Чтение 10–й страницы книги ~Княжич~

Кровь бросилась мне в лицо.

Болью застучала в висках.

Потемнело в глазах.

- Ну, чего ты? Чего? - услышал я голос Любавы. - Эка разошелся. Успокойся.

- Все уже, - ответил я. - Прошло.

- Не знала я, что ты такой, - положила она свою горячую ладошку мне на лоб.

- В порядке я, - убрал ее руку.

- Ну, как знаешь, - надула она губы и повернулась, чтоб уйти.

И тут Гавча вскочила на ноги и с лаем бросилась в лес.

- Выходит, не прошли мимо гости, - с тревогой сказала Любава.

И точно. Под громкий собачий лай на опушке показались всадники. Их было человек двадцать. Не поляне и не варяги. Русь разноплеменная. Уж больно пестро было их снаряжение. И плащи разные, и доспехи вразброд. Кто в кольчуге, кто в кожаной рубахе, а кто и вовсе в дерюге. И сбруя на конях разная. У кого-то ременная, а у кого и из простого вервья вязанная.

Впереди этой ватаги ехали трое.

Левый всадник был молод. Видно было, что он редко ездит верхом. Словно мешок, болтался в седле. Знать, привык он больше на своих двоих или на драккаре по этой земле передвигаться.

Правый был средних лет. Усы, завитые в косы по варяжскому обычаю, болтались в такт конскому шагу. Был он угрюм и сосредоточен. Точно думал свою варяжскую великую думу, да додумать никак не мог.

Третий, тот, что посередке, ехал чуть впереди остальных и сидел на коне как влитой. У него усы хоть и коротки были, зато в цепком взгляде, в крепкой руке, лежащей на большом навершии меча, в самой его посадке читались сила и властность.

Эти трое были точно не из руси. И сбруя справная, и кони сытые. Резво идут. Только плащи серые по ветру вьются.

А Гавча возле них кружится. Лаем заходится. Норовит коня переднего за бабку хватануть.

- Отстань, рваная! - крикнул один из троицы. Плетью махнул, да не попал по собаке. А та еще пуще завелась.

- Ой, дяденьки! - закричала Любава. - Собачку не забижайте!

Она подбежала ко мне, шепнула:

- Посиди пока, княже, - и надавила ногтем мне где-то за ухом.

Ржавой иглой боль пронзила тело. И отступила мгновенно. Я даже вскрикнуть не успел. Да и не смог бы я вскрикнуть. Даже если бы захотел. Одеревенели мои руки. И ноги тоже одеревенели. Словно чурбан бездумный я над телом своим владение потерял. Сижу колодой. И вижу все, и слышу все, а ни двинуться, ни сказать ничего не могу.

- Так лучше будет, - сказала Любава. - И что б ни увидел и ни услышал- не удивляйся.

Я на нее посмотрел и поразился. Так она в лице переменилась. Глаз правый косить начал. Нижняя губа оттопырилась. Вот-вот слюна изо рта побежит. Ни дать ни взять - дура дурой.

- Убери свою горлодерку! - крикнул кто-то из всадников.

- Сейчас, дяденька! - Смешно прихрамывая, Любава поковыляла им навстречу. - Гавча, пошла! Пошла!

Собака сразу перестала лаять. Остановилась и недоуменно посмотрела на хозяйку.

- Пошла! - повторила Любава.

И Гавча, словно поняв, чего от нее хотят, бросилась в лес.

- Ох и красивые коняшки у вас, - между тем продолжала Любава. - А покатайте, дяденьки.

А сама конникам наперерез. Чуть ли не под самые копыта.

- Отстань, убогая! - замахнулся на нее плетью молодой сероплащник.

Но другой, видимо главный среди этой троицы, да и всей ватаги предводитель, остановил его.

- Не надо, Олаф, - сказал он строго. - Оставь ее.

- А чего она под коня-то лезет? - крикнул Олаф, но плеть опустил.

А Любава точно того и ждала. Под конскую морду поднырнула и коню в ноздрю дунула. Взвился конь. На дыбы поднялся. Олаф в седле не удержался. Перекутырнулся через конский круп да на землю грохнулся.

Громким хохотом отметила ватага падение молодого варяга.

- Сильна девка, - натянул повод предводитель.

- А чего он плеткой меня побить хотел? - захныкала Любава. - Я ж к нему с радостью, а он... - и ну давай в голос реветь.

А Олаф с земли поднялся и на нее с кулачищами. Обидно ему быть посмешищем перед своими. Только Любава его дожидаться не стала. Прошмыгнула под пузом вожакова коня. К сапогу вожакову щекой прижалась: - Защити, дяденька!

А я тогда сиднем сидел на своем бревне, смотрел как завороженный на то, что творит девчонка, и все понять не мог, почему она не побежала от опасности, а на рожон полезла. И только потом понял, что, побеги мы, нас, словно дичину, загонять бы стали. И загнали бы. Точно загнали. А так...

Она дурехой прикинулась, а с убогой какой спрос? Ватагу остановила. Собаку от смерти неминучей спасла. Ведь кто-то из всадников уже за луком потянулся. К родителям Гавчу отослала. Потом рассмешила гостей незваных, а тот, кто весел, к смертоубийству не годен. Раздор между Олафом и вожаком внесла. И защиты у сильного попросила. А под его защитой и ей, и мне спокойнее стало. Одним словом - ведьма.

- Не бойся, девка, - сказал вожак и на Олафа строго взглянул. - Не тронет тебя никто.

- Ты с ней осторожнее, Свенельд, - сказал тот. - Она и тебе коня сглазить может.

- Не верьте ему, дяденька. - Любава реветь перестала, рукавом сопли и слезы вытерла и на вожака снизу вверх посмотрела доверчиво. - Не глазливая я.

- Знаю, что не глазливая, - ответил Свенельд. - С такими косыми глазищами даже кошку не сглазить, - и рассмеялся громко.

А вместе с ним и вся ватага рассмеялась, и даже Олаф про злость свою забыл.

И только тут очнулся я от своего оцепенения. Словно из сна вырвался.

"Свенельд!" - Имя вспыхнуло в памяти.

Вспомнил я, как предводитель ятвигский, Велемудр, про него отцу рассказывал. На варяга этого за смерть Славуты-посадника вину возлагал. Дескать, вот кто кожу с него драть велел. Свенельд.

Вот и свиделись.

Ярость во мне вздыбилась. Пальцы сами в кулаки сжались... да и разжались опять. Значит, тело мне под власть возвращается. Попробовал ногой шевельнуть - не получилось. Не сразу чары Любавины, видать, проходят.

Обидно только, что с варяжиной этим ничего поделать не могу!

- А это у тебя кто? - наконец-то и меня заметили.

- Это? - Любава погладила Свенельда по забрызганному лесной хвойной грязью замшевому голенищу сапога, а потом послюнявила палец и нарисовала на побуревшей замше смешную рожицу. - Это братишка мой, - соврала она. - Немцем его мамка зовет.

- Почему?

- Так он у нас недоделанным уродился. Слабый он. Головой мается. Не ходит почти. Вишь, какой худющий. И главное - слышать все слышит, а сказать не может44, - и на меня взглянула.

И косоглазь вдруг прошла, и взгляд стад ясным. И я на мгновение увидел прежнюю Любаву. Только больно строгую.

- А в кого же ты такая прыткая? - спросил ее Свенельд.

А она на него свой косой глаз вылупила:

- Так ведь, знамо дело, в тятеньку. Он у меня стоумовый. Правда, заикается сильно и во сне зубами скрипит, так это же рукам-то не мешает. Видишь, какое подворье у нас справное.

- Подворье и верно у вас не маленькое.

- Как это он зубами? - подал голос до того тихий и угрюмый третий варяг.

- Да вот так, - шмыгнула носом Любава. - Его в юности лось боднул, так с тех пор он по ночам зубами скрипит. Знаешь, дяденька, как страшно? Спишь себе, сны красивые видишь, а тут вдруг... гры-ы-гг, гры-ы-гг. Это тятенька зубами во сне скрипит.

- Как это его лось боднул? - Олаф уже и забыл, что недавно злился на девчонку.

- Да как? - пожала плечами девчонка. - Они с дедом моим, с Тетером, по осени на охоту пошли...

- Ладно, девка, - перебил ее Свенельд, - про деда твоего мы в другой раз послушаем, а сейчас скажи, где же отец-то твой?

- Так ведь они с матерью в Коростень - стольный город еще анадысь поехали. Тятька мой на торжище овсы летошные45 повез. Хотел на сошку поменять. И матушка с ним поехала - Дубу на Святище требу совершить. Да за тятей приглядеть, чтоб не загулял. А то коростеньские бабенки ушлые. Враз тятьку захомутают...

- Анадысь? - вставил слово Свенельд.

- Точно, - кивнула Любава радостно. - Завтра, послезавтра или на тот день вернуться должны. А на меня вон, - кивнула она в мою сторону, - немца и двор оставили.

- Ясно, - сказал варяг. - К тебе сюда чужие не заходили? Может, войско на постой останавливалось?

- Это навроде вас, что ли?

- Да. Вроде нас.

- Не, вроде вас никого не было. Да и глушь тут у нас. Глухомань. Одни только волки заглядывают.

- Хорошо. Олаф! - обратился он к молодому.

- Да.

- Двух человек здесь оставь. Пусть дождутся огнищан. Расспросят, не встречали ли они по дороге Малову дружину. Да вели им, чтоб не обижали девку с парнем. Я с них спрошу.

- Хорошо, Свенельд, - ответил Олаф, садясь в седло.

У меня при имени отца сжалось все. Значит, ищет его дружину варяг. Значит, за Припять мстить хочет. Эх, как бы о промысле его князю сообщить?

- Не нужно двоих, - подал голос угрюмый. - Я здесь останусь. Дня через два догоню вас.

- Что? - улыбнулся Олаф. - Хочешь про деда Тетера сказку дослушать?

- Угу, - тряхнул угрюмый усами, а потом еще что-то добавил, на языке непонятном.

Видать, смешное что-то. Зашелся Олаф хохотом. И Свенельд улыбнулся.

- Как знаешь, - махнул он рукой.

Отстранил Свенельд от себя Любаву. Сапогом отпихнул. Рванул поводья. И мимо подворья вдоль огороды поехал. А за ним и вся ватага.

Только угрюмый остался.

Сошел он с коня. На Любаву посмотрел. Положил ей на плечо свою большущую ручищу. Другой под узду коня взял.

- Ну, пошли, что ли, - сказал. - Накормишь меня.

И они в подворье вошли.

- Как звать-то тебя, девка? - спросил варяг.

- Любавой, - ответила девчонка, и я вдруг почуял, как напряглась она вся.

- А меня Клычом зови.

- Ладно, дяденька, как скажешь.

- Как скажу, - подтвердил Клыч.

Клыч привязал коня к коновязи и в дом зайти собрался. Потом передумал. Ко мне подошел. А я сижу - чурка чуркой и даже скривиться от запаха его давно немытого тела не могу.

- Ну что, немчура? - дыхнул он на меня скверной. - Сидишь, пенек с глазами? - и пнул меня ногой в коленку.

А я как сидел, так набок и завалился.

- Ой, не надо, дяденька! - запричитала Любава, на руках у него повисла. - Не трогай убогого!

А я лежу на земле. Злой, похлестче Гавчи, а поделать не могу ничего. От этого еще сильнее злюсь. Он Любаву посторонил. Надо мной нагнулся.

- А это у тебя что? - зацепил он пальцем серьгу в моем ухе - благодар отцовский. - Это тебе ненадобно, - и рванул.

Больно. И обидно.

Обидно, что я даже шевельнуться не мог. Замычал только на варяга сердито.

- И верно, немец, - ухмыльнулся он. - Мешать-то не будешь? - и еще раз пнул.

Потом отвернулся от меня, как от пустого места.

Любава ко мне было бросилась, только он не пустил.

Сграбастал ее в охапь и в дом потащил. Я ему вслед кричу, а изо рта моего только мычание вылетает.

А Любава визг подняла. Вырываться стала. Варяга царапает-кусает. А ему хоть бы что. Как был угрюмым, так и остался.

Пинчиной дверь отворил и затащил девчонку внутрь.

Загромыхало в сенцах. Визгом Любавиным рвануло.

А меня точно молния прошибла. Как помыслил о том, что он с ней сделать удумал, как представил его грязные руки на Любавином теле, зашлось во мне все.

От мыслей нехороших я из кожи вон полез.

- Что ж ты со мной... - серчаю я на девчонку.

А сам слышу - в сенцах что-то страшное творится. И от этого ярость во мне зверская.

Червяком земляным извиваюсь. Ползу к дому, бессилие превозмогая. Пальцами землю скребу. Ногти в кровь от натуги обламываю, а все едино ползу.

А в доме гвалт. Любава уже не кричит. Хрипит задавленно. И от хрипа этого ко мне силы возвращаются. Чую, что уже руками в землю упереться смог. Словно зверь с хребтом перебитым все ближе и ближе к дому свое непослушное тело волоку. До порога уже недалеко. Тут и ноги свои почуял.

На карачки встал. Дополз до двери. И только здесь меня Любавины чары отпустили.

Я на ноги поднялся да в полумрак сенец ввалился.

Вижу - Любава в беспамятстве на полу лежит. Волосы по половицам рассыпались. Сарафан на ней в клоки изодран. Голое тело из прорех торчит...

А варяжина ей ноги раздвинул и порты с себя стягивать начал...

Тут меня слабость на сторону повела. Я рукой о стену оперся. Почуял под ладонью что-то. Смотрю - лопата деревянная, которой по осени жито по ветру веют. Схватил я ее и изо всех сил по варяжьей голове жахнул. Только сил, видать, немного у меня осталось. Обернулся Клыч. С удивлением на меня посмотрел.

- Ты чего, немчура? - заревел.

Встать хотел. Да только порты у него по колени спущены. Запутался он в них. Замешкался. Тут я еще к нему приложился. Наотмашь, ребром лопатным.

Кровь у него из лопнувшей щеки по сторонам вразбрызг. Повалился он на сторону. А я еще раз по его роже...

И еще...

Бил я его за обиду причиненную. За то, что он чистое грязным порушить захотел. За страх Любавин. За боль ее. Бил, пока под лопатой не зачавкало. А потом рядышком рухнул. Совсем без сил...

Опомнился я оттого, что захлебываться начал. Ноздрями жижу вместо воздуха втянул. Поперхнулся. Закашлялся.

Чую, в мокром в чем-то. Приподнялся. Огляделся. В луже кровавой лежу. Оттого и чуть не задохнулся. Кровь из размозженной варяжьей головы сочится. Остывать уж стала. Подсыхать коростой. А он так и лежит со спущенными портами. Только вместо лица у него месиво. И из месива косички усов торчат. Слиплись от сукровицы.

Рядом лопата валяется. А чуть подале - Любава. Гляжу, шевельнулась вроде.

Застонала.

От сердца у меня отлегло.

Жива.

А в голове у меня точно жито молотят. Бу-бух. Бу-бух. Цепы стучат. Только песни молотильной не хватает46.

- Берисава сказала, пройдет - значит, пройдет, - сказал я себе упрямо и понял, что снова могу говорить...

А вокруг перевернуто все. Переломано. Бурыми пятнами крови варяжской забрызгано. Только не до этого мне сейчас.

Подполз я к Любаве. Тормошу ее, чтоб быстрее в себя пришла.

Вот и глаза открыла. А в них ужас. Боль. Ненависть. Отпихнула она меня. Зарычала волчицей. А потом завыла, как собака побитая.

А я голову ее к груди прижал.

- Тише, Любава. Тише, - ей шепчу. - Это я. Добрый. Не бойся. Никому я тебя в обиду не дам. Никогда.

А она и затихла. В беспамятство впала...

И вдруг солнечный свет в дверном проеме померк. Кто-то его собой загородил. Взметнулся я как ужаленный. Готовый новую напасть на себя принять. Ощетинился ежом колючим и.. успокоился разом.

Не враг это был. Не супостат. Микула в сенцы ворвался. Как медведь разъяренный. Дышит тяжело. В одной руке вилы трезубые, а в другой дубовый притвор от кадушки, что у бани стояла. Вот тебе и копье, и щит.

- Убью! - с порога заорал, со свету не разглядев, что в сенцах творится.

- Тише, Микула, - сказал я ему негромко. - Любаву напугаешь.

Тут он только увидел и нас, и кровь, и варяга. Вилы у него из рук выпали. К нам бросился.

- Целы? - спросил.