Чтение 10–й страницы книги ~День триффидов~

Пока я лежал в больнице, я твердо решил, что, когда - и если - мне
вернут зрение, я попрошу перевода на другую работу. Если мою просьбу
отклонят, я уйду из фирмы совсем.

У меня выработался значительный иммунитет к триффидному яду еще после
первого случая у нас в саду. Я был способен перенести и перенес без
особого для себя вреда удары жалом, которые уложили бы любого
неподготовленного человека хладным трупом. Но меня не оставляла мысль о
кувшине, который повадился ходить по воду. Я получил последнее
предупреждение.

Помнится, я провел во мраке много часов, раздумывая, на какую работу
я могу рассчитывать, если мне откажут в переводе.

Принимая во внимание то, что уже ждало нас всех за углом, я едва ли
мог найти более праздную тему для размышлений.

3. ОСЛЕПШИЙ ГОРОД

Дверь кабака еще раскачивалась позади меня, когда я направился по
переулку на угол проспекта. Там я остановился в нерешительности.

Налево, за милями пригородных улиц, лежали поля и луга; направо был
лондонский Уэст-энд и за ним Сити. Я уже несколько оправился, но ощущал
себя теперь странно обособленным и как-то без руля и без ветрил. У меня не
было никакого плана действий, и перед лицом событий, которые я начал,
наконец, постигать как гигантскую и всеобъемлющую катастрофу, мне было все
еще слишком не по себе, чтобы что-нибудь придумать. Какой план мог бы
соответствовать таким событиям? Я чувствовал себя одиноким, заброшенным и
вместе с тем временами не совсем настоящим, не совсем самим собою.

Проспект был пуст, единственным признаком жизни были фигуры
немногочисленных людей, осторожно нащупывающих путь вдоль витрин
магазинов.

Для начала лета день был превосходный. В синем небе, испещренном
белыми ватными облачками, сияло солнце. Все небо было чистым и свежим,
только на севере грязным пятном вставал из-за крыш столб жирного дыма.

Я простоял в нерешительности несколько минут. Затем повернул на
восток, к центру Лондона.

До сих пор не знаю почему. Может быть, то была инстинктивная тяга к
знакомым местам, а возможно - подспудное чувство, что если еще сохранились
где-нибудь порядок и организация, так это в том направлении.

После бренди я был голоден, как никогда в жизни, но разрешить
проблему питания оказалось не так-то легко. Казалось бы, вот они, магазины
и лавки, без хозяев, без охраны, с витринами, забитыми едой; и вот он я,
голодный и с деньгами в кармане; и если бы мне не захотелось платить,
можно было бы разбить витрину и взять, что угодно, бесплатно.

Но убедить себя пойти на это было трудно. Прожив тридцать лет в
уважении в праву и в повиновении закону, я еще не был готов признать, что
условия изменились совершенно. Кроме того, у меня было такое ощущение,
будто, пока я веду себя нормально, мир еще может каким-то непостижимым
образом вернуться к нормальному состоянию. Абсурд, разумеется, но у меня
было сильнейшее чувство, что стоит мне швырнуть камень в витрину, как я
навсегда окажусь вне прежнего мироустройства: я сделаюсь грабителем,
вором, грязным шакалом, терзающим мертвое тело вскормившего меня порядка.
Какая дурацкая щепетильность на обломках разгромленной вселенной! И все же
мне до сих пор приятно вспомнить, что я не сразу утратил цивилизованный
облик, что хоть некоторое время я бродил, глотая слюни, среди выставленных
яств, и уже устаревшие условности не позволяли мне утолить голод.

Примерно через полмили проблема разрешилась чисто софистическим
путем. Поперек тротуара стояло какое-то такси, зарывшись радиатором в
витрину кондитерского магазина. Это было уже нечто совсем иное, чем если
бы взлом совершил я сам. Я пролез мимо такси и набрал всякой вкусной еды.
Но даже тогда во мне говорило что-то от прежних нравственных стандартов: я
оставил на прилавке щедрую плату за все, что взял.

Наискосок через улицу был садик. Такие садики разбивают на месте
кладбищ при исчезнувших церквах. Старые надмогильные камни сняли и
прислонили к кирпичной ограде, на расчищенном пространстве посеяли траву и
проложили гравийные дорожки. Под свежей листвой деревьев поставили уютные
скамейки, и на одной из них я устроился со своим завтраком.

Здесь было пустынно и тихо. Никто сюда больше не входил, только
иногда мимо решетчатой калитки пробредала, волоча ноги, одинокая фигура. Я
бросил крошки немногим воробьям, первым птицам, которых я увидел в этот
день, и почувствовал себя лучше, наблюдая их дерзкое безразличие к
катастрофе.

Покончив с едой, я закурил сигарету. Пока я сидел так, раздумывая,
что делать дальше, тишина нарушилась звуками фортепьяно. Играли где-то
неподалеку и девичий голос запел балладу Байрона. Я слушал, запрокинув
голову и глядя на узор, образованный нежными молодыми листьями в свежем
синем небе. Песня смолкла. Замерли звуки рояля. Затем послышались рыдания.
Без страсти: тихие, беспомощные, горькие. Не знаю, кто оплакивал свои
надежды, певица или другая женщина. Но у меня больше не было сил слушать.
Я встал и тихонько вышел обратно на улицу, и некоторое время я видел все
словно в тумане.

Даже Гайд-парк-Корнер, когда я добрался туда, был почти пустынен.
Несколько покинутых легковых и грузовых машин стояли на улицах. Видимо,
очень немногие из них потеряли управление на ходу. Один автобус прошел
поперек улицы и остановился в Грин-парке; белая лошадь с обломками
оглоблей лежала у памятника артиллеристам, о который она раскроила себе
череп. Двигались только люди, немного мужчин и еще меньше женщин. Они
осторожно нащупывали путь руками и ногами там, где были поручни и ограды,
и медленно брели, выставив перед собой руки, по открытым местам. Кроме
того, неожиданно для себя я заметил двух-трех котов, видимо вполне зрячих,
воспринимавших новые обстоятельства с самообладанием, которое столь
свойственно всем котам вообще. Блуждание в этой сверхъестественной тишине
приносило им мало пользы: воробьев было мало, а голубей не было совсем.

Меня все еще магнетически влекло к прежнему центру моего мира, и я
пошел по направлению к Пиккадилли. Так я вдруг услыхал неподалеку от себя
новый отчетливый звук - равномерное приближающееся постукивание. Я
взглянул вдоль Парк-лэйн и понял, в чем дело. Человек, одетый более
аккуратно, чем все другие, кого я видел этим утром, торопливо шел в мою
сторону, постукивая по стене рядом с собой белой тростью. Услыхав мои
шаги, он насторожился остановился.

- Все в порядке, - сказал я. - Идите, не бойтесь.

Я почувствовал облегчение при виде его. Это был, так сказать,
обыкновенный слепой. Его черные очки не так смущали меня, как широко
раскрытые, но бесполезные глаза остальных.

- Тогда стойте на месте, - сказал он. - Бог знает, сколько дураков
уже столкнулись со мной сегодня. Что, черт побери, случилось? Почему так
тихо? Я знаю, сейчас не ночь - я чувствую солнце. Что стряслось?

Я рассказал ему все, что знал.

Когда я закончил, он молчал не менее минуты, затем у него вырвался
горький смешок.

- Есть в этом одна штука, - сказал он. - Теперь все их проклятое
попечительство понадобится им самим.

И он несколько вызывающе расправил плечи.

- Спасибо. Счастливо оставаться, - сказал он и зашагал своей дорогой,
держась с преувеличенной независимостью.

Быстрый и отчетливый стук его трости постепенно замер вдали за моей
спиной, когда я направлялся вверх по Пиккадилли.

Людей здесь было больше, и я подошел по мостовой среди стоявших в
беспорядке машин. На мостовой я гораздо меньше смущал людей, нащупывавших
дорогу вдоль стен зданий, потому что, заслышав поблизости от себя шаги,
они каждый раз останавливались в готовности к возможному столкновению.
Такие столкновения происходили на тротуарах непрерывно, и одно из них
показалось мне многозначительным. Молодой человек в хорошо сидящем
костюме, при галстуке, выбранном явно на ощупь, и молодая женщина с
хныкающим ребенком на руках ощупью двигались навстречу друг другу вдоль
витрины магазина. Они столкнулись, молодой человек стал осторожно обходить
женщину и вдруг остановился.

- Погодите минутку, - сказал он. - Ваш ребенок зрячий?

- Да, - сказала она. - А я вот ослепла.

Молодой человек повернулся. Он упер палец в стекло витрины и сказал:

- А ну, сынок, посмотри, что там такое?

- Я не сынок, - возразил ребенок.

- Ну же Мэри, скажи джентльмену, - сказала мать укоризненно.

- Там красивые тети, - сказал девочка.

Молодой человек взял женщину за руку и повел ее на ощупь к следующей
витрине.

- А здесь что? - спросил он.

- Всякие яблоки, - ответила девочка.

- Отлично! - сказал молодой человек.

Он стащил с ноги туфлю и ударил в стекло каблуком. Он был неопытен, и
первый удар не увенчался успехом. Зато после второго звон разбитого стекла
эхом прокатился по улице. Молодой человек снова натянул туфлю, осторожно
всунул руку в разбитую витрину и принялся шарить там, пока не нашел пару
апельсинов. Один он дал женщине, другой протянул девочке. Затем он опять
пошарил, нашел апельсин для себя и принялся его чистить. Женщина стояла в
нерешительности.

- Но... - начала она.

- В чем дело? - спросил он. - Вы не любите апельсины?