Чтение 10–й страницы книги ~Великий маг~

- Но когда мы закончим свое обучение, - сказал он громко, - может статься, что печатное слово полностью уступит визуальному?

- Это не важно, - сообщил я.

- Основы творчества не в том, какими значками у вас вызывают необходимое сопереживание. Это могут быть вообще звуки, краски

или запахи. А я даю только основы! К примеру, отвага для пишущего, о которой я уже говорил в прошлый раз, та же самая и для рисующего, музицирующего и вообще творящего, что имеет право, как я уже говорил, переходить в наглость, заключается еще в одной особенности нашей психики.

Фу, какая длинная фраза, едва закончил. И не уверен, что правильно. Во всяком случае, писать так нельзя.

То, что я сказал, нельзя промотать взад и вычистить, а вот что написано... Словом, всегда о любом начинании

проще говорить нет, не получится, ничего не выйдет. Говорящий такое в девяти случаях из десяти оказывается

прав. И выглядит лучше, интеллигентнее, говорит готовыми, обкатанными фразами, без труда побеждает в

спорах.Бархатный смотрел на меня враждебно и подозрительно, словно я говорил не просто о нем, но еще и назвал его фамилию, звание и домашний адрес.

- Новатору еще надо суметь оформить в слова свою зыбкую идею, как-то объяснить себе и другим, а у

оппонента наготове масса блестящих и остроумных доводов против. Он легко и под смех окружающих разобьет в пух и прах несчастного, вздумавшего создавать свою теорию, религию, иной взгляд на компьютерные игры, взаимоотношения полов или нового литературного героя. Конечно, эти девять из десяти никогда ничего не создают и не творят, но они и никогда почти никогда - не ошибаются! И потому выглядят правильно, респектабельно, с ними хорошо общаться, они не надерзят, как эти молодые гении, они воспитанны и обходительны.

Я успел перехватить пару взглядов, брошенных на Бережняка и бархатного. К Мерилин Монро наклонился парень слева, что-то шепнул, указывая глазами на бархатного.

- Массовый человек, - сказал я, - идеален для любого общества. Он правилен! Он живет главенствующей

идеей. Сегодня сказали, к примеру, что антисемитизм - это нехорошо, этот человечек всюду говорит, как свое собственное мнение, что антисемитизм - это нехорошо. Скажи завтра так же авторитетно, что жидов надо всех извести, он тут же пойдет точить нож. Особенно если скажет не правительство, кто ему верит, а импозантный член академий, искусствовед с благородным усталым взором и красивой седой гривой до плеч. А вы уверены, что не скажет? Я сделал паузу. В горле пересохло, в прошлый раз такого не было. Впервые налил в стакан воды, отхлебнул, заодно прикинул, что сказать дальше. Курящие используют сигарету, чтобы собраться с мыслями: пока достанут, разомнут, поднесут зажигалку, раскурят, вот уже и созрел ответ, а я допил, перевел дух и закончил:

- Не бойтесь проигрывать в спорах тем, эрудированным. За ними в самом деле огромный пласт мировой культуры. С вами через их вообще-то тупые болванки тел говорят величайшие мыслители как прошлого века, так и этого, что станет прошлым! С ними спорить трудно. Но... нужно. ни то, на чем цивилизация стоит, а вы - те, кому эту махину тащить дальше. По-моему, похвалив Бережняка и бархатного, что с считают себя интеллигентами, я следом окунул их в дерьмо, а похвалил и поощрил будущих ломателей этой цивилизации.

- Был красивый и просвещенный Рим, - напомнил я.

- Изысканный город юристов, поэтов, драматургов, скульпторов. Могучая римская армия. Образованные люди спорили о форме ушей нимф, предавались изысканнейшим плотским утехам... Но откуда-то среди них появились ужасные, невежественные, неграмотные, грубые первохристиане. Тупые. Не один из десяти, а куда меньше. Всегда проигрывали в спорах с образованнейшими

римлянами, которые знали и поэзию, и философию, и языки, и отличались широтой взглядов...

И все-таки эти новые разрушили могучую и незыблемую Римскую империю! И создали свою цивилизацию.

Ломайте и вы этот старый дряхлый мир. Вы - ростки нового Я перевел дыхание, хотел было еще отпить воды, но решил, что будет слишком часто, а повторы плохо смотрятся не только в литературе. Прошелся взад-вперед, сказал совсем другим голосом:

- А к этому необходимому вступлению - чисто технические рычаги. Запишите себе крупными буквами:

любой материал сдается! То есть сейчас перед вами толпятся идеи, целое стадо. Все сразу не реализовать.

Надо выбирать, какие - сейчас, какие - на потом. Любой нормальный человек хватает ту идею, которую уже видит, как воплотить быстро и неплохо. Но вы - ненормальные. Для тех, кто в танке, напоминаю, что такое норма: это слесарь-водопроводчик, академик, литературный критик, банкир, президент страны - уровень одинаков, разница только в образовании и захваченной должности.Ага, довольные улыбки на лицах. Вольно или невольно, но я им польстил. Поставил их выше банкиров и даже президентов. Невдомек, что это только в потенциале они выше. А прожить могут намного ниже последнего пьяненького слесаря.

- Вы должны выбирать ту, дерзкую и злую идею, которая перевернет мир. Правда, неизвестно, как к ней подступиться, в то же время понятно, как быстренько создать целый фантастический мир, придумать новую форму ушей для эльфов, вооружить хорошо сбалансированными мечами и обучить восточному единоборству сунь-хунь-в-чай с элементами школы вынь-су-хим... Да черт с ней, с той дивизией пишущих, что шагают с вами не в ногу! Да и вообще, почему писатели должны ходить в ногу? Да еще строем? Если в ногу, то ясно, что за писатели. Если строем, то еще виднее! А они еще и сомкнутым строем дружно встречают, выставив штыки, всякого непохожего. Ну тут уж все яснее ясного. Еще раз: любой материал сдается! Если упорно думать именно над этой труднейшей идеей, то придут и образы, и новые герои, и краски, и способы, как воплотить в ткань ярко и необычно. И тогда ваша работа будет не просто выгодно выделяться среди тех, которые писались легко. Что пишется легко, то читается трудно. Хотя иной раз публикуется... Главное - ваша работа запомнится. О ней пойдут споры, как о взорвавшейся бомбе. И может быть, в самом деле перевернет мир! Лица серьезные, слегка подсвечены невидимыми для меня экранами, глаза бегают по строкам. Пальцы дергаются, сразу выделяя одни фразы цветом, другие - шрифтом, кеглем, расцвечивая буквицами. Значит, это задело, срочно берут на вооружение.

- Надо еще, - сказал я другим тоном, - коснуться важнейшей особенности нашей психики. Увы, наша память отбирает для запоминания не умное, а почему-то эмоциональное. Во времена Гомера были певцы поумнее, во времена Шекспира драматурги умели сочинять вообще мудрые и нравоучительные пьесы, но память человеческая удержала "Илиаду", где в десятилетней войне погибли почти все троянские герои и все греческие, вон уцелевший Одиссей добирался домой десять лет, а на родине застал разграбленный дом и бесчинствующих гостей, у Шекспира в "Гамлете" финальная сцена завалена трупами, Ромео и Джульетта мрут, Отелло удавливает Дездемону, король Лир мрет, предварительно в жутких страданиях кукукнувшись... Увы, обезьяны ли просто варвары, но умное воспринимаем, когда либо завернуто в кровавый клубок убийств, либо в виде топора подвешенного на ременной петле под пальто. Если встретим на улице дикаря в звериной шкуре, декламирующего стишок, то запомним больше строф, чем если бы этот же стишок декламировал привычный сутулый очкарик. Да еще бородатый.

Я посмотрел на Бережняка, стекла очков блестели, я не видел его взгляда.

- Итак, - сказал я громче, - для ударного романа, который привлечет внимание, обязательны... или крайне желательны новые темы и новые идеи.

Только не спешите тут же воплощать в значки на экране компа то, что покажется новым. Мы все живем в одном мире, едим один и тот же хлеб, слушаем одни и те же новости и обычно мыслим одинаковыми стереотипами, алгоритмиками. То, что кажется на первый взгляд революционной, только что пришедшей в голову ошеломляюще новой мыслью, скорее всего, пришло еще в три-пять тысяч голов. А к вечеру таких наберется намного больше...

В аудитории засмеялись, а я, пользуясь случаем, украдкой посмотрел на часы. Да, уже скоро конец, но как здорово, когда на часы смотрю я, а не они!

- Да и те, - продолжил я, - что покажутся в самом деле новыми, надо рассматривать очень внимательно. Сверхмодная ныне тема Добра и Зла, где Добро уже не Добро, а Зло так и не Зло вовсе, - это не новая революционная идея. Наемный убийца-киллер, который шествует по экранам и страницам романов, - это все-таки не герой, в какой костюм от Версаче его ни обряди и какую бы блондинку ни дай охранять. Это вызов канонам - верно. Вызов из того ряда, когда соревнуются, кто на званом обеде у королевы громче испортит воздух.

В аудитории смеялись, переглядывались. Кто-то показал другому большой палец. Я ощутил огромное облегчение. Этот жест не предназначался для меня, но им характеризовали меня, лектора, преподавателя.

- В этом ряду, - закончил я, - впереди даже не медлительная литература, а компьютерные игры.

Если пару лет тому еще был выбор, за кого воевать: за красных или за белых то сейчас предлагается только один путь: дави

всех пешеходов и разбивай встречные машины, стань чудовищем и убивай рыцарей, стань рэкетиром, грабь и убивай мелких прединимателей, подкупай полицию, создавай гангстерскую империю... Сейчас, когда почти все тупое стадо баранов покорно перешло на сторону Зла, надо иметь отвагу, чтобы воевать за Добро!.. Только надо это делать иначе, чем отцы-деды. Чтобы это

сегодняшнее стадо видело в вас не вчерашний день, а завтрашний. Хорошенькая девушка, что под простушку типа Мерилин Монро, но с рассчитанными движениями и умными глазками, спросила томно:

- Господин учитель, но как же с нами, женщинами? Вы пока что не коснулись такого важнейшего элемента

литературы, как женские образы! В зале оживление, на меня уставились сорок пар блестящих глаз. Я развел руками.

- Да, все верно. Почти все крупнейшие произведения построены на любви или на интригах с участием женщин. Но если раньше женщины махали белым платочком вослед отъезжающему герою, а потом сидели у окошка и ждали, когда явится и увезет, то теперь, как известно, и ногой нас, мужчин, с тройного разворота в челюсть, и режут, и давят, и шеи ломают, и всячески нас побеждают, вяжут в полон. Хорошо хоть уже додумались насиловать по праву победителей... Кто-то хохотнул, спросил быстро:

- Это где?.. Как называется роман?

- Я читал в "Хорошо сбалансированном мече", - ответил я.

- И в "Эльфийских ушах". С задних рядов подсказали:

- Есть еще клевая сцена в "Конном отряде арбалетчиков"... Класс!

- Видите, - сказал я, - как много подобных шадэвров. Однако вы пишете или намереваетесь писать настоящие романы. А женские, как известно, не совсем настоящие. Наверное, как раз потому, что женские. Словом, если в женских романах женщина - супергерой, то в настоящих романах женщина... боюсь и вышептать, лучше приведу слова великого Тургенева, который

известен столь замечательными женскими образами, что в обиход вошел даже термин "тургеневская девушка"... Женщина - всего лишь функция! Не бейте меня, эти слова принадлежат Тургеневу, а классиков надобно чтить. Тургенев, надо отдать должное, пользовался женскими образами с холодным мастерством профессионала!

Бережняк морщил нос. Что-то сказал вполголоса бархатному, тот усмехнулся, аристократическое лицо

изобразило холодное презрение. Я сказал с нажимом:

- Возьмем его основной роман "Отцы и дети". Там выведен супергерой Базаров, железный человек, врач-хирург,носитель новых идей нигилизма. Отрицающий все и вся. Отвратительный тип, демон разрушения. Всей работой врача-хирурга... бр-р-р-р!.. всеми поступками и словами типа "Природа не храм, а мастерская, и человек в ней - работник" утверждает нового человека, социалиста, опасного и непонятного старшему поколению. А увидев красавицу, говорит что-то вроде: какое тело, какое

роскошное тело! Интересно поглядеть бы на него на анатомическом столе ... И вот этот несгибаемый и сверхстойкий супермен-нигилист, которого ничто не могло не то что сломить, но даже пошатнуть... ломается, не выдержав испытания именно

женщиной Ломается даже не сам Базаров - он тоже только функция, а с треском рушится сама идея нигилизма, отрицавшего даже любовь.

Снова глаза устремлены на экраны. Я старался угадать много ли вымарывают. Ведь я говорю очень сжато, лишние слова и предлоги выбрасываю еще в черновике, им выдаю практически вариант без багов.

- Итак, - подвел я итог, - в литературе женщина - всего лишь функция! Функция произведения. Холодный профессиональный прием. Прием, позволяющий своего главного героя показать еще и с другой стороны.

Ну как добавочная лампа-подсветка.

Мерилин Монро сердито надула губки. К ней наклонился сосед справа, что-то лукаво шепнул в розовое ушко.

Она сердито отмахнулась, а любопытствующему соседу слева показала жестом такое, что двумя поколениями

раньше ей бы светил тюремный срок за оскорбление нравственности.

Мои гости отваливают через два дня, уже купили билеты. Но мне и этих двух дней жалко. Могу не работать неделями, но выводит из себя, когда не работаю по чьей-то чужой вине. Так и кажется, что именно в эти дни написал бы лучшие страницы. Особенно когда сижу на каком-нибудь дурацком застолье, когда не понимаешь: именины или похороны отмечают, так все одинаково, Восьмое марта или май. Мысли только о том, что щас бы домой, за комп, сразу бы начал писать, творить, как раз жажда... Такое даже с бабами. Идешь за ней с налитыми кровью глазами, гормоны при каждом шаге из ушей выплескиваются, а потом, еще не слезая с нее, но разом протрезвев, думаешь с тоской: ну что за идиот тащился в такую даль?.. Ради этих двадцати минут? Теперь полтора часа добираться взад. Да и не ринешься сразу, надо из вежливости хотя бы выслушать ее болтовню, чаю попить, потом еще разок, и рвать когти домой, скот спинномозглый.

Вот приеду, сразу сяду писать... Фигушки. Доберешься за полночь, выжатый, сразу в постель и копыта в сторону. На сегодня с подачи Кристины у меня встреча с режиссером. Через два часа я должен быть в ЦДЛ, Центральном доме литераторов. Разговор пойдет об экранизации. Если честно, то тащусь туда только ради Кристины, не хочу разочаровывать. Сумма, правда, светит немалая, но я и так получаю достаточно, чтобы не думать о деньгах, а с Биллом Гейтсом мне все равно не соревноваться в толщине бумажников. При той скромной жизни, что я веду, как-то без разницы: получаю в год сто тысяч или двести. Квартира есть, машина есть, дачи не надо - не люблю, в одежде непривередлив, в еде тоже, хотя, ессно, покупаю лучшее из того, что есть в Южном Бутово.

- Барбос, - сказал я строго, - в твоей миске полно еды. В другой - вода. Игрушки по всей комнате. Если двери обдерешь... или туфли опять изжуешь - шкуру спущу!

Звякнул телефон, приятель сообщил, что уже подъезжают, будут через полчаса. Я с преувеличенным вздохом

сообщил, что, увы, успею только встретить их и распахнуть холодильник... а потом убегаю на службу

Да, я хоть и вольный писатель, но еще и на службе..

До уговоренной встречи с режиссером в ЦДЛ вообще-то еще два часа, но не слушать же, в каких магазинах какие шмотки дешевле, покормил Барбоса, велел не приставать к гостям и вышел в жаркий прокаленный мир. Солнце прямо в зените, тени почти нет, асфальт прогибается под подошвами, пахнет горелым.

Прохожих мало, хотя это Москва, город-вокзал, редких москвичей от приезжих отличаешь прежде всего по одежде Можно сказать даже, по ее отсутствию. С моей легкой руки уже два года считается высшим шиком появляться на улице обнаженными до пояса. Сперва на это решались только раскованные девочки, потом рискнула одна из молодых киноактрис, которой недоставало скандальной популярности, а по ее примеру уже больше половины женщин появлялись в общественных местах с обнаженной грудью.

А сейчас, когда такая жара, то и немолодые женщины, у которых высохшие груди болтаются до пояса, без всякого стеснения ходят из магазина в магазин без, как говорится, всякого топа.

ГЛАВА13

Машину я оставил украинским друзьям, они еще половины магазинов не объехали, сам на метро добрался до "Баррикадной". Все еще рано, завернул по дороге в книжный магазин.

Когда-то, помню, здесь бывало столпотворение, сейчас же и книг поменьше, и покупатели в редкость, и площадь урезали, передав почти половину под лазерные диски, флеш-память, зип-сторы. Я брел между полками, иногда трогал переплеты, одну книжку взял в руки, без особого интереса начал перелистывать. Вообще-то не люблю эти крикливые общественно-политические вещи о современной интеллигенции, но об этом авторе уже заговорили, причем не в печати, что теперь однозначно расценивается как пиар, а среди самих читателей. Книга написана убористо, издатели текст не дуют, даже бумага не пухлая, а нормальная, так что к продаже предлагается не воздух, а достаточное количество слов.. Рядом остановилась милая интеллигентная пара: парень в черной бородке, в очках, сутулый и болезненного вида, очень похожий на Бережняка, просто брат-близнец, и со вкусом одетая девушка, тоже милая и очень интеллигентная. Парень краем глаза зацепился за книгу в моих руках. Брови поползли вверх, он даже отшатнулся, потом быстро взглянул на меня и, как бы поборов интеллигентную нерешительность, сказал торопливо:

- Простите великодушно... Надеюсь, вы не собираетесь покупать... это? Я улыбнулся, подбадривая, а то он даже покраснел от собственной смелости. Девушка тоже взглянула на него с укором и некоторым удивлением.

- Не знаю, - ответил я.

- Еще не решил. Загляну в текст... я всегда читаю на середине пару абзацев. Если нравится - беру. Он сказал горячо:

- Вы не должны брать эту книгу!

- Почему?

- Этот человек... Его даже трудно назвать человеком! Он фашист, националист, патриот, антисемит, расист! Он вздрагивал от негодования. Девушка взглянула на него с укором, взяла под руку. Потом ее спокойные коричневые глаза с участием и сочувствием обратились на меня. Да, - подтвердила она - Он фашист, патриот и антисемит. Я захлопнул книгу и сунул ее в корзину для покупателей

- Хорошо, - сказал я.

- Спасибо за информацию Теперь обязательно куплю и прочту!

Они побелели и буквально отпрянули от меня. По их ожиданию я должен был, как всякий нормальный человек, тут же поспешно сунуть книгу на место, отпрыгнуть от книжной полки и долго-долго уверять всех, что я эту книгу взял случайно, что перепутал ее по обложке с другой книгой, совсем не фашистской и не антисемитской, и что я теперь вообще буду обходить стороной этот проклятый гнусный магаз ин, где принимают на продажу такую вот литературу, и куда милиция смотрит, и что у нас за власти, и почему США до сих пор не ввели свои вооруженные силы в нашу страну для изъятия таких вот книжек и защиты своих общечеловеческих ценностей...

Такие вот правильные всегда следят, чтобы все читали правильные книги, говорили правильные вещи и вели себя правильно. То есть стучали в НКВД, что такой-то читает антисоветские книги, как еще раньше докладывали в охранку, что такие-то читают большевистскую литературу, а еще раньше доносили опричникам на смутьянов, что читают еретические книги, не верят в Бога

и вообще хотят жить без царя.

Самые правильные люди, мать бы их всех, перевешал бы до одного... но, увы, без них нельзя - на них держится любое общество, эта тупо образованная масса обеспечивает стабильность любого общества.

Парень пролепетал:

- Как вы... можете? Я подмигнул ему.

- Черный пиар - тоже пиар!.. Не сработало, ребята?.. Теперь у вас осечки будут все чаще.

Я понес книгу к кассе и все время чувствовал на спине их недоумевающие взгляды. Нормальный бы поступил, как они ожидали. Поспешно бы сунул книгу обратно и долго бы дрожащим голоском уверял всех окружающих -

Большой Брат все видит!

- что притронулся совсем случайно. Но я - ненормальный, ибо нормальный - это

средний, серенький, обычный. Нормальный - это которому можно на вязать любое мнение. Нет, не мнение власти, в России плюют на мнение и вкусы властей, нормальный до свинячьего писка страшится оказаться не в русле мнения большинства, "общечеловеческих ценностей", показаться человеком с дурным вкусом или вообще не с теми вкусовыми пристрастиями, которые диктует жвачное большинство из-за океана. Раньше перед зданием ЦДЛ всегда толпился празднично одетый народ. Сейчас же пустота, а строгое каменное здание безобразит крикливая надпись "Ресторан". Да, сюда уже привлекают не тем, что здесь вершители судеб: писатели, поэты, а тем, что жрут, пьют, и... есть, ессно, просторные и хорошо оборудованные туалеты, где срать можно в свое удовольствие долго, мощно и всласть . А потом опять нажраться, чтобы снова так же хорошо и мощно дефекалить. Я прошел через узкий коридорчик между дверьми, их четыре, женщина-вахтер без улыбки подняла на меня глаза и тут же опустила в развернутую газету. Не "Литературную", как успел заметить, а что-то скандальное, крикливое, из постельной жизни манекенщиц. В холле пригашены огни. Когда я в первый раз увидел такое, испугался: умер кто? Мне объяснили, что теперь так всегда, две трети огромных люстр не горит, экономим электричество. В зале похоронно тихо, пусто, а от всегдашнего пестрого и радостно возбужденного люда не осталось даже призраков. Правда, из дальнего конца пробивается свет, даже доносится музыка. Там, за поворотом, начинается большое кафе, за ним - ресторан ЦДЛ, еще дальше - роскошнейшие комнаты, отделанные богато и со вкусом. Здесь, как мне когда-то объяснили, располагалось родовое гнездо графов Ростовых, которых Толстой сделал главными героями для "Войны и мира". Все это: и помещения кафе, и ресторан, и остальные кабинеты, в одном из которых помещалось политическое сердце Союза писателей - партком, теперь писателям недоступно. Все отдано на откуп не то "новым русским", не то какой-то фирме, чьи связи достигают очень высоко, и теперь там богатая пьянь, богатые шлюхи, богатое ворье... то есть демократическое крыло писателей победило, теперь скулит у порога, отстраняемое мощной рукой охранника, мол, мы добивались не совсем, так сказать, этого...

Мне это по фигу, я как раньше почти не ходил в ресторан, так и теперь не хожу, а когда иду, то в состоянии заплатить за себя и за всех, кого приглашу к столу. Даже в суперэлитном ресторане.

На всякий случай по дороге в ресторан заглянул в буфет, вдруг там Бабуренко, режиссер, к своему удивлению, увидел знакомые лица. Почти все те, кто раньше целыми днями просиживал в кафе, это считалось богемной жизнью литератора, теперь перебрались сюда, в крохотное помещение буфета с его приемлемыми ценами и скудным меню.

Я сделал вид, что не услышал чей-то веселый окрик, пошел дальше. Охранник у входа в ресторан почтительно

посторонился, как-то чует, у кого в кармане баксы. В большом роскошном помещении почти пусто, занято всего три стола. За самым дальним двое беседуют вполголоса, перед ними по чашке кофе, справа у окна хорошо одетый господин с молодой девушкой. У этих на столе и вино, и заливная рыба, и блюдо с фруктами. Третий, последний, стол занят тремя, с позволения сказать, литераторами. У одного умерла бабушка, оставив трехкомнатную квартиру, и еще одна бабушка, со стороны отца, это еще одна квартира Одну продал, вторую выгодно сдает, деньги постепенно спускает в этом ресторане. Второй - сынок богатых родителей, а их спутник - обычный прилипала, что за выпивку поддакивает любому слову.

- Хороший бифштекс, - сказал я официанту.

- Потом стакан крепкого кофе. Не чашку, а именно стакан.

- Будет сделано. Что будете пить?

- Кофе, - отрезал я.

Он исчез, я хмуро обвел взглядом зал. Раньше не было этой модной притемненности, что на самом деле всего лишь та же экономия на электричестве. Раньше горели все люстры, зал был залит светом, ощущение приподнятости

не покидало с момента, как переступил порог.

На меня поглядывали от всех трех столиков со злостью, осуждением и завистью. Это странная смесь, как и вообще странное место - ЦДЛ. Эстетствующие снобы презирают иного удачливого писателя, он-де для тупой толпы, в то время вот они... но не забывают похвастать перед домашними, что видели его в буфете, перекинулись парой слов. Наши литераторы оказались на страшном распутье. Писать как писали, - это не только оказаться на безденежье, литераторы привыкли голодать, это признак профессии, даже находят в этом своеобразную гордость, - это прежде всего как бы остаться в прошлом, а этого творческие люди вынести не могут. Но и вдруг начать писать на потребу простого, даже очень простого люда, как-то стыдно и позорно. Понятно, свято место пусто не бывает, тут же возникли личности, что принялись стряпать быстро и умело романы

по принципу: покупатель всегда прав. Среди них оказались и типы, способные довольно быстро обучиться азам творчества, их книги пошли большими тиражами, их покупали, а интервью с этими "писателями" пошли косяками во всех газетах, по телевидению,по радио. И еще одно противоречие писателям прежней школы одолеть не удалось. Писать интересно - это как бы

угождать быдлу, это позорный майнстрим. Писать умно - получается неинтересно. Но в то же время никто

не хочет признать, что майнстримом были и остаются все шедевры прошлых веков: "Илиада", "Одиссея", "Дон Кихот", все мочиловки Шекспира и мучиловки Достоевского, точно так же из нашего века на "золотую полку" встанут произведения именно из наиболее тиражных изданий. Но эти эстеты мучаются именно комплексом ущербности Им бы хоть в чем-то доказать свое превосходство над "массой". Для этого годится вариант, когда нечто графоманское объявляется шедевром, который "массы никогда не поймут", а вот они, эстеты, о-о-о-о! оценили по достоинству. А кто не оценил, тот - тупой, быдло. Бифштекс превосходен, нежнейший, прекрасное мясо, мои желудок радостно хватал куски, даже подпрыгивал, что-бы поймать на лету, а когда я закончил и принялся за кофе,еще и спросил с надеждой а может быть, повторишь? В дверях показался Бабуренко, крупный, розовощекий, пышущий здоровьем. Его бы на рекламные плакаты, продажи бы сразу увеличились, что бы ни

рекламировал: рыбий жир, масло, кукурузу, дубленки, кирзовые сапоги... Улыбаясь, пошел ко мне с протянутой рукой.

- Владимир Юрьевич!.. Простите, я опоздал!.. Надеюсь, не очень сильно?

- Это я раньше, - успокоил я.

- Еще целых три минуты в запасе.

Он сел напротив, широко и открыто улыбнулся:

- Фу, от сердца отлегло. Ненавижу опаздывать. И самих опоздунов не люблю.

Официант выслушал его с большим удовольствием, чем меня, Бабуренко только холодную закуску заказывал на троих плюс - охлажденное коллекционное вино, название я не расслышал, но вижу, что киношники наконец-то зажили, От стола, где трое, к Бабуренко искательно присматривался тот, у которого оказались три квартиры, а когда перехватил брошенный тем вскользь взгляд, торопливо поднял рюмку и поклонился. Улыбка сладенькая, но на меня посмотрел взглядом, полным ненависти.

Отравленный литературой, жаждущий писать, но не умеющий и не желающий учиться. В последнее время специализируется на выискивании у меня неточностей.

Но он не из добровольных помощников, этот за что-то меня люто ненавидит, где-то я его задел, ну да хрен с ним. Дурак, этот придирается ко всему, для него даже сравнения вроде "У него нос был как у пеликана" или "Высокий и нескладный, как жираф" сразу вызывают пароксизм глумливого хохота: что за бред, у человека не может быть такого носа, нет на свете человека ростом с жирафа! Из этого он строил, что я не владею литературным языком, абсолютно беспомощен, дурак, бестолочь, а народу что надо? Верно, готовые выводы. Они слышат, что такой-то писатель дурак и не владеет литературным языком. И эти выводы на чем-то основаны. На чем. Ну, это неинтересно, мы ж не литературоведы. А литературоведы доказали, что такой-то абсолютно туп и

писать не умеет...

Как-то, помню, при первой встрече, уже зная его придирки обронил: "Чуден Днепр при тихой погоде.

Редкая птица долетит до середины Днепра...", но он так и не врубился, тем самым показав свой уровень.

Я сразу потерял к нему интерес и больше не общался, что его выводит из себя еще больше. Официант снова подлетел к Бабуренко, как на крыльях, уже с вопросом, что на горячее. Я с улыбкой наблюдал, как Бабуренко священнодействует, заказывая из длинного меню компоненты обеда, словно составлял мощное снадобье для воскрешения Иисуса Христа. Официант тоже млел от счастья, есть шанс показать и кухню во всей красе, и свое умение подсказать, какие ингредиенты лучше с какими соединить. Я перехватил брошенный в мою сторону насмешливый взгляд: мол, учитесь!.. А мне по фигу, ответил я взглядом. Я все жру. Без штучек. Как принято в России, сперва выпили за встречу, за будущий успех, потом некоторое время стучали ножами

и вилками молча. Я уничтожал сочный бифштекс, Бабуренко - нечто сложное, что пахло и мясом, и рыбой, и креветками, но сверху виднелись маслины, ломтики лимона и чего-то ну совсем странного. Когда выпили по третьему бокалу; Бабуренко сказал с улыбкой:

- Видел, видел, как поступила в продажу допечатка вашего видеоромана "Серый рассвет". Народ так и ломанулся к прилавку, едва объявили... Я не думал, что даже старые вещи уходят со свистом. Но как вы относитесь к этому новому делу?

- Новому?

- Ну да. Вы же начинали с бумажных книг?

- Верно. Издали книг двадцать, так?

- тридцать, - уточнил я скромно.

- Но последние пять были уже в формате импа. Он пригубил вина, смеющиеся глаза остро взглянули поверх края бокала.

- И как вам? Старый текстовый формат был проще понятнее.

- Чем?

- Ну хотя бы многозначностью. Вы же сами говорили что при чтении текста происходит колоссальная перекодировка в мозгу. Глаз видит только значки, а мы видим картины. Причем - разные. Вот четыре буквы "стол", но я вижу огромный массивный канцелярский стол с массивными тумбами, вы - изящный компьютерный, а официант - обеденный, с шалашиками салфеток... А с образами персонажей так и вовсе простор! Читатель додумывает сам очень многое. Я сказал с некоторым раздражением:

- Я?.. Я счастлив! Да, я счастлив, что этим бумажным книгам пришла хана!.. Капут, звиздец, копыта кверху и хвост набок. Осточертело объяснять, оправдываться, уверять, что меня не так поняли, что я не то хотел сказать, тыкать пальцем в текст и говорить, что здесь же вот написано, что ж вы так?.. А мне в ответ тычут в те же буковки и нагло так мне отвечают, что они-де поняли вот так!..

Он хорошо и вкусно расхохотался.

- И что не так? Это значитца, произведение многозначное. Неординарное даже. Чего еще?

- Да мне охренела такая многозначность, когда понимают не так! Я хочу, чтобы меня понимали так, как

я задумал, как сделал!.. А каждый ублюдок толкует мои книги, как ему хочется. Один видит разгул насилия, другой нашел патриотические струны, третий увидел призыв бросить все и бежать в Африку спасать пингвинов!.. Ну где у меня пингвины, где?.. Так нет же, этот идиот разразился статьей, где меня долбает именно за пингвинов! А сотни других идиотов, что не читают мои книги, но читают "Обозрение", поверят, что у меня такая херня, и будут говорить: о, этот Владимир Факельный? Который призывает бросить все и бежать в Африку спасать пингвинов?.. Нет, несерьезный автор Я таких не читаю.

Он тонко улыбнулся.

- Владимир Юрьевич, но ведь и ваши видеороманы

ценят как раз за многозначность! Помню, я прочел одно, жена - другое, сын - третье. Потом давал читать сотрудникам. Каждый, представьте себе, увидел свое! Я отмахнулся.

- Ту многозначность я запрограммировал сам. И сам до конца проработал все линии развития. И все хлесткие концовки придумал сам, сам нарисовал все-все, вплоть до прилипшего листика на сапоге в финале. Так что не надо мне о ложной многозначности!

- Гм... А мне уши прожужжали... Я еще подумал, что придется выбирать только одну линию, а это непросто. Что вы думаете по этому поводу? Я пожал плечами.

- Я не киношник. Все лезут с советами, как писать роман, так что поостерегусь советовать, как снимать

кино. Одно бесспорно: в схватке с книгами нового поколения кино явно проигрывает.

- Вы уверены?

- Факты... Он в задумчивости потягивал вино, словно это был виноградный сок.

- У кино есть особенности, которых не будет у книг. Во-первых - широкий экран, во-вторых - множество народа в зале... Уже это создает некую атмосферу. Видеокнигу можно смотреть-читать с экрана ноутбука или пальмика, лежа без штанов в постели или сидя на унитазе, что, согласитесь, снижает особую атмосферу приобщения к искусству... А у нас ваш роман будут смотреть в кинозалах все прилично одетые, почти все чувствуют некое единство... Да, теперь посещающие кинотеатры - уже отдельный тип людей. Это раньше, когда не было телевидения и видеомагов, в кино ходили все! Теперь все разделились...

Ходящие в кино стали чем-то вроде собачников. Те тоже отдельная социальная или психологическая категория, основанная на общности взглядов и вкусов. И даже уровня жизни...

Словом, ваш роман будет ориентирован именно на такой слой населения. Вы об этом не думали?

- Для меня это ново, - признался я.

- Надо об этом подумать.

- Но, в принципе, мы договорились?

- Да, - сказал я.

- Но только сценарий пишете сами все остальное делаете тоже сами. От меня только авторские права. Обещаю не досаждать придирками... но и от меня не ждите помощи. У меня своих дел выше крыши. Да и не уверен, если честно, что сумеете достать необходимую сумму. Ко мне уже столько раз обращались с предложениями снять фильм по моим книгам!

- И как?

- Даже сценарии уже делали!.. Но денег всегда не оказывалось.

- У нас будут, - пообещал он. Посмотрел на меня хитрым глазом, расхохотался.