Чтение 10–й страницы книги ~Жалобная книга~

- Есть.

Я наконец собираюсь с мыслями и выкладываю ей все как на духу. Давно пора было, но очень уж скользкий момент. Опасный. Любят неофиты на этом повороте истерику закатывать. Понятно почему.

А врать в таком деле нельзя.

- Видишь ли, как, - говорю, - обстоят дела. Он-то, конечно, проживет свою жизнь, этот дядечка. И все, что было с тобой, сбудется для него, это правда. Просто он... - черт, ну как сказать-то?! - мало что почувствует. Понимаешь?

Мотает головой. Что ж, по крайней мере, честно. Хуже, если бы сделала вид, будто все ясно.

- Все будет для него как под местным наркозом, - объясняю. - Не только и не столько физические ощущения, хотя и это тоже. Восприятие в целом притупится. Вместо того чтобы испытывать радость, человек будет думать: "Я радуюсь". С другой стороны, в наихудшую минуту своей жизни - если, скажем, ребенок умрет - все тоже ограничится размышлениями на тему: "Кажется, я очень страдаю". Вместо феерического оргазма будет лишь констатация факта: "Все в порядке, мне хорошо, кончаю". Зато и боль будет лишь раздражать, но не мучить. Что мы действительно воруем, забираем себе, так это остроту восприятия. А мысли, события, люди, идеи и прочая незначительная мура, конечно, остаются хозяину.

- Если вспомнить, что на самом деле у человека нет ничего, кроме восприятия, выходит, мы забираем все, - строго говорит Варя.

- Именно так.

- И какой смысл им оставаться в живых? - почти равнодушно спрашивает она.

- А какой смысл оставаться в живых всем остальным?

Глядит на меня, хлопает глазами. И тогда я достаю из рукава козырный туз. Единственный стоящий аргумент.

- Мы забираем самое драгоценное, что есть у человека, это правда. Но имей в виду: эта драгоценность в большинстве случаев валяется в самом темном чулане, пыльная и грязная. Сколько усилий предпринимают люди, чтобы притупить свое восприятие, неужели это для тебя новость? Одни изо дня в день пьют пиво, другие раскладывают электронные пасьянсы, третьи мусолят романы, четвертых от телевизоров за ноги не оттащишь... Собственно, все эти ухищрения не обязательны: достаточно поменьше спать и побольше жрать, это тоже отлично работает... А потом удивляются: отчего в юности счастье и муку ломтями резали а нынче тонким слоем мазать приходится на хлеб насущный? Куда ушла острота ощущений? Почему сердце больше не рвется на части по всякому пустяковому поводу? И одни вздыхают покорно: "Старею", другие радуются: "Мудрее становлюсь, обретаю власть над эмоциями". А самые лучшие понимают, что уже положены живьем во гроб, терять почти нечего, и идут вразнос, тело свое в первый попавшийся костер на растопку кинуть готовы, лишь бы обрести хоть на миг растраченное по пустякам сокровище... Другое дело, что оно не утрачено. Лежит себе в подвале - только отыщи да пыль смахни. Но это, как ни странно, труднее всего. Сгореть много, много проще.

- Наверное, я знаю, о чем ты говоришь, - вздыхает Варя. - Я, как ты понимаешь, насмотрелась на таких, с погасшим, но беспокойным взором. Они ко мне часто заглядывают, а как ты думал?..

- Ни на секунду не сомневаюсь. Думаю, ты действительно понимаешь.

- Но все равно как-то нечестно получается. У всех остальных хоть какой-то минимальный шанс остается привести себя в чувство. Не знаю уж как - ну хоть йогой, что ли, заняться на старости лет, почему нет? А для этих, чью судьбу мы с тобой слизнем, выходит, все кончено? Без вариантов?

- В общем, да, - признаю. - Именно поэтому существует правило, которое запрещает нам отнимать жизнь у тех, кто на нее не жалуется. Пока человек не проклинает судьбу и не жалеет себя, он в безопасности. Никто из накхов не посмеет даже близко к нему подойти.

- "Накхов", - Варя с явным удовольствием повторяет незнакомый термин. - Ты уже говорил это слово, да? Вчера. Я еще переспросила, а ты сказал: "ерунда, потом"... Что это означает?

- Да просто самоназвание такое, - пожимаю плечами. - Древнее, как сама традиция. Кто его придумал; понятия не имею. Никакого значения оно не имеет, но - да, понтовое словцо.

- Да, ничего себе. А форма женского рода имеется?

- Нет. А зачем? Мальчик, девочка - все это имеет какое-то значение, пока мы в своих собственных шкурах остаемся. Ты вот несколько лет пробыла мужчиной по имени Валентин Евгеньевич - и это только начало. Не самое приятное, да. Моя вина.

- Твоя, твоя кульпа, - безмятежно улыбается Варя. - Неприятно, да, но я вдруг поняла, что это мне теперь, задним числом, неприятно. А тогда все было очень даже славно. Валентин Евгеньевич вполне себе самодовольный тип, ну вот, и я была весьма довольна, пока в себя не пришла. Настроение у него плохое часто было, это да, это проблема... Зато такой сладострастный тип попался! - она осеклась, густо покраснела и вдруг, махнув рукой, рассмеялась. - Между прочим, зря считается, будто женщины больше удовольствия от секса получают... Ну, или это мне такой феномен попался. Катастрофа просто. Не знаю теперь, что и думать.

- Разные бывают мужчины и разные женщины, - говорю. - Обобщения почти всегда оказываются следствием недостатка личного опыта.

- Даже страшно подумать о твоем личном опыте, - Варя делает круглые глаза и становится похожа на школьницу-подлизу.

- Да уж, - соглашаюсь. - И не говори. Поневоле станешь крупным специалистом в делах такого рода.

Посидели, помолчали. Варя обрабатывает информацию, я отдыхаю после выступления. Жду: что скажет?

- Все равно ведь назад дороги мне уже нет? - спрашивает.

- Ну как тебе сказать? По большому счету, нет, конечно. Но это - по самому большому. В том и только в том смысле, что назад дороги нет вообще никому. Все дороги ведут вперед и только вперед. А так... Силой никто не заставит, можешь быть спокойна. Хочешь, живи себе дальше, словно ничего не случилось. Моя обязанность - дать тебе шанс, если уж так вышло, что я тебя встретил и увидел, что ты - одна из нас.

- "Из нас" - это из кого? Из "накхов"? - голос ее звучит настороженно. - А как у вас все устроено? Тайная организация?

- Тайная, да. В том смысле, что явной она никак быть не может. Если бы даже захотели рассказать о себе миру - ну как, интересно, ты себе это представляешь? Разве только роман фантастический написать на потеху скучающим пассажирам подземки... А вот слово "организация" тут вряд ли подходит. Что тут организовывать? Узнаем друг друга в толпе, встречаемся изредка небольшими компаниями - ну, как альпинисты на привале. Поболтать о том о сем, рассказать, кто над какой пропастью повисеть успел и до какой вершины добраться. Предупредить об опасности, если вдруг встретилась на пути. Все-таки живые люди. Хочется иногда просто побыть среди своих. Среди тех, кто все понимает. Вот и вся "организация". Если захочешь, познакомлю тебя с товарищами по "масонской ложе". А если не захочешь, не познакомлю. Дело хозяйское.

- "Захочешь", "не захочешь" - это не разговор, - вздыхает Варя. - Ты же сам сказал: по большому счету, назад мне дороги нет. А маленький счет меня никогда не интересовал. Я вон даже когда гадаю себе, если вытащу Младший Аркан, в суть особо не вникаю. Не интересно.

- Если я тебя правильно понял...

- Ты меня правильно понял. По крайней мере, я хочу еще раз попробовать, - твердо говорит она. - А там поглядим.

СТОЯНКА IX

Знак - рак.

Градусы - 12°51 '26" - 25°42'51".

Названия европейские - Атпарс, Амарс, Архаам, Альхарф.

Названия арабские - ар-Тарф - "Взор (Льва)"

Восходящие звезды - каппа Рака и лямбда Льва.

Магические действия - изготовление пантаклей, чтобы вредить путешествиям.

- Я, - говорю, - хочу еще раз попробовать. А там поглядим.

Интересно, со стороны заметно, что я сейчас визжать начну от страха, как свинья по дороге на бойню? Дай я себе волю, страшный вышел бы крик. Но нет, молчу. Улыбаюсь даже, кажется. Зоя д'Арк. Жанна Космодемьянская. Ай молодца.

А ведь могла бы...

Я, к слову сказать, крупный специалист в области свиного визга, так уж вышло. Когда-то невероятно давно, еще при советской власти и чуть ли не до Куликовской битвы, мы с сердечным дружочком все лето дачу снимали на окраине большого южного города, за сущие копейки, поскольку до моря полчаса на троллейбусе; кроме нас не нашлось дураков там селиться. Каждый вечер принимали гостей, жарили шашлыки; сухое вино не то что лилось рекой - водопадами грохотало. Часа в два ночи, когда гости расходились, а мы выносили в сад резиновый надувной матрац, покрывали его пестрым, изодранным в сладкой муке пледом и прижимались друг к дружке покрепче, чтобы в траву не скатиться с узкого ложа, мимо нашего дома ехали грузовики с визжащими от обреченности свиньями. У этих "эшелонов смерти" не было выходных, разве что в ночь с субботы на воскресенье они появлялись пораньше, сразу после полуночи. Потом оказалось, бойня где-то совсем рядом, чуть ли не в трех кварталах от нашего арендованного рая.

Свиньи пронзительно кричали, предчувствуя скорую гибель, а мы, счастливые пьяные дураки, вторили им, кривлялись, заводились от этого так, что притворные вопли то и дело перерастали в подлинный утробный вой. Говорили потом друзьям-подружкам: "Трахаться нужно в состоянии полного свинства", - и загадочно улыбались, не вдаваясь в объяснения. Никто, кроме нас, так и не узнал, что речь шла вовсе не о выпивке, вернее, не только о ней.

Это была наисладчайшая из наших интимных тайн, но мы и сами не догадывались, как много для нас обоих значат эти языческие пляски на костях и копытах. Поздней осенью, когда на даче стало совсем уж холодно и пришлось разъезжаться по городским квартирам, наша страсть почти сразу же превратилась в нежную, но вполне равнодушную дружбу - такая часто возникает между стариками, которые крутили шашни в молодости, но почти невозможна между бывшими любовниками, если им на двоих едва-едва сорок лет.

Уже потом, годы спустя, я удивлялась, что эти ночные концерты превращали меня в нимфоманку, а вовсе не в вегетарианку. Вроде бы нежная, жалостливая, сентиментальная девица - и на тебе. Как все же причудливо устроен человек...

Господи, о чем я думаю? Что у меня в голове?!

- Одевайся, поехали, - командует тем временем мой рыжий учитель-мучитель. То ли он и правда не заметил моего путешествия в прошлое, то ли просто внимания не обратил. Не интересно ему.

Ну и правильно, что неинтересно.

- Еще раз попробовать - это святое, - говорит. - Такое дело откладывать не годится. И... Знаешь, я отлично понимаю, что словами делу не поможешь, но ты не бойся, пожалуйста. Самое страшное в любом случае позади. Кайфа от раза к разу все больше, а проблем - меньше. И контролировать ситуацию все легче. Рано или поздно настанет момент, когда будешь очень четко понимать, где заканчивается чужой человек и начинаешься ты сама. С этого момента вообще сплошное удовольствие, как в кино, только с более полным погружением.

- А что нужно сделать, чтобы этот прекрасный момент наступил "рано", а не "поздно"? - спрашиваю. - Хорошо бы так!

- Ничего делать не нужно. Просто подождать, когда все уладится само собой. Все люди разные, у каждого свой темп.

- А у тебя как было?

- У меня было феерически, - смеется. - Все не как у людей. Поначалу почему-то "кино смотрел", как опытный накх, не забывал о себе ни на секунду. Михаэль надивиться не мог на такое чудо природы. Зато неделю спустя, когда я уже благополучно присвоил чуть ли не сотню чужих судеб, меня вдруг переклинило. После всякого сеанса подолгу путался в воспоминаниях: где мои, где чужие? Порывался звонить каким-то якобы любимым - добро бы только девушкам, но ведь и мальчикам тоже, - навещать чужих мам, писать письма невесть чьим приятелям... Михаэль, бедняга, едва успевал пресекать мою активность. Вот уж кто никогда меня не забудет! Развлек я его знатно. Но потом все как-то само собой утряслось. Надо было просто подождать, оказывается.

- А где гарантия, что это снова не начнется? - спрашиваю.

- Гарантия? - ухмыляется. - А ты не замечала, что в жизни человеческой вообще нет места гарантиям? Было бы странно, если бы они были в нашем деле - в качестве исключения. С какой стати?

Крыть нечем. Пойду, что ли, действительно одеваться, ежели так. Чего тянуть?

* * *

- Может быть, на кафе хочешь взглянуть? - спрашивает он, пока греется машина. - Можем мимо проехать, поглядеть, как там дела...

О чем это он?

- На какое ка...? - И умолкаю, не договорив, потрясенная.

Забыла ведь о вчерашнем происшествии. О Маринушкином кафе, о своей возлюбленной куртке, погребенной под гипотетическими руинами, вообще обо всем забыла напрочь. Хотя, казалось бы, о чем теперь всю жизнь помнить, как не об этом чрезвычайном происшествии?

- Боже, - вздыхаю. - Я ведь даже не поняла сначала. А ведь какое приключение было у нас с этим кафе. И как ревела вчера, помнишь?

- Я-то помню, - улыбается. - В отличие от некоторых... Не бери в голову. По твоим ощущениям, это все было лет пять назад, верно?

- Ну да. До моего счастливого сожительства с Валентином Евгеньевичем.

- Именно. Ну что, хочешь поглядеть на руины при свете дня?

Ну да, пожалуй. Не то чтобы хочу, но взглянуть не помешает. Надо же знать, как обстоят мои собственные дела. Киваю и пожимаю плечами одновременно.

- Это всегда бывает, - мягко говорит человек, которого я все никак не привыкну называть "Максимом", хотя бы про себя. - Собственная жизнь очень быстро становится столь малозначительной и неинтересной, так что приходится силком заставлять себя делать какие-то обязательные вещи. Деньги на прокорм зарабатывать, за квартиру платить... Очень трудно поверить, будто все это по-прежнему необходимо.

- Ой, - спохватываюсь. - Кстати о прокорме. Мне же перевод заканчивать нужно. Кровь из носа, умри, но сделай. Иначе не видать мне потом халтур как собственных ушей. Наташка такие вещи только бывшему мужу прощает, да и то до поры до времени.

- Ну вот и работай. Кто ж тебе не дает? Весь сегодняшний вечер и грядущие дни в твоем распоряжении. Компьютер-то у тебя свой? Тогда вообще нет проблем. У меня тоже дела поднакопились, так что я тебе мешать не буду. Разве что сопеть озабоченно. Но не очень громко.

- Это как раз ничего. Хоть электродрелью орудуй, я еще и не к такому привыкла. Лишь бы голова служить не отказалась. Все же без нее сложно работать.

- Не откажется. Ты еще удивишься, когда поймешь, насколько все стало проще. Именно потому, кстати, что больше не имеет значения, не является чем-то "важным". Но это отдельная тема. Потом как-нибудь.

Слово "потом" в его устах звучит чрезвычайно соблазнительно. Понятно почему. Как бы там ни было, а не все аспекты собственной жизни кажутся мне "малозначительными" и "неинтересными". Ох, не все...

Ну, поглядим, как оно дальше пойдет. Но мне почему-то заранее кажется, что невзначай оброненное обещание рыжего Иерофанта оставаться рядом со мной еще долго будет кружить мне голову. Потому что таких идиоток, как я, еще поискать.

Мы между тем трогаемся с места. Дворники с визгом елозят по стеклу, рыхлые комья снега разлетаются в стороны, из-под колес с хлюпом и чавком летит грязища. Какая ни есть, а все же весна. Ну, почти. Февраль не то на исходе, не то уже изошел; мне бы на календарь, что ли, взглянуть, для обретения хоть какого-то равновесия...

- Сегодня, - спрашиваю, - зима или весна? Какое число?

Рыжий достает из-за пазухи телефон, глядит на него с умным видом. Там, надо понимать, все про времена года написано. И еще таблица умножения в придачу, как же, как же.

- Первое марта, - объявляет. - Значит, весна. Смотри-ка, а ведь действительно число написано на пузе у этой буржуйской игрушки. И время. Зашибись. Я обескуражена чудом техники, но виду не подаю.

- Ага. У них это называется весна, - ворчу. - Глотать чернил и какать...

Мой спутник начинает ржать; телефон, дабы продемонстрировать лояльность хозяину, тут же принимается трезвонить. Имитирует, что ли, веселье?

- Да, - говорит властелин хитроумной машины, одновременно уворачиваясь от метнувшегося на встречную полосу троллейбуса. - Слушаю вас настолько внимательно, насколько это возможно... А, конечно, она рядышком. Передаю ей трубку.

- Неужели меня? - спрашиваю почему-то шепотом.

- Ну да. Начинаю понимать, что во мне погиб образцовый секретарь. Так, оказывается, приятно, когда телефон звонит у тебя, а беседой грузить собираются кого-то другого...

Маринушка, конечно. Волнуется: как у меня дела? Кажется, очень обрадовалась, обнаружив, что мы с рыжим по-прежнему неразлучны. Она уже давно мою личную жизнь устроить мечтала. Иногда я думаю, что в каждой женщине живет сваха; только добрые хотят, чтобы все вокруг были счастливы, а стервозные не могут допустить, чтобы хоть кто-то увильнул от всеобщей каторжной семейной повинности. Вероятно, именно поэтому вторые ведут дела куда более ловко. А вот Маринушка моя еще ни разу в жизни никого не сосватала. Даже собственный сын, как я понимаю, по сей день бобылем живет, хоть и завидный, теоретически говоря, жених, богач и не чудовище. На меня ее предпоследняя надежда.

Но она, конечно, понимает, что сейчас мне такие темы обсуждать неудобно. Владелец телефонного аппарата рядом, как-никак. Поэтому от расспросов меня бог миловал. Оно и хорошо: что, интересно, я стала бы ей рассказывать? "Сначала мы немножко поколдовали, а потом он спел мне колыбельную?" В моей жизни и всегда-то было слишком много правды, которую фиг кому-то расскажешь, а уж теперь...

В итоге мы с Мариной просто чуть-чуть поговорили про кафе. Дескать, зал - вдребезги, наша витрина и соседские окна - в пыль, зато подсобные помещения более-менее целы. Вещи мои, соответственно, тоже. Забрать их можно у Лешиного помощника. Даже нужно. Он очень просил сделать это как можно скорее. А то, дескать, ревнивая супруга в офис с обыском нагрянет - и как ей объяснишь происхождение двух мешков разноцветных колготок? Только ради Алексея Хуановича и пошел на риск. Теперь сидит, дрожит, валидолом давится.

Марина звонко хохочет. А я записываю телефон потенциальной жертвы семейного террора, радуюсь. Туфельки мои, книжечки, курточка, тряпочки - ура-ура! Все живы.

- Ты, - спрашиваю, - будешь теперь с кафе что-то делать? Или хватит с тебя?

Но Марина сдаваться не собирается. К лету, - клянется, - откроемся. Во что бы то ни стало. Ремонт сделаем лучше прежнего, Леша охрану обеспечит, а все остальное останется по-старому.

"Все остальное" - это у нас я. И мой мистический сервис.

Прежде чем попрощаться, Марина взяла с меня слово, что я вернусь, как только все уладится. Причем с жильем до лета ждать не придется. Недели через две в моей комнате снова можно будет жить, так ей кажется. Ну, в крайнем случае через месяц. Не позже.

Вслух я сказала: "Да, конечно", а про себя подумала: "Поживем - увидим". Не потому что губу раскатала до небес. Каких-то особенных, из ряда вон выходящих планов на будущее нет у меня пока. Да и вряд ли они появятся - с чего бы?.. Просто я уже знаю кое-что о пропасти между пунктами А и Б. Понимаю, каким образом месяц может стать вечностью.

Впрочем, может и не стать. Никаких гарантий, товарищ Максим дело говорил. Никаких чертовых гарантий.

Попрощавшись с Мариной, я безотлагательно начинаю маяться дурью. Надо бы позвонить счастливому обладателю двух мешков моих колготок и прочего барахла. Подъехать, куда скажет, забрать. Казалось бы, чего проще? А я сижу, молчу, мучаюсь. Это ведь нужно спросить разрешения позвонить. За телефон все же не я плачу, следовательно... Ох! Потом снова просить: "Давай заедем туда-то". И ведь понятно, что отказа мне не будет. Но от этого я только стесняюсь еще больше. Слова вымолвить не могу.

Это потому что дура-дура-дура.

Дурища великовозрастная.

Рыжий, кажется, все понимает. Видит меня как на ладони. Косится с уважительным любопытством, как на музейный экспонат. Наконец, притормозив у светофора, говорит:

- Ты звони, если нужно. И лучше прямо сейчас. А то потом окажется, что мы не в ту сторону едем. А на проспекте Мира развернуться не так уж много вариантов.

- Спасибо, - бормочу, уставившись в окно.

Беру трубку, набираю номер, кнопки пищат под моими пальцами, словно бы щекотно умной машинке. Хранителя моего барахла зовут Дмитрий Абусаидович. Покруче, чем "Алексей Хуанович", пожалуй. Может быть, Леша подбирает приближенных именно по такому принципу? Чтобы над шефом даже за глаза не смеялись? Вполне ведь возможно... Хоть бы не запнуться, что ли, когда говорить буду. Люди с диковинными отчествами очень болезненно реагируют, если кто запнется. Натерпелись уже от братьев по разуму...

Но нет, бог миловал, выговорила с первой же попытки. Очень мило пощебетали с Абусаидычем; он мне прежде, чем адрес назвать, два анекдота рассказать успел. По чужому-то телефону.

Едва распрощалась.

- Прости, - говорю, - что долго трепалась. - Такой дядька общительный попался... А ехать мне надо на улицу Алабяна. Это, как я понимаю, очень далеко.

- Все, что в черте города, не очень далеко, - беспечно отмахивается рыжий. - В самый раз. Бешеной собаке семь верст не крюк... И знаешь что? Прекрати, пожалуйста, а?

- Что прекратить? - пугаюсь.

- Бытовой ужас, - смеется. - Ну что ты, в самом деле? Сколько можно меня стесняться?

- Ну, слушай, - говорю, - неужели непонятно? Я не привыкла сидеть на чужой шее. А на твоей второй день сижу. Ем твою еду, сплю на твоей тахте, разговариваю по твоему телефону, а теперь еще и по делам тебя на другой конец города гоняю. Конечно, мне неловко...

- О! - восклицает он с неожиданным энтузиазмом. - О! Эта ужасная женщина загоняла меня по делам, съела мою еду и выспала всю мою тахту до последней пружинки! Что я теперь буду делать? О-о-о!

Я невольно улыбаюсь, а этот злодей ржет в голос, довольный собственным выступлением.

- Мы с тобой, - отсмеявшись, говорит он, и голос его звучит на удивление строго, - не для того встретились, чтобы подсчитывать, кто кому сколько теперь должен. У нас с тобой, Варвара, одна забота: рыть окопы вечности на поле боя человека со смертью. Наше дело солдатское: из одного котелка хлебать все, что туда навалено. А уж чей котелок, это в боевых условиях никого парить не должно.

Молчу, потрясенная его пафосом. Что тут скажешь?

- К тому же... - задумчиво мычит он, сворачивая на Сущевский вал.

Я жду продолжения пламенной тирады, но рыжий снова меня огорошил.

- Ты меня вчера чаем напоила, - мечтательно говорит он. - Жасминовым, в "Летчике". Помнишь?

- Вовек не забуду, - улыбаюсь невольно. - Такое разорение. Шестьдесят рублей за порцию. Убиться веником.

- Какая разница, сколько рублей? Меня, между прочим, никогда еще девушки по ночным клубам за свой счет не водили. И вдруг сбылось. Я с тобой, можно сказать, невинность утратил. За такое ничего не жалко.

Да уж. Крыть действительно нечем.

- Есть вещи, которые имеют значение, - резюмирует мой Иерофант, тормозя у очередного светофора. - Их, честно говоря, очень мало. И есть вещи, которые никакого значения не имеют. Их великое множество. Мне бы не хотелось, чтобы мы с тобой тратили драгоценное время своей жизни, обсуждая или, хуже того, мучительно обдумывая последние. Угу?

- А как отличить одно от другого? У каждого свой список...

- Что касается списка, просто верь мне на слово, ладно? Потому что я на несколько сотен лет старше - не по документам, конечно. Но документы как раз относятся ко второй категории ценностей... Смотри, как нам везет! Будний день, обеденное время, а Сущевка пустая. Вот это действительно важно, а все прочее - суета сует, коллега Соломон не даст соврать.

Экая все же скотина. Если он и дальше будет такой хороший, остроумный и обаятельный, я ведь совсем увязну. Пропаду пропадом. Должен бы понимать такие вещи, если уж на несколько сотен лет старше. Быть великодушным, установить рычажок регулятора своего очарования на минимум. Неужели трудно?

Вот если бы он притворялся, сознательно меня охмурял, то-то было бы славно - во всех отношениях. Но нет. Кажется, он просто такой и есть. Даже когда один дома и никто его не видит.

Какой ужас.

* * *

Два часа спустя мы кое-как припарковались на Большой Дмитровке, и без нас под завязку забитой автомобилями. Дела мои к этому моменту, надо сказать, обстояли хорошо, как никогда прежде. Спасенные вещи обрели пристанище в багажнике, а в сумке у меня покоился конверт из плотной жемчужно-серой бумаги. В конверте я обнаружила великое множество иноземных купюр и записку от Леши: "Милая Варвара, я считаю, что мой долг возместить Вам моральный ущерб и компенсировать неудобства, связанные с известными Вам прискорбными обстоятельствами, ответственность за которые отчасти лежит на мне. С уважением..." - и неразборчивая подпись с индейской завитушкой, словно бы срисованной с одной из страниц Кодекса майя. Впрочем, почему "словно бы"? Именно что срисованной. Его Маринка подучила, давным-давно, в те доисторические времена, когда заковыристое отчество и эффектная загогулина вместо подписи были единственным достоянием прыткого юноши с незаконченным гуманитарным образованием.

Мой "моральный ущерб" был оценен в две тысячи долларов. Не то чтобы очень дорого, но и не слишком дешево. В самый раз. Другое дело, что до этого момента мне и в голову не приходило как-то оценивать этот самый "ущерб". Мастеров-саперов все равно не найти, а если уж взыскивать, то с них. Но, поразмыслив, я решила, что Алексей Хуанович поступил со мною по справедливости. Взрыв в кафе - побочный эффект каких-то его делишек. И хорошо, что он сам это понимает. Очень хорошо. С такими жуками в голове обычно живут дольше, чем без оных. Можно сказать, закон природы.

Да и мне деньги не помешают, чего уж там. Давненько их у меня не было, по крайней мере в таком количестве.

Благодетель мой отнесся к новости с оптимистическим равнодушием. Сказал: "Ну вот, как все славно, будешь теперь меня чаем в клубах поить до скончания дней", - и тут же, кажется, выкинул из головы неинтересную информацию о моем внезапном богатстве. У него была иная забота: найти место скопления обиженных на судьбу. Колесил по Москве, неодобрительно оглядывал вывески, пока наконец не свернул на Большую Дмитровку. Дескать, тут есть очень хорошее местечко. Именно то, что нам требуется.

Кафе мне понравилось. Маленькое, но поделенное на целых три зала. Везде круглые столы, старые стулья с гнутыми спинками, темные деревянные полы, по стенам - не картинки, фотографии. Черно-белые, эстетские портреты фантасмагорических бритоголовых девиц с сигарами в зубах. Они развешаны повсюду, но живых курильщиков привечают лишь в самом дальнем помещении. Понятно, что именно там аншлаг; два других зала пустуют. Думать потому что надо головой, а не задницей.

Мы, конечно, проникли на задымленную территорию, благо один свободный столик там все же нашелся. Когда мы уселись, стало ясно почему: рядом ревел кондиционер, маленький, но сердитый. Меня только что со стула не сдувало.

- Если кто-то уйдет, пересядем, - без особой надежды пообещал мой персональный Вергилий. - Но это, поверь мне, единственный недостаток места. Вокруг - сплошь наши клиенты, за редчайшим исключением. Богема потому что, а какой же русский художник без экзистенциальной муки?.. При этом кофе здесь - лучший в Москве. Ну, или почти лучший. Есть еще два превосходных местечка, покажу как-нибудь... Я даже не стану тебя торопить. Сначала попробуй эту неземную красоту. Ну и оглядись. Выбери, кто тебе по душе.

- Сегодня пусть будет девочка, - говорю решительно. - Для разнообразия.

- Хитрая какая, - улыбается. - Думаешь, девочкой быть проще? Ну-ну. Попробуй.

Угадал. Я действительно так думаю.

- А разве нет? - спрашиваю.

- Честно? А черт его знает! Нет никакой закономерности. Разные бывают мальчики и девочки. На кого нарвешься.

- Видишь, там, у входа, близнецы? - шепчу. - Две девочки, близнецы. Такие красотки... Всю жизнь мечтала узнать, каково это: иметь рядышком свою точную копию? В юности думала, была бы у меня сестричка-близнец, и никаких мальчиков не надо. И вообще никого. На самом деле, наверное, не так это сладко, как кажется, но мне до сих пор ужасно интересно.

- Понимаю. Ну вот и проверь пока, как у них дела. А я пойду возьму нам кофе. У них тут нет официантов. Но это и неплохо. Ждать никого не надо.

Убежал. А я сижу, разглядываю близняшек. Такие красавицы, эх! И кажется, очень хорошие. Ну, или мне просто приятно так думать...

Но мало ли что мне приятно. Надо бы по-настоящему на них поглядеть, как вчера ночью. Неужели снова получится?

Сконцентрироваться никак не удается, поэтому нашариваю в сумке карты. Пробую на вкус настроение, да уж, умри - лучше не скажешь. И как я раньше жила без этой точной формулировки? Блуждала, можно сказать, во мраке невежества...

И тут же выясняю, что одна из девочек счастлива и почти безмятежна, только немножко волнуется за сестру. Даже не волнуется, а лишь подозревает, что, возможно, имеет смысл начинать волноваться - вот как все сложно, оказывается, бывает у людей устроено. Заглядываю быстренько под стол: что за карта у меня в руках? Двойка Чаш, ну-ну, все нам теперь понятно. У нашей красавицы роман; вряд ли самый грандиозный в ее жизни, но чрезвычайно приятный. Упоительный, я бы сказала. Вот именно. Упоительный.

С нами, девочками, такое то и дело случается, ага. И только у мисс Варвары все не как у людей. Или даже так: все как у нелюдей.