темно-синей шерсти и шерстяная рубашка алого цвета, отделанная ярко-синим
и белым, сошедшие с ткацких станков моих жен. Высокие сапоги и куртка из
оленей шкуры, при этом куртка усеяна золотыми кольцами. Плащ из меха
черного медведя, с которого я сам его снял; плащ был отделан каймой
темного пурпура, застежки были из серебра. Пояс для ножей был из красного
бархата, вымененного у моуи, городская вещь, так же как и два железных
ножа в нем.
не дрожала рука.
живота терзал меня, напоминая о Тафре. Чувствуя свое бессилие в этом
случае, я старался отогнать эти мысли прочь.
голодную зиму. Я сел в седло и вскоре выехал с родными моих жен, по
традиции женитьба роднила и мужскую часть семьи. Я знал, что могу доверять
Доки, родственнику по линии Асуа, и Финнуку - отцу Чулы, так же мало, как
и остальным, а старшим братом Моки был Урм, тот, кого я сбросил в моем
испытательном бою на воина. Я сломал ему ногу, и она плохо срослась, так
что у него не было особой причины благословлять мое имя.
золотому щиту прямо над колоннами черных сосен в конце дороги.
и сувенирами. Семьи выплачивали Кровавые Выкупы, и начинались новые
враждования. Вскоре воины напивались и затевали поножовщину, когда
мочились на деревья.
способы для соперничеств и состязания, скакали на неоседланных жеребцах,
метали копья в мишень или просто пили на спор, пока не падали ничком или
не выхватывали ножи и сваливались замертво. Я не участвовал в пьянстве,
будучи не в состоянии проглотить больше одной чаши. Но моя гордость
заставляла меня участвовать в других состязаниях. Каждый год они вызывали
меня испытать мой лук или копье, или ту или другую лошадь, все время
молясь своим демонам, чтобы я опозорился, но я разочаровывал их и всегда
побеждал. Они никак не могли научиться. Вскоре я выиграл у них набор
прекрасных очищенных стрел из белого дерева с алым оперением, десять
бронзовых колец и чей-то плащ из волчьей шкуры.
жизнь за этот день, не предупреждало меня об охотнике, нацелившем древко
своего копья в мою спину.
напиться на закате. Пока он пил, я стоял под деревьями и оглядывал сначала
долину, которая превратилась от костров в тарелку, полную дыма, потом
высокую гряду горных чащ на западе и севере.
солнца между стволами. Это был хватающий за душу свет, красный, умирающий
свет, но чистый, как кристалл. Горы стояли на фоне этого света в сгустках
тени и гребнях пламени, и каждая была похожа на огромный гаснущий уголек в
очаге солнца.
из горных теней ожили и надвигались с запада зубчатой волной.
всадников, скакавших с запада, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, и искры
летели из драгоценных камней на их одежде и сверкали в поводьях их высоких
коней. Драгоценности и кони пришпорили мою память, и бесчисленные рассказы
всплыли в моем мозгу.
наблюдал, как я бегу вниз по склону к долине собрания.
деревьев. Он углубился в азартную игру в кости, только что проиграл
золотой самородок и гремел про несправедливость, и пил как водосточная
труба. Они все были пьяны, но по сравнению с Эпиком казались трезвыми.
Поблизости на костре жарился скелет тощего оленя, брызгая на них вонючим
жиром.
затуманены неприязнью и пивом.
прекрасной темноволосой кобылы, моей женщины, которая делает мне
мальчиков, которая даже сейчас готовит мне нового прекрасного Тувека в
своем животе. - Он потряс мешком с пивом, и окружающие загоготали, салютуя
его мужской силе.
происходит. Тебе бы лучше протрезветь.
мне было не до того.
стиснув желтые зубы. Уже полгода он доставал бровями только до моего
плеча, что его не устраивало. Он размахнулся своей потной лапой и ударил
меня по лицу. Я не стал уворачиваться, хотя мог сделать это; он был
медлительный, как патока. Я даже не покачнулся - красный боров был сейчас
как подушка, никаких мускулов - но моя собственная рука инстинктивно
начала подниматься в ответ. Я бы расплющил ему нос, если бы позволил себе
закончить движение.
намерения их мирные. Судя по украшениям, это могут быть городские
налетчики.
спешил предупредить крарлы.
костры.
шва; после этой распиливающей, пронзительной трещины ударил раскат грома,
взрывая землю.
извиваясь и клубясь, и оставляя за собой красное месиво. Из этого красного
месива, спотыкаясь и пошатываясь, поднялись мужчины без рук или лиц.
Закружилась собака, пронзительно лая, половина живота у нее путалась между
лапами.
повторилось. Люди распластались ниц, как перед богом. Этот гром ударил
дальше, к северу. И из того района взмыла вторая кровавая волна криков и
ужаса и спала, иссякнув.
которые из них выпускались. Этот первый урок был основательным. В первый
раз меня охватил настоящий ужас. Для меня ужас выражался в полной
беспомощности перед механизмом, не знающим законов, неуязвимым.
долину. И, наконец, настало время, когда она не возвратилась.
и криков, и через это марево дыма и копоти на западном склоне загрохотала
лавина. Никакого кия, никакого улюлюканья бойцов в атаке. Только стук
копыт и звенящее пение отделанных драгоценностями доспехов.
обнажив в оскале зубы.
чужой. В это мгновение какой-то зверь с всадником на спине влетел в
колючий кустарник.
по-змеиному тонкой шеей и широко разинутой пастью. Всадник был в слепящих,
как молния, украшениях и зияющих дырами истрепанных мехах. У него было
золотое лицо, лицо золотого ястреба, а над ястребиным гребнем знамен
развевались волосы цвета белого шафрана.
осматриваясь по сторонам, отупело вспоминая, где я и кто. Вскоре я
протиснулся сквозь обломки деревьев. Жарившийся скелет оленя увеличился в
размере благодаря человеку, упавшему сверху, и теперь они жарились вместе.
вырезанный в щетке. Они выстрелили своими адскими молниями, затем
проскакали по краям месива, сгоняя людей впереди себя, как умные волки
поступают со скотом, а затем, сбив их в стадо, погнали маршем-броском
через горные хребты прочь. Был небольшой бой, очень короткий. Никто с
золотыми и серебряными лицами не остался кормить ворон, пронеслись без
потерь, дьявольские кони перескакивали через скалы и рубиновые сумерки,
как будто к их ногам были прикреплены крылья.
неудержимый. Они захватили около тридцати человек, и еще пятьдесят умрут
от ран до восхода луны.
обморока. Никто из нас не отправился в погоню за врагом. Только бесцельные
крики разносились по долине, давая выход гневу и страху. Некоторые вожди,
и среди них Эттук, вопили и потрясали копьями в дымящемся, темнеющем небе.