете, за что?

- Чертов гасконец!

- Удивительно точное определение, - сказал д'Артаньян, мало-помалу продвигаясь вдоль стены к выходу. - Ничего не имею против, когда оно звучит из уст врага... Эй, эй, поосторожнее, красотка! Иначе, богом клянусь, проткну, как утку на вертеле!

Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду - и он, нагой, как Адам, упорно продвигался к двери. Констанция следовала за ним на некотором расстоянии, как сомнамбула, порой пытаясь резким броском зайти слева или справа, - но гасконец, чьи чувства обострились от смертельной угрозы, вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами.

- Напрасно, моя прелесть, - хрипло выговорил он, поводя клинком. - В этой забаве тебе ни за что не выиграть. Нет должного навыка, уж прости за откровенность...

- Ты умрешь, скотина!

- Все мы когда-нибудь умрем, - философски ответил д'Артаньян. - Но мне, откровенно говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж извини на худом слове... Стоять! Я не шучу! Это не тот случай, когда гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем чертям!

Констанция неотступно следовала за ним растрепанной фурией, высоко подняв руку с кинжалом.

- Черт возьми... - бормотал гасконец себе под нос, - в чем-чем, а уж в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я... Что-то мне напоминает эта крылатая кошка, определенно... Геннегау... нет, с чего бы? Ага! Венеция! Клянусь спасением души, Венеция! Это венецианский герб!

Ее лицо, и без того страшное, исказилось вовсе уж жутко, и гасконец понял, что определил верно.

- Волк меня заешь, красотка, со всеми потрохами! - воскликнул он, крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими взмахами клинка, чтобы удержать эту фурию от новой атаки. - Похоже, ты в свое время неплохо провела время в Венеции, и, судя по старому клейму, в самые что ни на есть юные годы! Чем же ты так допекла тамошние власти, что они решили тебя этак вот почествовать?

- Я до тебя непременно доберусь, мерзавец! - выдохнула Констанция сквозь пену на губах. - И до твоей девки тоже!

- Попробуй, - сказал д'Артаньян хладнокровно, спиной вперед вываливаясь в дверь. - Но предупреждаю, что кончится это для тебя самую малость похуже, чем в Венеции...

На лестнице было темно, её скупо освещал лишь серебристый лунный свет. Упасть - значило погибнуть, Констанция неотступно следовала за ним, показалось даже, что в полумраке её глаза светятся, как у волка из гасконских лесов.

Осторожно нащупывая босыми подошвами ступеньки, морщась, когда их щербатые края царапали кожу, держась левой рукой за перила, д'Артаньян осторожненько спускался спиной вперед, время от времени вертя головой, чтобы не застали врасплох возможные сообщники. Но он достиг первого этажа, так и не увидев никого третьего, - положительно, она не лгала, что отпустила слуг...

Когда она увидела, что добыча ускользает, взвыла, как безумная.

- Мерзавец! Негодяй! Кардинальский прихвостень! С кем ты вздумал тягаться, гасконский дикарь? Вам все равно не выиграть - ни вашему чертову Ришелье, ни тебе, ни прочим!

- Ого! - с ухмылкой воскликнул д'Артаньян, заведя левую руку за спину и нащупывая дверь прихожей. - Что-то мне начинает казаться, что не в клейме даже дело! Что ты мне наврала, будто раскаялась и хочешь сбежать от своих дружков-подружек! Не подскажешь ли, что задумала?

- Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! - завопила Констанция, швыряя в него случайно оказавшимся на лестнице цветочным горшком.

Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги, ударившись о дверь его квартиры. Она чуть приотворилась, и в щелочке показалось удивленное лицо Планше.

- Черт возьми, ты точно что-то замышляла! - вскричал д'Артаньян. - Слава Венеции! Да здравствует Венеция!

И, не теряя времени, проскочил в дверь, вернее, протиснулся мимо остолбеневшего Планше. Оттолкнув замершего в изумлении слугу, побыстрее задвинул засов.

- Сударь... - пробормотал заспанный слуга. - Вы что, поссорились с дамой? Я думал поначалу, когда поднялся тарарам, что это муж некстати вернулся, хотел бежать на помощь, но решил, что встревать как-то негоже, уж с одним-то замшелым галантерейщиком вы справитесь, это не поганец Бриквиль... А тут что-то другое...

Послышался глухой удар - это Констанция, вне себя от ярости, попыталась пробить стилетом внушительные доски толщиной в ладонь, что ей, разумеется, не удалось. Судя по звукам и донесшимся проклятиям, она лишь сломала стилет. Планше покрутил головой:

- Этакого, сударь, я не видел даже у вас на службе... Что вы ей такое сделали, что она головой дверь прошибить пытается?

Д'Артаньян, чувствуя ужасную слабость, опустил руку со шпагой и, стоя посреди прихожей голый, словно Адам до грехопадения, устало распорядился:

- Планше, быстро принеси какую-нибудь одежду, пистолеты и мушкет. Придется нам с тобой до утра проторчать тут в карауле. Клянусь богом, нам нельзя глаз сомкнуть! Мало ли чего от неё можно ждать... Она сейчас на все способна...

- Неужели, сударь, это мадам Бонасье?

- Она самая, можешь не сомневаться. Только очень рассерженная, так что узнать мудрено...

- Насилу узнал, право, показалось даже, что сумасшедшая с улицы забежала, а то и ведьма в трубу порхнула... Что там меж вами случилось, сударь, простите на неуместном вопросе? Это ж уму непостижимо... Видывал я у нас в Ниме разозленных баб, но такого... Видывал мегеру с поленом, видывал с граблями и даже с вилами, но все равно далеко им было до мадам Констанции... Что ж такого случиться могло?

- Запомни, друг Планше, - наставительно сказал д'Артаньян, немного успокоенный тишиной за дверью. - Вот так вот и выглядит женщина, когда узнаешь её по-настоящему страшную тайну... Ну, тащи одежду, пистолеты, берись за мушкет... У нас ещё осталось анжуйское в погребце? Отлично, прежде всего неси бутылку, а вот стакана не надо, это лишнее...

Выхватив у слуги откупоренную бутылку, д'Артаньян поднес горлышко к губам и осушил единым духом. Опустился на стул, все ещё намертво зажимая в руке шпагу. Его стала бить крупная дрожь, и одеваться пришлось с помощью Планше.

Слуга с бесстрастным видом принес и положил на стол пистолеты, разжег фитиль мушкета и выжидательно уставился на хозяина в ожидании дальнейших распоряжений.

- Вот что, - сказал гасконец решительно. - Мы с тобой не успели ещё нажить уйму добра, если собрать все мои вещи, получится парочка узлов, не больше. Да ещё шпаги со стены...

- Именно так, сударь, а у меня и того меньше, все в один узел войдет...

- Собирай вещи, - распорядился д'Артаньян. - Хорошо, что мы на первом этаже сейчас, будем выбираться через окно, благо за квартиру заплачено за месяц вперед и мы свободны от долгов...

- Сударь, вы не шутите?

- И в мыслях нет, - серьезно сказал д'Артаньян. - Собирай вещи, выбрасываем узлы в окно и сами уходим тем же путем, уводим лошадей из конюшни... Лучше проторчать до утра на улице, рискуя, что нас примут за воров, чем оставаться под одной крышей с нашей любезной хозяйкой, когда она в столь дурном настроении.

- Но, сударь?

- Ты её видел?

- Видел...

- Вот то-то. Собирай вещи, проворно!

- Сударь, я за вами готов в огонь и в воду, но объясните, наконец, что случилось...

- У неё клеймо на плече, - тихо сказал д'Артаньян. - Нет, не французское - венецианское. Вид у него такой, словно его наложили довольно давно тому - и обладательница долго и старательно пыталась его свести всякими притираниями... Сейчас ей лет двадцать шесть... Она должна была натворить что-то серьезное, если её заклеймили черт-те сколько лет назад... Совсем молоденькой...

- Ваша правда, сударь, - вздохнул Планше. - За такие секреты и в самом деле могут глотку перерезать. Бегу укладываться...

"Ей просто некого послать за сообщниками, - размышлял д'Артаньян, подойдя к двери и чутко прислушиваясь. - А сама она вряд ли рискнет бегать в одиночку по ночным парижским улицам. Несомненно, что-то опасное замышлялось - но что? Она отослала прислугу, заранее принесла в спальню вино - значит, и слезы, и мнимое раскаяние, и просьбы о помощи... Все было притворством... Но не зарезать же в постели меня она собиралась? А почему бы и нет? Бывало и такое, даже в Библии написано... Но какова хрупкая кастелянша! То-то у неё плечи всегда были старательно прикрыты, даже тогда, в Лувре... Когда вернемся из Англии, обязательно расскажу все монсеньёру, он что-нибудь да посоветует, а главное, дознается, за что в Венеции клеймят молодых девиц..."

Глава четвертая

Учтивые беседы в трактире "Кабанья голова"

- Надобно вам знать, сэр, - говорил трактирщик, удобно расположившийся на скамье напротив д'Артаньяна, - что поначалу этот прохвост не был никаким таким герцогом Бекингэмом. Он был попросту Джордж Вилльерс, младший сын дворянина из Лестершира, и не более того, - обыкновенный сопливый эсквайр без гроша в кармане. Явился он во дворец при покойном короле, разодетый по последней парижской моде на последние денежки, - фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Много при дворе бывало прохиндеев, сами понимаете, возле трона они вьются, как, простите на скверном сравнении, мухи вокруг известных куч, - но такой продувной бестии до него ещё не видывали, это вам всякий скажет. Уж не знаю как, но он быстренько втерся в доверие к королю, начисто вытеснил старого фаворита, графа Сомерсета, - и пошел в гору, и пошел, будто ему ведьмы ворожили, а то и сам Сатана! Глядь - а он уж виконт! Оглянуться не успели - а он ещё и маркиз! Проснулись утром - а он уже герцог Бекингэм, извольте любоваться! Верно вам говорю, душу не продавши нечистой силе, этак высоко не вскарабкаешься... Хвать - и он уж главный конюший двора, или, по новомодному титулуя, главный шталмейстер... Как будто чем плох старый чин - "конюший", деды-прадеды не глупее нас были, по старинке господ сановников именуя... Шталмейстер! Этак и меня, чего доброго, обзовут как-нибудь по-иностранному, как будто у меня от этого окорока сочнее станут и служанки проворнее! Глядь-поглядь - а этот новоиспеченный Бекингэм уже главный лорд Адмиралтейства, то бишь, говоря по-вашему, военно-морской министр! Ах ты, сопляк недоделанный! Ведь, чтобы дать ему место, выгнали в отставку доблестного господина главнокомандующего английским флотом, разгромившего испанскую Великую Армаду! А знаете, чем он себя на этом посту прославил, наш Вилльерс? Да исключительно одной-единственной подлой гнусностью! Когда его карету обступили матросы и стали просить задержанного жалованья, он велел похватать зачинщиков и тут же на воротах вздернуть...

В ярости он даже пристукнул кулачищем по столу, отчего жалобно затрещала толстая дубовая доска, а бутылка и стакан перед д'Артаньяном подпрыгнули и зазвенели. Трактирщик был правильный - высоченный, широкоплечий, с мощными ручищами, толстым брюхом, полнокровным лицом и зычным голосищем. Именно такие хозяева постоялых дворов вкупе с трактирами и служат наилучшей рекламой своему заведению - испокон веков повелось, что путешественник относится с подозрением к худому и хилому трактирному хозяину, потому что всякое ремесло требует от человека соответствующего облика. Кто пойдет лечиться к чахоточному доктору, кого развеселит унылый комедиант? Владелец постоялого двора просто-таки обязан быть огромным и громогласным, развеселить гостей шуткой и развлечь интересной беседой, чтобы гость был за ним, как за каменной стеной...

Владелец заведения под вывеской "Кабанья голова", где остановился д'Артаньян, всеми вышеперечисленными качествами обладал в самой превосходной степени. Едва увидев его впервые, становилось ясно, что в комнатах у него порядок, воришки и карточные мошенники обходят трактир десятой дорогой - а что до гостей, то мало кто решится улизнуть, не заплатив...

Так что д'Артаньян отнюдь не скучал в ожидании заказанного жаркого - хозяин бойко болтал по-французски и ещё на парочке языков, так что гасконец уже узнал немало интересного об английских делах и высоких персонах. То ли хозяин "Кабаньей головы" был человеком отчаянной бесшабашности из тех, кто не следит за языком, то ли подобная вольность разговоров здесь была в обычае повсеместно - поначалу гасконец поеживался, слушая хозяина, ежеминутно ожидая, что нагрянет полиция и утащит в тюрьму хозяина за откровенное оскорбление земного величества, а его слушателей за невольное соучастие. Но время шло, а сбиры так и не появились - пожалуй, здесь и в самом деле можно было толковать вслух об иных вещах не в пример свободнее, нежели на континенте...

- Бекингэм лебезил перед покойным королем, как самый подлый льстец! - гремел хозяин. - Себя он униженно именовал псом и рабом его величества, а короля - Его Мудрейшеством. Мудрейшество, ха! Наш покойничек, шотландец чертов, был дурак-дураком, и ума у него хватало исключительно на одно: выжимать денежки из подданных. Яков, чтоб его на том свете запрягли смолу возить чертям заместо клячи, торговал титулами и должностями, словно трактирщик - колбасой и вином. Мало того, он даже изобрел новый титул - баронета. Не было прежде никаких таких баронетов, а теперь - извольте любоваться! За тысячу фунтов золотом любой прохвост мог стать этим самым баронетом... Представляете, сколько их наплодилось? Кинь камень в бродячую собаку, а попадешь в баронета, право слово! Ну, а в Бекингэме он нашел себе достойного сообщника. Все королевство было в распоряжении фаворита, и его матушка, словно лавочница, продавала звания и государственные посты... Вам, сэр, не доводилось видеть Бекингэма? Жаль, вы много потеряли! Сверкает алмазами и прочими драгоценными самоцветами, что ходячая витрина ювелира, от ушей до каблуков...

Д'Артаньян взглянул на украшавший его палец алмаз герцога и подумал: "Ну что же, лично мне доподлинно известен по крайней мере один случай, когда герцог без особого сожаления расстался с одним из своих немаленьких солитеров18... А впрочем, если подумать, ему это ничего и не стоило, если верна хотя бы половина того, о чем рассказывает хозяин. Разве сам я испытываю горькие сожаления, давая Планше парочку су, чтобы сходил в трактир?"

- Вот только все его алмазы не прибавят ему доброго имени, - продолжал хозяин. - Как был невеждой и безмозглым выскочкой, так и остался. Проходимец если и может чем похвастать, так это красотой и умением танцевать - но, воля ваша, а для мужчины и дворянина этого мало! Верно вам говорю, все дело даже не в Бекингэме, а в покойном короле Якове, тупице и обирале! А молодой наш король Карл ничуть не лучше, если не хуже. Вот его старший брат, принц Генрих, тот был совсем другой - многообещающий был юноша, тихий, благовоспитанный и ученый, не зря он у нас в Англии пользовался всеобщей любовью. Только так уж нам всем не повезло, что Генрих в девятнадцать лет простудился и умер от лихорадки - и на трон вскарабкался Малютка Карл, приятель Бекингэма по кутежам и авантюрам... Представляете, как эта парочка развернулась, заполучив королевство в полное и безраздельное владение? Вон там, за столиком у окна, сидит молодой джентльмен из хорошей семьи, я вас с ним сведу, если хотите, он многое может порассказать о дворцовых порядочках. Король наш только тем и занимается, что воюет с парламентом, потому что господа из парламента как могут мешают Малютке Карлу измышлять новые поборы. Но он все равно ухитряется стричь Англию, как овечку. Он, изволите видеть, ввел налог с водоизмещения корабля, налог с веса корабля и повышает эти налоги из месяца в месяц, как его душеньке угодно. У меня брат корабельщиком в Ярмуте, у него три судна, так что я-то знаю... Малютка возродил ненавистные всем законы об охране королевских лесов - и под шумок присвоил себе чужие леса, отобрав их у законных хозяев. А чего стоит история с "корабельными деньгами"! Король решил собирать деньги на содержание государственного флота не только с морских портов, как исстари повелось, но и со всех графств Англии и даже с дворян...

- Налоги? - вскричал д'Артаньян, не на шутку возмущенный. - С дворян? Неслыханно! Это же дичайший произвол! В жизни не слышал, чтобы с дворян брали налоги!

- И тем не менее, сэр... А тех дворян, что отказывались платить, бросали в тюрьму. Когда сэра Чемберса упекли за решетку, дело рассматривали двенадцать судей Суда по делам казначейства... И знаете, что они заявили? Что "корабельный налог" никак не может быть незаконным - потому что его придумал сам король, а король не может совершить ничего незаконного... Хорошенькое дельце?

- Да уж куда гнуснее! - поддержал д'Артаньян с искренним негодованием. - Драть налоги с дворян - это уж последнее дело! Просто неслыханно, во Франции мне, пожалуй что, и не поверят...

- Увы, сэр, увы... - печально сказал трактирщик. - С этаким королем и этаким фаворитом дела пошли настолько плохо, что многие честные англичане не могли больше жить в собственной стране. Они уплыли за море и основали колонию в Новом Свете, именуемом ещё Америкой, в месте под названием Массачусетс. По совести вам признаюсь, я и сам подумываю порой: а не продать ли мне все нажитое и не податься ли в эту самую Америку? Поздновато вроде бы по моим годам, но, ей-же-богу, доведут! Честное слово, не раз уже говорил себе: а чем черт не шутит, вдруг да и ты, старина Брэдбери, в этой Америке, вдали от Малютки Карла с Бекингэмом, будешь чувствовать себя малость посвободнее? Это моя фамилия, Брэдбери, надобно вам знать, сэр, старинная и добрая фамилия, хоть ничем особенным и не прославленная, разве что толковым содержанием постоялых дворов из поколения в поколение. Говорят, там, в Массачусетсе, нехватка хороших трактирщиков - тут свои премудрости и хитрости, сэр, если кто понимает. Эх, так и подмывает попробовать... Страшновато плыть за море, ну да довели эти порядки вконец... Что, Мэри? Ага, сэр, готово ваше жаркое, сейчас я вам его с пылу, с жару предоставлю в лучшем виде, лишь бы по дороге его Бекингэм не отполовинил, с него, прохвоста, станется...

И с этими словами он проворно направился на кухню, все ещё возмущенно бурча что-то себе под нос. Оставшись без собеседника, д'Артаньян вновь принялся украдкой разглядывать трех господ за столиком в углу, давно уже привлекавших его внимание своей невиданной во Франции внешностью. Дело в том, что на всех трех дворянах - а это, судя по шпагам и горделивой осанке, были, несомненно, дворяне - вместо привычных штанов были надеты самые натуральные юбки, причем вдобавок коротенькие, не прикрывавшие колен.

Чего-чего, а столь диковинного дива на континенте не водилось. Д'Артаньян уже знал, что это и были шотландцы - он слышал краем уха о их обычае рядиться в юбки, но считал, что моряки по своему обыкновению изрядно преувеличили.

Оказалось - ничего подобного. Средь бела дня, в центре Лондона трое дворян как ни в чем не бывало расхаживали в куцых клетчатых юбках, и никто не обращал на них внимания, никто не таращился, не удивлялся - ну да, англичане к этому зрелищу уже привыкли... Поначалу д'Артаньян пофыркивал про себя, но потом как-то притерпелся. И все равно это зрелище - мужчины в юбках - изумляло его несказанно. У кого бы выяснить поделикатнее: может, у шотландцев женщины как раз в штанах ходят?

Вообще-то, ступив на английскую землю, он испытал огромное разочарование. Неведомо откуда, но у него сложилось стойкое убеждение, что на этом туманном острове все должно быть не так. Он совершенно не представлял себе, как именно не так, но подсознательно ожидал, что все здесь будет совершенно иначе. Это ведь была Англия, населенная англичанами - загадочным для гасконца народом, исконным соперником и врагом Франции, о котором он ещё в Беарне наслушался такого, что не брался отделить правду от вымысла...

А оказалось, ничего особенного. Все почти такое же, как во Франции: дома и дороги, плетни и ветряные мельницы, кареты и дворцы, гуси и коровы, постоялые дворы и увеселительные балаганы, города и засеянные поля. Это то ли удивляло, то ли чуточку обижало нашего гасконца, ожидавшего чего-то необычного, иного, совершенно не похожего на все французское...

А посему при виде шотландцев он не только изумился, но и словно бы утешился - было, было в Англии нечто диковинное, чудное, отыскалось-таки, не давши окончательно пасть душой от разочарования здешней обыденностью!

Интересно, почему юбки у всех трех разных цветов? Означает ли это что-то или все дело во вкусе владельцев, именно такие расцветки выбравших? Как бы узнать поделикатнее? Не станешь же спрашивать прямо у них самих - эти господа, несмотря на юбки, выглядят записными бретёрами, а ему настрого велено избегать дуэлей и малейших ссор...

Вернулся хозяин с дымящимся блюдом, распространявшим аппетитнейшие ароматы:

- Вот ваше жаркое, сэр, останетесь довольны...

Поблагодарив, гасконец посмотрел на указанный ранее хозяином столик. "Молодой джентльмен из хорошей семьи", способный кое-что порассказать о дворцовых порядках, весьма заинтересовал д'Артаньяна: в его положении не мешало бы побольше узнать о месте, где предстояло на сей раз выполнять роль тайного агента кардинала...

Молодой человек и в самом деле чрезвычайно похож был на дворянина, как платьем, так и висевшей на боку шпагой. Вот человек, сидевший с ним за столом, выглядел значительно проще: пожилой, толстый, с огромной лысиной, обнажавшей высокий лоб, уныло опущенными усами - и без оружия на поясе. "Купец какой-нибудь, - в конце концов заключил д'Артаньян. - А то и книжник - вон, пальцы определенно чернилами перепачканы..."

Оба незнакомца выглядели довольно мрачными, особенно лысый, - но гасконец, поразмыслив, все же решительно обратился к хозяину:

- Как вы думаете, любезный Брэдбери, могу я присесть к этим господам за столик и побеседовать о том о сем? Это не будет поперек каких-нибудь ваших английских обычаев?

- Да что вы, сэр, наоборот! - ободряюще прогудел хозяин. - На то и постоялый двор, на то и трактир - постояльцы и гости от скуки знакомятся, беседуют, выпивают... Я же говорил, этот молодой джентльмен о многом может порассказать...

- А второй? - спросил д'Артаньян.

- Второй? - хозяин задумчиво почесал в затылке растопыренными пальцами. - Отчего бы и нет, если вы интересуетесь театральным комедиантством... Вообще-то, он тоже из хорошей семьи, и у него есть свой герб. Но занимается он не вполне дворянским занятием - сочиняет для театра разные пьесы, трагические и комические. Зовут его Уилл Шакспур, но некоторые именуют его ещё Шекспир и Шакеспар - у нас тут сплошь и рядом имена пишутся и произносятся и так, и сяк, и на разный манер, мой батюшка, что далеко ходить, значился в документах и как Брадбури, и как Бритбери... Да, а ещё Уилл пишет стихи, или, как это у них поэтически именуется, - сонеты... Про любовь там, про страсть к даме и прочие красивости... Я-то сам не любитель этих самых сонетов, или, в просторечии, виршей, у меня другие пристрастия - голубей разводить, знаете ли... Но некоторым стихи нравятся, и даже знатным персонам, иные и сами виршеплетством грешат...

- Поэт! - вскричал д'Артаньян с самым живейшим интересом. - Любезный Брэдбери, представьте меня этим господам немедля!

У него моментально родился изумительный план, способный во многом помочь, - правда, следует признаться, что этот план не имел ни малейшего отношения к поручению кардинала, по которому они все прибыли в Англию. Речь тут шла о делах сугубо личного порядка...

- Нет ничего проще, - пожал плечами хозяин. - Пойдемте.

Он проворно проводил д'Артаньяна к столику мимо поглощенных разговором на совершенно непонятном наречии шотландцев и без обиняков сказал:

- Вот этот господин хотел бы скоротать с вами время. Он дворянин из Франции, и зовут его Дэртэньен, очень приличный молодой человек... Вы не против его компании, сэр Оливер? А вы, Уилл?

- Ничуть! - ответил за обоих молодой человек. - Садитесь, сэр, чувствуйте себя непринужденно. Хозяин, ещё один стакан нашему гостю... Или он предпочитает пить вино?

Д'Артаньян, стараясь делать это незаметно, потянул носом воздух, пытаясь определить, что за аромат распространяется от стоящей перед его новыми знакомыми раскупоренной бутылки с некоей желтоватой жидкостью, не похожей по цвету на любое известное гасконцу вино, - а уж в винах он понимал толк.

Интересный был аромат, определенно принадлежащий спиртному напитку - что же ещё могут подавать в бутылках? - но очень уж резкий, незнакомый и непонятный...

- Все-таки, если не возражаете, господа, я хотел бы отведать то же, что и вы, - сказал он решительно. - Хозяин, принесите мне бутылку того же самого!

Хозяин, такое впечатление, замялся - вопреки всем своим ухваткам опытного потомственного трактирщика.

- Любезный Брэдбери, я же просил бутылку! - удивленно поднял на него глаза д'Артаньян.

- Воля ваша... - пробормотал хозяин и очень быстро вернулся с бутылкой того же загадочного напитка и зеленым стаканом из толстого стекла с массой воздушных пузырьков внутри.

Д'Артаньян незамедлительно наполнил стакан до краев, как привык поступать с вином. При этом вокруг распространился тот же аромат - резкий, странный, но, право слово, приятный...