Чтение 10–й страницы книги ~Синтетический человек~

Она села возле него и взяла его за руку.

- Я пошла и сказала Людоеду, что Хадди пристает ко мне. Вот почему
его уволили.

- Но - Хадди никогда ничего тебе не делал! Ничего плохого.

- Я знаю, - прошептала Зина. - О, я знаю. Я солгала. Хадди должен был
уйти - немедленно.

Горти смотрел на нее.

- Я не понимаю этого, Зи.

- Я собираюсь объяснить это тебе, - сказала она осторожно. - Будет
больно, Горти, но может быть это поможет не случиться чему-нибудь другому,
от чего было бы намного больнее. Слушай. Ты всегда все помнишь. Ты
разговаривал с Хадди вчера, помнишь?

- О, да! Я смотрел как он, Джемми, Ол и Стинкер забывают стойки. Я
люблю смотреть на них. Они становятся вокруг со своими большими тяжелыми
молотами и каждый легонько стукает - плип-плип-плип - а затем каждый
замахивается молотом прямо над головой и ударяет со всей силы -
блэп-блэп-блэп! - так быстро! И эта стойка, она просто тает в земле!

Он замолчал, его глаза сияли, он слышал и видел пулеметный ритм
команды молотобойцев во всех подробностях своего кинематографического
мозга.

- Да, дорогой, - сказала Зина терпеливо. - А что ты сказал Хадди?

- Я захотел потрогать верхушку стойки внутри железного кольца, там
где все расщепляется. Я сказал: "Господи, да оно все здесь раздавлено!" А
Хадди, он сказал: "Только подумай как раздавлена была бы твоя рука, если
бы ты поставила ее, когда мы загоняли ее". А я засмеялся и сказал: "Это
беспокоило бы меня недолго, Хадди. Она бы снова выросла". Это все, Зи.

- Больше никто не слышал?

- Нет. Они начинали следующую стойку.

- Ну так вот, Горти. Хадди должен был уйти, потому что ты сказал это
ему.

- Но - но он подумал, что это просто шутка! Он просто засмеялся...
что я сделал, Зи?

- Горти, милый, я говорила тебе, что ты не должен никогда никому
говорить малейшее, крошечное слово о своей руке, или о том, что что-то
растет обратно, после того, как его отрезают, или вообще что-нибудь
подобное. Ты должен носить перчатку на своей левой руке днем и ночью,
никогда ничего не делать..."

- ...моими тремя новыми пальцами?

Она закрыла ладонью его рот.

- Никогда не говори об этом, - прошипела она, - никому кроме меня.
Никто не должен знать. Вот. - Она встала и бросила яркий платок ему на
колени. - Сохрани это. Посмотри на него и подумай об этом и оставь меня на
какое-то время, Хадди был - я... я не могу относиться к тебе хорошо
какое-то время, Горти. Извини.

Она отвернулась от него и вышла, а он остался, ему было больно и
очень стыдно. И когда, очень поздно той ночью, она пришла к нему в постель
и обняла его своими теплыми маленькими руками и сказала ему, что все
хорошо, ему больше не нужно было плакать, он был так счастлив, что у него
просто не было слов. Он зарылся лицом в ее плечо и дрожал, и он пообещал -
искренне пообещал, себе, а не ей, что он всегда, всегда будет делать так,
как она сказала. Они больше никогда не говорили о Хадди.

Зрительные впечатления и запахи были сокровищем; он хранил как
сокровище книги, которые они читали вместе - фантазии, также как "Червяк
Ауроборус" и "Меч в камне" и "Ветер в ивах", странные, загадочные, глубоко
человечные книги, каждая единственная в своем роде, такие как "Зеленые
усадьбы", "Марсианские хроники" Брэдбери, "Война с саламандрами" Чапека и
"Путешествие дилетанта".

Музыка была сокровищем - смеющаяся музыка, такая как полька из
"Золотого Острова" и какофонические изыски Спайка Джонса и Реда Ингалса;
глубокий романтизм Кросби, поющего "Адесте Фиделес" или "Жаворонка" как
если бы каждое из этих произведений было его любимым, и ажурная звонкость
Чайковского; и архитекторы, Франк, строящий из перьев, цветов и веры, Бах
- из агата и хрома.

Но больше всего Горти ценил полусонные разговоры в темноте, иногда на
затихшей ярмарочной площади после выступлений, иногда трясясь по залитой
лунным светом дороге.

- Горти...

Она была единственным человеком, который звал его Горти. Никто не
слышал, как она это делает. Это было как тайное уменьшительное.

- Ммм?

- Ты не спишь?

- Думаю...

- Думаешь о своем детстве, дорогой?

- Откуда ты знаешь? Эй - не подшучивай надо мной Зи.

- О, извини, дорогой.

Горти сказал в темноту:

- Кей была единственным человеком, который сказал мне что-то хорошее,
Зи. Единственным. Не только в тот вечер, когда я убежал. Иногда в школе
она просто улыбалась, и все. Я - я ждал этого. Ты смеешься надо мной.

- Нет, Малышка, нет. Ты такой милый.

- Ну, - сказал он защищаясь, - иногда мне нравится о ней думать.

Он действительно думал о Кей Хэллоувелл, и часто; потому что это была
третья вещь, свет и тень. Тенью был Арманд Блуэтт. Он не мог думать о Кей
не думая о Арманде, хотя и пытался. Но иногда холодные влажные глаза
оборванной дворняжки на какой-нибудь ферме, или четкий, объявляющий о его
прибытии звук ключа в замке, приводили Арманда прямо к нему в комнату.
Зина знала об этом, вот почему она всегда смеялась над ним, когда он
упоминал о Кей...

Он узнал так много во время этих полусонных разговоров. О Людоеде,
например.

- А как он вообще попал в карнавал, Зи?

- Я точно не знаю. Иногда я думаю, что он ненавидит карнавал. Похоже,
что он презирает людей, которые сюда приходят, и я думаю, что он в этом
бизнесе главным образом потому, что это единственный способ для него
держать своих...

Она замолчала.

- Что, Зи?

Она молчала пока он не повторил вопрос.

- У него есть некоторые люди, о которых он - много думает, -
объяснила она наконец. - Солум, Гоголь, Мальчик Рыба, Маленький Пенни был
одним из них. Маленький Пенни был дурачком, который выпил щелок. Несколько
других. И некоторые животные. Двуногий кот, и Циклопы. Он - любит бывать
возле них. Некоторые из них были у него до того, как он попал в
шоу-бизнес. Но должно быть это дорого обходилось. А так он может делать на
них деньги.

- А почему они особенно ему нравятся?

Она беспокойно заворочалась.

- Потому что он такой-же как они, - выдохнула она. А затем: - Горти
никогда не показывай ему свою руку!

Однажды ночью в Висконсине что-то разбудило Горти.

ИДИ СЮДА.

Это был не звук. Это не было словами. Это был зов. В нем было что-то
жестокое. Горти лежал неподвижно.

Горти сел. Он слышал, как в степи шумит ветер и звенят цикады.

ИДИ!

На этот раз это было по-другому. В нем была сверкающая вспышка
злости. Она была подконтрольная и директивна, и в ней был оттенок
удовольствия Арманда Блуэтта, когда он ловил мальчика за чем-то явно
недозволенным. Горти вскочил с постели и стоял, хватая воздух.

- Горти? Горти - что с тобой?

Зина, голая, выскользнула из смутной белизны своих простыней, как сон
о морском котике в пене прибоя, и подошла к нему.

- Я должен - идти, - сказал он с трудом.

- Что это? - прошептала она взволнованно. - Похоже на голос внутри
тебя?

Он кивнул. Яростная команда ударила его снова и у него исказилось
лицо.

- Не ходи, - прошептала Зина. - Ты слышишь меня, Горти? Не смей
двигаться. - Она завернулась в халат. - Ложись обратно в постель. Держись;
чтобы ты не делал, не выходи из этого трейлера. Э-это прекратится. Я
обещаю тебе, что это скоро прекратиться. - Она прижала его спину к койке.
- Не иди, что бы ни случилось.

Ослепленный, оглушенный этим настойчивым, болезненным давлением, он
рухнул обратно на койку. Призыв снова вспыхнул у него внутри; он
содрогнулся.

- Зи...

Но она ушла. Он встал, держась за голову, а затем вспомнил яростную
настойчивость ее приказов, и снова сел.

Это пришло снова и было - неполным. Прерванным.

Он сидел совершенно неподвижно и нащупывал это своим сознанием,
осторожно, как проверяют языком больной зуб. Его не было. Измученный, он
упал на кровать и уснул.

Утром Зина была на месте. Он не слышал, как она пришла. Когда он
спросил ее, где она была, она странно посмотрела на него и сказала:

- Выходила.

Поэтому он ее больше ни о чем не спрашивал. Но за завтраком с Банни и
Гаваной она внезапно схватила его за руку, пользуясь моментом, когда
остальные отошли к плите и тостеру.