бывших и настоящих любовников...
требовало больше ничего, не вопило панически, а лишь тихо радовалось,
отдыхая от соковыжималки метро, от напряженной ходьбы вслепую, от
привычного, почти не осознаваемого, но изматывающего бабьего страха перед
одиноким перемещением по ночному городу; и кухня, на которой она когда-то
женственно, семейно, радостно варила суп, и мыла посуду, и ела этот суп из
этой посуды с этим Симагиным и с Антоном, и пила с ними чай, вдруг стала
чувствоваться как самое спокойное, самое надежное, самое защищенное место
на свете. Не хотелось никуда идти. Вкусно пахло свежим чаем. И домом. Дома
у нее пахло тоской. А здесь - пахло вкусным чаем и домом.
нереальное.
отвернулся и она поняла, что больше он ничего не скажет, спросила:
сделать?
ноги, откинулась на спинку стула и, запрокинув голову, даже прикрыла глаза.
Хорошо... Ничего не ответила. И Симагин молчал. Только позвякивала посуда.
Наверное, он чашки доставал, и Асе стало немного интересно их увидеть -
вспомнит она эти чашки или нет; но не было сил поднять веки. Забулькал
разливаемый чай. Она по-прежнему сидела с запрокинутой головой и закры-
тыми глазами. Медленно, почти равнодушно произнесла:
дам, если что. Отдыхай.
двинешься.
уставилась на Симагина.
чашки на блюдцах, бросил ей в лицо удивленный взгляд.
другую - на противоположный край стола. - Вот сахар... если хочешь. Вот
ложечка... Знаешь, Ася, среди прочих легенд о знаменитом академике Орбели
есть такая, - он ногой придвинул второй стул и сел напротив Аси. - На
каком-то административном действе некий хмырь обратился к нему: <Вы, как
бывший князь, должны понять...> Величавый академик величаво повернулся к
хмырю и пророкотал: <Князь - это не должность, а порода. Вы ведь не можете
сказать о собаке: бывший сенбернар>.
комок в горле Ася сказала:
позже. Ты себе сделай, если хочешь.
пор толком и не успела его разглядеть. Как-то он, похоже, и не изменился
совсем. На мне, подумала она, время сильнее сказалось, чем на нем, это точно.
Ну еще бы. Без детей... Впрочем, доподлинно я этого знать не могу, конечно.
Но, во всяком случае, явно без живущих с ним под одной крышей детей...
Только некий флер аскезы на физиономии. От этого глаза и лоб кажутся
больше, а улыбка - светлее.
кубиками.
режим. А чтобы сесть на поезд, нужно переместиться в город, потому что
вокзал в городе, значит - за границу, значит, письменные заявления,
оформления, очереди, визы, за все плати... Не наездишься.
картинно поднял чашку.
жилания. Имэю жилание купыт дом - но нэ имэю вазможнасты. Так випьем за
то, чтоби ми даже пад давлэнием наших вазможнастэй ни-ка-гда, - он
назидательно повел указательным пальцем левой руки, - нэ паступалы
напирикор нашым жиланиям!
отношениях, чтобы вот так вот откровенно спрашивать и дружески
подтрунивать... Вдруг с кромсающей резкостью ударила в глаза и даже в кожу
ладони их последняя встреча на набережной. Как при всем честном народе по
морде его колотила... и через Бог знает сколько лет явилась - не запылилась:
где тут нужник? А он как ни в чем не бывало. Наверное, у него так и осталось:
от этой мелкой твари можно ожидать чего угодно. Человек же не обижается на
муравья, если тот заползет куда не надо. Просто не обращает внимания; а если
слишком уж надоест - сдувает. Или давит. Неужели он так меня видит?
Наверное. Даже не поправил, когда я, кретинка, имя перепутала... Ой, стыдуха!
Равнодушное благодушие. Да и не вполне равнодушное... Безопасность и
покой. Интересно, такое мое состояние - это ему поклон или плевок? То, что
мне при нем ни с того ни с сего так спокойно и свободно - это значит, что я
его совершенно не воспринимаю как мужчину? Или наоборот, что я его
воспринимаю именно как мужчину, а не как кобеля, с которым, если не дошло
еще до предслучечных поскуливаний и обнюхивании, уже и делать нечего?
ни гвоздя забить, ни врага убить. Вообще не способные ни к какому действию.
Именно они страну прогадали. Ждали, что Политбюро им рай на блюдце
поднесет. Дескать, чем больше мы про рай будем болтать, чем более сладким
мы его выдумаем, тем быстрее нам его дадут и тем слаще он окажется...
имя, и он, ощутив это, с пониманием взглянул ей в глаза и улыбнулся как-то
особенно тепло.
легко на душе. Нет, подумала она, я для него не муравей. - Понимаешь, какой-
то смысл в твоих словах есть, .безусловно... Но все же есть в них что-то и от
сермяжной правды человека, который грамоте не знает, оттого и проку в этих
закорючках, которые буквами зовутся, не видит ни малейшего. Не ровен час,
для такого наблюдателя дергающийся в петле висельник покажется человеком
куда более активным и способным к действию, нежели сидящий с
отсутствующим взглядом заморыш, сочиняющий: ту би, ор нот ту би - зэт из
зэ куэсчн...
писать <Гамлетов> этот заморыш еще и довольно неплохо шпажонкой
помахивал, кажется! Если в том возникала нужда!
на зоне, и система ценностей зоны нас просто подмяла. Даже таких вроде бы
культурных, интеллигентных людей, как ты. Причем ты сама даже не отдаешь
себе в этом отчета. Просто активностью ощущается теперь лишь активность
барака: махоркой разжился, стукача в нужник спустил, вертухая обманул,
мастырку классную поставил, так что пару дней теперь на работы не погонят...
Не выше.
Выжить бы - а остальное уже роскошь. Ведь нельзя чувствовать нарочно. Я не
могу заставить себя мечтать о том, о чем в действительности не мечтаю, любить
того, кого в действительности не люблю...
о любви... вернее, о нелюбви. Бестактно. Но Симагин был, похоже,
непробиваем. Он изменился, подумала Ася. С виду - нет, а на самом деле
такая железяка внутри чувствуется...
Симагин. - Добр по собственному желанию. Щедр по собственному желанию.
Сострадателен по собственному желанию. Звучит абсурдно, согласен. Пара-
доксально, вернее. Но ПО ЧЬЕМУ ЖЕ ЕЩЕ желанию мы можем стать
добрыми, щедрыми и прочее? Мир всегда, Ася, всегда будет стараться сделать
нас злобными и скупыми. Конечно, невозможно враз, сей секунд, почувствовать
то, чего не чувствуешь. Мы привыкли, что это злостное и, как правило, подлое
лицемерие - делать вид, будто чувствуешь то, чего не чувствуешь. Потому что
мы всю сознательную жизнь прожили среди предельного лицемерия. Это одна