была неразборчивой. Мостовая перед церковью была в трещинах и выбоинах.
Старый Город Саллы насчитывает более чем тысячелетнюю историю. Некоторые
из домов сохранились с момента основания столицы, хотя большинство
превратилось в развалины. Жизнь в этом районе по сути прекратилась, когда
один из средневековых септархов счел нужным построить свой дворец,
существующий и поныне, на вершине холма Сканген. По ночам Старый Город
заполняют толпы искателей наслаждений, которые хлещут голубое вино в
подвальных помещениях кабаков. Однако в этот ранний туманный час здесь
было довольно угрюмо. Безглазые каменные стены окружали меня со всех
сторон - в Салле вместо окон принято прорубать узкие щели, но в Старом
Городе своеобразие нашего строительства доведено до крайности.
приближении очередного прихожанина. Однако мои тревоги оказались
напрасными. Когда я подошел к двери церкви, они широко распахнулись и
показался высокий костлявый мужчина в облачении исповедника. Он был,
разумеется, уродлив. Разве кто-нибудь видел красивого исповедника? Это
профессия для тех, кого не удостаивают любовью женщины. У духовника,
который сейчас находился передо мной, были зеленоватого оттенка кожа,
изрытая оспинами, сморщенный заостренный нос и бельмо на одном глазу -
отличительный знак, свидетельствующий о роде его занятий. Он презрительно
смотрел на меня и, казалось, уже жалел о том, что открыл дверь.
необходимость в Вас.
обилие украшений, оценил мои размеры и щегольские замашки и, очевидно,
пришел к заключению, что какой-то хулиган из аристократов забрел
покуражиться в эти трущобы.
прийти за утешением.
растревоженная душа?
украшенное длинным носом, он пропустил меня внутрь. Помещение наполнял
запах тления. Старинные деревянные панели были покрыты влажными пятнами,
драпировка стен кое-где сгнила, мебель была изгрызена насекомыми. Церковь
была тускло освещена. Жена исповедника, такая же безобразная, как и он
сам, прошмыгнула мимо нас и исчезла. Он провел меня в исповедальню -
небольшую сырую комнатенку, отделенную от жилого помещения, и оставил на
коленях перед потрескавшимся и пожелтевшим зеркалом, пока сам зажигал
свечи. Затем он облачился в рясу и вышел ко мне. Я продолжал стоять на
коленях.
такого потрясения.
мне поискать другого священника, но я не подымался с колен и он, поворчав
немного, снизил стоимость своих услуг. Но даже теперь она была в раз пять
больше обычной таксы, взимаемой с обитателей Старого Города, но он
догадывался, что у меня водились деньги. Вообразив, как негодует из-за
задержки Ноим, сидя в кабине краулера, я решил больше не торговаться с
этим кровососом.
договор. Я уже говорил, что мы, уроженцы Саллы, люди подозрительные.
Верить на слово у нас не принято, предпочитаем заключать контракты. Слово
значит для нас не больше, чем мимолетное сотрясение воздуха. Прежде чем
солдат уложит девку в постель, они договорятся об условиях сделки и
занесут обоюдные требования на бумагу.
гарантировал сохранение сказанного на исповеди в строжайшей тайне. Кроме
того, здесь было написано, что исповедник есть не кто иной, как просто
посредник между кающимся грешником и богом.
не требовать от исповедника ответственности за те сведения, которые ему
придется выслушать: не привлекать его к судебным или каким-либо иным
разбирательствам в качестве свидетеля, и так далее и тому подобное.
вручил ему плату.
заметить, что у нас не принято называть вслух имена богов).
перед зеркалом. Считалось, что благодаря этому действию выбранный бог
услышит мои слова.
наши души, смотреть в зеркало принято только в церковных стенах.
печали и горести, похотливые помыслы и неосуществленные мечты выйдут
наружу.
тотчас исповедник стал весь внимание, заинтригованный моим сообщением. И
хотя я не отводил глаз от зеркала, догадывался, что он украдкой пытается
взглянуть на контракт и узнать, кто же его подписал.
отчего дома, но, хотя он добровольно уходит, душа его полна печали.
Исповедник вставлял обычные реплики каждый раз, когда я запинался, помогая
моим словесным потугам, как опытная повитуха, владеющая всеми тонкостями
своего ремесла. Вскоре уже не было необходимости в подобном акушерстве,
потому что слова из меня хлынули подобно потоку. Я беззастенчиво
рассказывал о вожделении к названой сестре, охватившем меня в ее объятиях.
Я поведал о том, насколько близко был от той опасной черты, за которой
начиналась ложь септарху. Я сознался, что не собираюсь присутствовать на
свадьбе своего брата Стиррона, хотя и знаю, что тем самым причиню ему
огромную боль. Я признался, в нескольких мелких грехах, продиктованных
боязнью потерять самоуважение. Такой грех ежедневно совершает любой житель
Борсена.
полностью и не почувствуем себя лучше. Таково наше священное причастие. Мы
подымаем из грязи этих жаб, сажаем их в церковь и покупаем своими деньгами
их терпение. Заветом разрешается говорить исповеднику что угодно, даже
бессмысленную чушь. Его не смутишь постыдными словами и поступками,
признаниями в грязных намерениях и осуществленных преступлениях. Мы
никогда не посмели бы сказать названому брату то, что говорим исповеднику,
связав его контрактными обязательствами и купив его терпение и
снисходительность. У нас нет нужды беспокоиться ни о том, что он о нас
думает, ни о том, был бы ли он счастливее, если б занимался чем-нибудь
другим. Было время, когда я считал справедливым и этичным существование
определенных лиц, призванных избавлять сердца людей от тяжкой боли. Многое
пришлось пережить, прежде чем я осознал, что открывать свою душу
исповеднику едва ли не то же самое, что удовлетворять плотское желание
собственной рукой. Как в любви есть проявление чистоты и возвышенности,
так и для обнажения души существуют более благородные способы.
единственно возможное за деньги. В мерцающем свете свеч душа моя как бы
отделялась от плоти. Исповедник был просто неким пятном в темноте,
существование которого не имело никакого значения.
должен исцелить меня и провести по избранному мною пути. Я верил, что так
оно и будет. Не скажу, что я воображал себе буквально какую-то обитель,
где божества только и дожидаются нашего зова о помощи, но и абстрактное,
метафизическое понимание нашей религии мне было неведомо. Возможность
прямого общения с богом мне казалась столь же реальной, как и моя правая
рука.
помочь ему возобновиться. Он прошептал слова отпущения грехов и
отвернулся. Все кончилось. Я почувствовал, что очистился, что с души моей
сошли муть и шлак. Изумительная патетика этого момента была столь
впечатляющей, что я едва ли осознавал окружающие меня грязь и запустение.
Исповедальня стала волшебным местом, а исповедник озарился божественной
красотой.
- Можете отправляться в свое путешествие.
тряс головой, как бы не веря во вновь обретенную легкость мышления,
исповедник стал потихоньку выталкивать меня. Он уже больше не боялся меня,
этот уродливый человечек. Не боялся, даже несмотря на то, что я - сын
септарха, а силы моей хватило бы убить его одним движением руки. Зная о
моей трусости, о запретном вожделении к Халум, о всем том низком, что было
в моей душе, он, при всем своем ничтожестве, почувствовал ко мне
пренебрежение. Ни один человек, только что исповедавшийся, не может уже
пугать своего исповедника.
в кабине, прижавшись лбом к рулевому рычагу. Он поднял глаза и похлопал по
запястью, давая понять, что я слишком много времени уделил пустякам.
саркастически заметил он.
Суворов Виктор
Корнев Павел
Прозоров Александр
Корнев Павел
Шилова Юлия