как никогда, за верхушками крыш не было никаких мачт. Меня мучили
сомнения, но я продолжал ехать вперед.
звук эхом отдавался среди бурых потрескавшихся стен. Я свернул на Тампере
- вид у нее был такой, словно там так и летала все та же грязная бумага,
но в этот раз я не стал останавливаться. Мне казалось, я сообразил, в
какой стороне должны быть доки, но, как выяснилось, все было не так
просто. Улица с односторонним движением погнала меня метаться, как мячик,
по туманным безликим боковым улочкам, и я потерял дорогу так же, как
тогда, когда бродил здесь пешком. Часто я проезжал мимо узкого поворота, и
мне казалось, что там, дальнем конце, я что-то видел краем глаза, но когда
я сворачивал на следующем, оказывалось, что он беспросветно ведет кругом и
в другом направлении. Либо я притормаживал, разворачивался и въезжал в тот
поворот, что казался мне нужным, но обнаруживал только, что отблеск света,
который я принял за море, был отражением света, проникавшего из
зашторенного окна, а красная вспышка, так похожая на вывеску таверны,
оказывалась лишь забытой старой афишей, хлопавшей по стене. Когда,
наконец, одна такая улочка выплюнула меня на более широкую дорогу, которую
я заметил раньше, оказалось, что это все та же Дунайская улица, только
значительно дальше за улицей Тампере. А там, под сияющим рыжим уличным
фонарем, висела блестящая новенькая бело-коричневая вывеска для туристов,
которую в свой первый приезд сюда я мог бы увидеть, только если бы проехал
дальше: К ГАВАНИ.
туда, куда показывал знак, и поехал дальше. Ехал я до тех пор, пока
совершенно неожиданно мрачные стены впереди не исчезли, и Дунайская улица
вышла на небольшую аккуратную круглую площадку с яркими огнями,
растениями, высаженными в бетонных тумбах, и голубыми знаками стоянки,
разбегавшимися во всех направлениях. А за ней, в обрамлении ряда зданий,
просто-таки сверкавших в последних лучах солнца отчищенным камнем и свежей
краской, находился док, где не было кораблей, зато висели белые цепи,
такие же, какие можно увидеть в пригородных садиках. Я подъехал туда, к
свободной стоянке, и вышел из машины. Я оглядел док в том месте, где он
выходил в открытое море, но воды его были пусты. В поле зрения не было ни
одного корабля - только склад, на верхнем этаже которого я разглядел
розовую неоновую вывеску диско-клуба. Морской ветер был приправлен пылью с
окруженного лесами здания, находившегося за моей спиной, и запахом
застоявшихся специй из расположенного неподалеку индийского ресторана. Я
нашел только то, что за чем гонялся в тот прошедший вечер, но сейчас это
казалось почти насмешкой, своего рода приговором.
тот памятный вечер? Галлюцинацию? Призрачную мечту? В глубине души я не
был даже уверен, что она существовала; мои воспоминания об этом были
смутными. И все же мои ощущения кричали, что она где-то здесь, что я
должен найти дорогу назад, пока еще не поздно. Я лихорадочно боролся со
снедавшими меня сомнениями. Но что я мог сделать? Я снова был ребенком,
снова заблудился. Меня отрезали.
взглянуть, что представляет из себя этот диско-клуб; он выглядел стильным
и современным. Разумеется, от этого коктейли не стали бы менее
обжигающими, а дурацкие удары музыки - менее оглушительным, зато публика
была бы как бы более размытой, и не было бы нужды разговаривать. Глаза в
глаза, тело к телу - все просто: никаких избитых фраз, показного внимания,
привычной лжи. Тем, кто приходил туда, так больше нравилось: короткая,
потная, бессонная ночь, размазанный грим и животные запахи, а если все
пойдет как надо - завтрак вдвоем. С девушками, которые сначала вешали свою
одежду, такие вещи проходили лучше всего; это я давно заметил.
Координатами обменивались легко, без всяких обязательств, между поцелуями;
не было никакой необходимости звонить еще раз, и в те дни я звонил редко.
Это была не любовь - ну так что? Любовь - это не для всякого. Во всяком
случае, в отличие от многих других вещей, все было честно. По крайней
мере, это никому не причиняло боли.
сопутствовало, мне становилось тошно. Уже один вид всей этой мишурной
улицы был испытанием для моего рассудка. Само ее существование, казалось,
ужасно противоречило тому, с чем я столкнулся в ту ночь, независимо от
того, романтизировать это или нет. Мне надо было либо выбираться отсюда,
либо поверить... Или уж ничему не верить и ничему не доверять, во всяком
случае, своим чувствам. Я забыл о машине; я тупо брел через дорогу, мне
повезло, что она была пуста. Если бы кто-то увидел меня в тот момент,
наверняка решил бы, что я пьян. Я благодарно погрузился в спасительную
темноту распахнутой пасти улицы, как раненное животное, отчаянно
стремящееся спрятаться. Мои пальцы скользнули по все еще свежей краске
оконной рамы и дотронулись до изношенного камня позади нее. Я моргнул и
огляделся. Теперь, когда солнце зашло, улица была узкой и темной, и это
придавало ей еще большее сходство с теми, по которым я пробирался в ту
странную ночь. Тени прятали то, что с ней стало, слабый отблеск звездного
света, защищенный от резкого уличного освещения, снова окутал ее покровом
тайны. Я оглянулся и рассмеялся над таким контрастом: вся новизна казалась
лишь фасадом, тонким цветистым слоем, покрывавшим то, что лежало под ним в
действительности. И вдруг мне стало не так уж трудно вновь поверить в
себя. Как и предсказывал Джип, я вернулся.
Джипа-штурмана, ладно?" Я вдруг совершенно отчетливо вспомнил его слова,
так, словно снова услышал их: "Спрашивай любого, меня все знают..." Что ж,
это должно быть достаточно просто. Однако меня как-то не прельщало искать
его прямо здесь, во всяком случае, в одном из этих нарядных бистро, они
ему явно не подходили. Но в дальнем конце улицы тусклым желтоватым светом
светились какие-то окна. Должно быть, там что-то есть.
реставрированная. На самом деле вид у нее был самый что ни есть
изношенный. Она находилась на углу улочки, ее можно было узнать по
вычурной вывеске из покрытой глазурью мозаики эдвардианской эпохи,
пурпурно-синего цвета, совершенно потрескавшейся и грязной; и покрытым
пятнами застекленным окнам, таким же закопченным и тусклым, испещренным
надписями, рекламировавшими эль стоимостью в сорок шиллингов,
изготовленный на позабытых пивзаводах. Пробивавшийся оттуда свет был
ярким, доносившиеся голоса - хриплыми; по виду это было крутое местечко, и
я занервничал. Однако отсюда можно было хотя бы начать поиски. Выцветшая
дверь жалобно взвизгнула, когда я открыл ее и ступил в облако удушливого
дыма.
обратил на меня ни малейшего внимания. Что было даже к лучшему, поскольку
в этом обществе, в этом заплеванном и пыльном месте моя элегантная белая
куртка с отделкой из серого меха представляла собой такой же резкий
контраст с одеждой окружающих, как и всеми позабытый электронный пресс для
выжимки сока, поблескивавший в дальнем конце бара. Флюоресцирующий свет
слишком безжалостно высвечивал помещение - потрескавшийся виниловый пол во
всем его выцветшем великолепии, желтые от дыма стены, морщинистые, как
грецкий орех, лица стариков, составлявших большую часть его посетителей,
по виду пожилых рабочих, сгорбившихся и поникших в своих грязных
дождевиках. И кстати, по-видимому, еще и глуховатых, поскольку громкие
голоса принадлежали именно им; несколько мужчин помоложе, этакие
пятидесятилетние версии того же типа, сидели, мрачно созерцая их, как
видение собственной судьбы. У двери кучка задиристых подростков
накачивалась элем из банок и орала друг на друга стонущими голосами. Я
собрался с духом и протолкался мимо них к бару. Крупный, похожий на быка
хозяин подал мне скотч в стакане, потускневшем от вечного мытья, и
наморщил лоб, когда я спросил его, не было ли здесь парня по имени Джип.
бычьими глазами, затем повернулся к постоянным посетителям, опираясь на
стойку, покрытую облупившимся лаком: - Тут джентльмен спрашивает Джипа -
может, кто знает такого?
Морщины стали глубже, одна-две головы отрицательно качнулись, остальные,
казалось, были менее уверены. Однако никто ничего не сказал, и хозяин уже
поворачивался ко мне, пожимая плечами, как вдруг один старикан, сидевший
сгорбившись у газовой батареи, более морщинистый и загорелый, чем
остальные, неожиданно вставил:
поняли, о ком идет речь, и морщины на лбу хозяина разгладились.
преобразившись от легкого движения света. Казалось, все осталось на своих
местах, но заблестело, как мрачная картина, неожиданно получившая хорошее
освещение. Каким-то образом вся эта хмурая картина ожила, словно некая
атмосфера раздвинула границы мрака и депрессии и сделала ее почти
доброжелательной, уютной, безопасной - центром своего собственного
маленького сообщества. Создавалось такое впечатление, словно я смотрел на
нее глазами старика: