Чтение 10–й страницы книги ~Тень воина~

- Ква... - выдохнул Олег, понимая, что Святогор пытается разбить его щит - единственную надежду бездоспешного человека выстоять против одетого в броню ратника.

Он ринулся вперед, попытавшись ударом своего щита по левой стороне вражеского открыть щелочку для сабли - но дружинник опять высоко вскинул щит, лишая ведуна обзора, и тот отскочил назад, понимая, что невидимый меч может выскочить и справа, и слева, и снизу. Его-то саблю было не спрятать - ее кончик выглядывал над краем щита.

Между тем оказалось, что и этот маневр был предусмотрен опытным бойцом - хорошенько размахнувшись на свободном пространстве, ратник отколол почти целую доску уже с правой стороны щита. Правда, широкий и толстый меч Святогора был намного тяжелее сабли, его движение так просто не изменить - поэтому ведун, пока дружинник отводил свой клинок, рывком придвинулся к противнику, наугад ткнул саблей за щит, одновременно пихнув своим огрызком в его левый край.

"Х-хря-м-м-м..." - лезвие бесполезно скребнуло по кольчуге, а Святогор с громким хыком замахнулся из-за головы. Олег мгновенно вскинул щит - сабельку такой удар просто снесет. Дрясь! Посередине щита побежала трещина, крайняя доска отлетела; две оставшиеся, болтаясь на крепежных палках и ремнях, открыли широкую щель для обзора - но на защиту их рассчитывать было уже бесполезно. Святогор довольно осклабился и быстро отошел в сторону, твердо встав обеими ногами на щит убитого бородача:

- Ну, иди сюда, нежить недотопленная. Я тебя выдрам скормлю.

- На! - Олег кинулся вперед, метнул обломки щита ратнику в голову, заставив того спрятаться за щит, рубанул саблей по ноге - но Святогор ногу поддернул и резко выбросил щит вперед, угодив верхним краем ведуну под челюсть. На миг Середин потерял сознание и пришел в себя в тот момент, когда тело ударилось спиной о жесткую землю.

"Почему мне больно? - мелькнула в сознании короткая мысль. - Я же под наркозом!"

И тут же на сжимающий саблю кулак опустилась нога в сапоге с толстой кожаной подошвой. Вторая встала на грудь.

- Ты зря выныривал, утопленник, - с усмешкой сообщил Святогор. - Теперь придется умереть еще раз.

Он красиво крутанул меч в руке, перехватил его клинком вниз, вскинул над головой и тяжело ухнул. А потом свалился набок. На его месте появился Лабута, в рыжей бороде которого и в волосах набились листья, мелкие веточки, иголки, делая бортника похожим на лешего. "Леший" испуганно ойкнул, глядя на ведуна, принялся нащупывать на груди защитную ладанку:

- Великие боги, не оставьте меня своей милостью.

- Ты чего, Лабута? - не понял Олег. - Не узнаешь, что ли?

- Ты... Ты...

- Чего?

- Ты кровь пить станешь? - попятился бортник. - Ты кровь... Живую или мертвую пьешь?

- Я те что, упырь, что ли, кровь пить? - сел на земле Середин. - Может, проще сала отрезать? У конокрадов было, я видел. А то я уж забыл, когда ел в последний раз.

- Сало? - Лабута склонил голову набок, потом присел, нащупал рукоять топора, выдернул его из спины Святогора, попятился еще немного, громко спросил: - Малюта, снедь они где держали?

- Развяжи меня, дядя Лабута, - попросил мальчишка.

- Снедь где? - опять спросил бортник.

- Да у костра в сумах.

- Ты только топором кровавым не режь, - попросил Олег. - Нож у тебя есть?

Рыжебородый разворошил мешок, достал оттуда засаленную тряпицу, развернул и удовлетворенно хмыкнул:

- Оно...

Он положил топор, извлек на свет засапожник, отхватил довольно крупный ломоть, сунул себе в рот, потом отрезал еще. Поднял топор и, держа еду на вытянутой руке, с подозрительной осторожностью подал ее Олегу. Середин схватил сало, принялся жадно жевать.

- И правда ешь... - облегченно выпрямился бортник.

- А чего тебя удивляет? Сало как сало.

- Ты себя-то видел, кузнец?

- Откуда? - хмыкнул ведун, поколебался, потом подтянул саблю, глянулся в отполированный клинок. - Оп-паньки, ни себе чего поласкался...

Хотя в неровной стали отражение кривилось и расползалось, однако бледно-серый цвет лица, иссиня-черные губы и зеленоватые белки глаз не заметить было невозможно.

- Ну, девочка, ну, малышка, божий одуванчик... - еще раз пораженно пробормотал ведун. - Ну, коли найдешь, я тебе это припомню.

- Дядя, я тоже не емши... - взмолился Малюта.

- Да, помню, - кивнул бортник, подошел к нему и вспорол веревки. Руки опали, и мальчишка тут же взвыл от боли.

- Затекли, что ли? - посочувствовал Лабута. - Так ты их того, разотри.

Руки паренька болтались в плечевых суставах, как скрутки веревок, и Малюта растерянно смотрел то на одну, то на другую, не понимая, почему те не желают подчиняться, а бортник уже опять рылся в мешке:

- О, капустка квашеная. Еще свежая, не подмороженная. Мясо сушеное, крупа, крупа... Ага, еще сало есть!

Середин сочувственно посмотрел на мальчишку, но пошел всё-таки к суме с едой. Всё едино помочь с руками он не мог. Да и ни к чему это. Кровоснабжение восстановится, через полчасика сами отойдут.

- Хлеба нет, всё свежее уже пожрали, - сделал вывод недовольный Лабута. - Может, костер побольше разведем да кашу сварим? А то у меня скоро брюхо к спине прилипнет.

- Давай, - согласился Олег. - Только скажи сначала, откуда ты взялся?

- А я не взялся. - Бортник кинул на угли охапку собранных ратниками дров. - Я завсегда рядом крутился. Там, у города, я и высунуться не успел, как вас с ног сбили. Ну, и пошел следом, удобного случая ждать. А куда деваться? Я един, с топором и стеганкой, а их пятеро, да при мечах и доспехах. Всё мыслил ночью подобраться, токмо они больно справно службу несли. Да и проснулись бы все, пока бы я дозорного рубил. А с вас проку нет, вы в путах. Сегодня отдохнуть прилег, да звон мечей услышал. Сюда сразу и побег. Ну, а далее ты сам видел.

- Да, спасибо, выручил, - признал ведун, отрезая себе еще ломоть сала и переправляя в рот.

- А ты откель взялся, кузнец? - в свою очередь поинтересовался бортник. - Ты же утоп, я сам видел!

- Не утоп, - покачал головой Середин. - У ратника, что со мной ухнулся, нож выдернул, веревки срезал, да под водой подальше вниз по течению отплыл, чтобы не заметили. Я что, дурак, прямо в лапы конокрадов вылезать?

- И то верно, - согласился Лабута. - А чего это у тебя с лицом?

- А ты бы сам столько в воде в такой колотун посидел, - пробурчал ведун, оттяпав еще сала, и пошел разыскивать свои сумки - переодеться в сухое.

Наевшись до отвала ячневой каши пополам с мясом, трое соратников стали собираться - ночевать рядом с мертвецами им не хотелось. Тем более, что время шло к рассвету. Убитых конокрадов раздели, отволокли подальше от тропинки в лес и оставили среди осин. Закапывать их было лень, а если бросить в реку - течение вполне могло вынести покойничков к Ельцу. Затем оседлали лошадей и на рысях пошли назад, к Кшени.

Вместе с людьми облегченно вздохнуло небо - и опять просыпалось снегом. Только теперь он уже не таял, касаясь черной земли, а выстилал ее девственно-чистым ковром.

Мчаться верхом оказалось куда быстрее, нежели бежать ногами, а потому уже к сумеркам они миновали крепость, повернули влево, к мельнице. Заночевали у россоха, перед поворотом на Долгушу, и к следующему полудню уже въехали в ворота Суравы.

Багряная Челка

Олег думал, что не сможет отогреться уже никогда. Он валялся под самым потолком бани уже не один час, вдыхая обжигающий воздух, перевел на пар половину приготовленной для мытья воды и вылил на себя несколько шаек кипятка. Кожа горела, легкие рвались от жара - но он всё равно продолжал мерзнуть, словно лежал на дне глубокого омута, под толстым льдом давно замерзшей реки.

- Ты не заснул, работник? - заглянула в парилку Людмила.

Не желая демонстрировать ей свое лицо, больше присущее покойнику, нежели живому человеку, Середин перекатился на живот. Женщина его по возвращении еще не видела. Когда Олег приехал, она уходила за болото за последышами8. Ведун сразу послал Одинца топить баню, расседлал лошадей, коих вместо двух ныне оказалось аж шесть, скинул тюки в угол, разобрал частично вещи и припасы, взятые у конокрадов, а когда мальчишка, не отрывая глаз от сильно переменившейся личины гостя, отчитался, что вода натаскана, а дрова прогорели до углей уже три раза и вода в котле почти кипит, - сразу отправился отмокать с дальней дороги, после которой холод, казалось, засел в самых костях и нутре тела.

- У меня там каша запарена со свиной тушенкой. Небось, оголодал с дороги-то, Олег?

- Потом, - коротко ответил ведун.

- Ты чего, обиделся, что ли? - Людмила присела на нижнюю полку. - Обиделся, что прогнала той ночью? Ну, а ты сам подумай, чего б с тобой стало, коли к тебе среди ночи утопленница бы явилась?

Олег в изумлении даже приподнял голову: женская логика всегда находилась за пределами его понимания.

- А чего не моешься? Вон, полки совсем сухие.

- Мерзну чего-то, - признал Олег. - В пути в реку свалился, так до сих пор отогреться не могу.

- Так веничком надо, веничком...

Середин услышал, как зашипела на раскаленных камнях вода, под потолком опять расплылась белая парная пелена. По спине обжигающе-щекочущими прикосновениями прошуршали березовые листья.

- Вот так... Теперь постегаем тихонечко, дабы кровь разогнать... Что же ты такой бледный-то? Как не в бане, а в сугробе лежишь.

По спине скользнуло нечто действительно горячее - не обжигающее кожу, а пышущее теплом, греющее. Олег повернулся, чтобы понять, что это было, и увидел рядом обнаженное женское тело. От него веяло теплом - настоящим, живым, как от раскаленной печи. Ведун не удержался, обхватил его, привлек к себе, чувствуя под руками упругий пульс, волнами прокатывающийся по мягкой плоти, вскинулся, впился в губы женщины губами - и ощутил, как тепло этого прикосновения вливается в него, подобно пряному горячему сбитню, бодря, согревая, наполняя наслаждением.

- Какой ты... холодный... - удивилась женщина, оторвавшись от него и прижав руку к губам. - Аж занемело всё...

- Зато ты какая жаркая, - покачал головой ведун. Холодно мне без тебя, Людмила. Ты даже не представляешь, как холодно...

Олег поймал ее за влажные бока, снова привлек к себе:

- Согрей меня, Люда. Согрей, моя горячая, моя прекрасная, моя желанная... - Он опять уловил ее губы, прильнул долгим поцелуем, вновь ощутив жаркую волну, что растапливала недоступный обычному теплу нутряной холод.

- Вниз идем, - прошептала женщина. - Задохнемся наверху.

Она легла на полке, протянутом на уровне лавки. Олег спрыгнул вниз, осторожно коснулся губами соска, тут же сжавшегося в крохотную розовую пирамидку, скользнул ладонью по животу, а губами стал пробираться выше, через грудь, ямочку между ключицами, по шее и подбородку к губам - алым, манящим, сводящим с ума. Людмила тяжело дышала, закрыв глаза и откинув голову, в приоткрытом рту поблескивали жемчугом чуть желтоватые зубы.

Ведун склонился над ней, прильнув всем телом, ощущая ее всей своей кожей, впитывая ее тепло, ее дыхание, ее жертвенность, слился с ней плотью - и только после этого ощутил, что такое настоящий жар. Он словно провалился в паровозную топку, пламя которой через низ живота прорвалось внутрь, сжигая все на своем пути. Холода больше не существовало - было кроваво-красное кружение, сладострастие, стремление к вышине. Была жажда обладания, которую никак не удавалось удовлетворить. Она разгоралась всё сильнее и сильнее, пока не взорвалась, взламывая сгусток перепутавшихся чувств и тел, унося все силы и желания...

Олег вытянулся на полке, не имея сил шевельнуть ни рукой, ни ногой. Рядом лежала женщина - да так тихонько, что и дыхания слышно не было.

- Пар совсем развеялся, - прошептал Олег. - Надо бы еще плеснуть.

Людмила шевельнулась, повернулась набок, ткнулась носом ему в шею, тихонько фыркнула:

- Что-то и вправду зябко мне стало. Кто бы согрел?

- Да-да, - согласился ведун. - Сейчас, полью.

- Экий ты... - хлопнула Люда его по плечу, уселась на полке, пригладила разметавшиеся волосы. - Камни твои остыли совсем, оттого и пара нет. По новой топить надобно. Да и малые, небось, тревожатся. Пойдем, Олег, голодные ведь все, тебя ждем.

За столом хозяйка впервые отвела ему место во главе стола - то самое место, на котором раньше сидела сама, - себе оставила свободным край лавки слева. Сбегала к печи, ухватом выудила из черной топки пузатый горшок, выставила на стол, к миске с квашеной капустой, блюду с огурцами и накрытой тряпицей крынке, от которой приятно попахивало свежим пивком.

- Налей попробовать, - попросила Людмила, усаживаясь за стол и придвигая кружку. - Бо не мой мед, у соседки спросила.

Середин, как и подобает главе семьи, не торопясь отер тонкие усики, налил себе, потом хозяйке - в здешнем мире свои понятия о приличии, - немного отпил:

- Не, твое, конечно, хмельнее, - наконец сделал вывод он. - Но и это ничего.

- Отчего, неплохой мед, - уже с некоторой снисходительностью оценила напиток Людмила. - Знает Рада это дело, чего тут скажешь.

- А правда, дядя Олег, что ты пятерых ратников рязанских у Кшени положил? - наконец выплеснул любопытство нетерпеливо вертящийся на лавке Одинец.

- Не, неправда, - покачал головой ведуп. - Один утоп - это как бы не в счет, другой сонный был - тоже не в счет. Третий не ожидал меня совсем - это не по-честному, четвертого Малюта помог заколоть, а пятого и вовсе Лабута зарубил.

- Разве не врал Малюта, что тоже с рязанскими рубился? - заметно удивился Одинец. - Он ведь завсегда приврать любит.

- Он на конокрадов со связанными руками кинулся, парень, а это многого стоит. С ног одного из татей сбил, когда мне совсем тяжко пришлось. Оттого мы и долю ему в трех лошадях выделили. Без него бы не управились. Трех Лабуте, трех Малюте, и мне четырех. Честно не честно, а четыре души всё-таки на моей совести остались. Ну-ка, посмотрим, чем нас хозяйка порадует?

Середин скинул крышку с горшка, и по избе поплыл сказочный запах, сразу вызвавший из глубин памяти школьные годы: походы, рыбалка, костер, гитара, печеная "пионерская" картошка и неизменные макароны с тушенкой.

- А правда, дядя Олег, что вы поход на половцев собираете и Малюту с собой берете?

- Я в поход охотников собираю, Одинец, - пожал плечами ведун. - Коли Малюта захочет, то и возьму. Парень он уже крепкий, за себя постоять готов. Отчего не взять, коли родня отпустит?

- А я? - выпрямился Одинец и развернул свои широкие плечи. Что было, то было - у потомственных кузнецов хлипкость в членах никогда не наблюдалась. - Мне уж больше четырнадцати давно!

- Ты куда собрался?! - моментально вскинулась Людмила. - Я тебе дам, в поход. Мал еще!

- Ты чего, мама! - вскинулся парень. - Малюта, хлюпик, и тот идет, а я что, под юбкой у тебя сидеть должен?!

- Подрасти сперва.

- Не буду! - выкрикнул Одинец. - У нас все с кузнецом в поход собрались, половцам за Тарьиных родичей мстить. И я пойду! Что я, трус, что ли? Не остановишь, всё едино сбегу!

- Я те сбегу! Упрежу Олега, он тебя враз назад погонит!

- Может, не стоит обо мне в третьем лице говорить? - скромно попросил Середин.

- В чем? - не понял Одинец.

- Не вздумай его с собой брать, Олег! - потребовала Людмила. - Я его не для того растила, чтобы он где-нибудь в степи голову сложил.

- Я не девка брюхатая, мама, чтобы у печи сидеть! Мы все половцев бить будем!

- А тебя вообще не спрашивают, мальчишка!

- Ладно, сейчас решим...

Ведун поднялся из-за стола, вышел из дома, вскоре вернулся с кольчугой в одной руке и войлочным поддоспешником в другой. Кинул на сундук:

- Вот, надень. Коли по плечу окажется, ноги заплетаться не начнут, то и возьму. Потом дров с поленницы принеси и по Сураве пробегись, узнай, у кого двух коней боевых на быка и коров или иную скотину сменять можно.

- Ага, счас сделаю! - Забыв про еду, Одинец кинулся к дверям.

- А ну, стой! - рыкнул на него Середин. - Сперва броню надень, потом и носись. И работать теперь в ней будешь, и отдыхать, и за девками бегать. Броня второй кожей стать должна, привыкнуть к ней надобно, за рубаху легкую чувствовать, дабы в сече потом на плечи не давила. Коли до похода в железе не сломаешься, тогда и возьму...

- Ага... - Схватив броню, парень выскочил из избы.

- Ты чего вытворяешь, чужак? - поднялась Людмила. - Это мой сын! Он никуда не пойдет! Не хватает еще, чтобы он животом своим рисковал на чужбине...

- Нет, пойдет! - хлопнул ладонью по столу ведун. - Ты кого из мальчишки вырастить хочешь? Мужа - али бабу бесплодную?! Мужчина не только девок портить да хлеба кусок добывать уметь должен, но и дом защитить! И коли Одинец на поле ратное выходить не станет, его трусость, вон, сестре телом своим в гареме оплачивать придется, а братишке - горбом на рудниках византийских. Этого ты хочешь?

- Нет тут сейчас византийцев!

- Всегда кто-то есть! Хазары, половцы, немцы, пиндосы да черти в ступе - всегда охотники до земли русской найдутся, только меч на миг с границы убери. У мужика всегда броня и меч наготове лежать должны, иначе не муж он, а так, скотинка говорящая. Живот за отчизну класть - это долг наш святой, тем от баб и отличаемся.

- Ты так говоришь, потому что это не твой сын!

- Не мой! И этот не мой, и она не моя, - указал он на Людиных детей. - И ты не моя! Так, может, плевать тогда, и не трогать половцев? Может, так я сделать обязан - коня оседлать и свалить, пока степняки снова не появились?

- А и седлай, скатертью дорожка!

- Отлично, - поднялся Олег. - Спасибо за ужин. Тоже мне, комитет солдатских матерей. Шею для хомута намылить не забудьте, а то холку натрет!

Он вышел, хлопнув дверью, спустился к кузнице и сел на чурбак, глядя на парящее болото и подставив холодному ветерку разгоряченное лицо. Вскоре напряжение спало, уши начало покалывать легким морозцем. Минус пять, похоже, на улице, а то и поболее.

В воздухе кружились снежинки, вываливавшиеся из низкого темного неба. Зима. Всю сушу надежно укутал чистый белый ковер, но топь не сдавалась, поблескивала своими окнами, словно высматривала кого. Так оно и бывает - болото всегда теплее обычных прудов. А на Кшени, небось, у берегов вода уже схватилась, и только на стремнине еще струится открытая полоска. Дней за пять и она схватится, еще дней за пять отвердеет, крепость наберет. Когда сантиметров пять намерзнет, уже ходить можно. А как с ладонь толщиной - и верховому скакать не страшно. Самое время выступать, пока Дед Мороз сугробы глубокие на путях не намел...

Может, зря он так на Людмилу наехал? Сын-то и вправду ее, вот и боится. Матери всегда за чад своих трясутся. А с другой стороны, с такими мыслями проще сразу на колени перед половцами встать: вот мы, владейте нами, хозяева, и землей нашей, и домами, и лесами, и попирайте могилы предков наших, что ради них себя не жалели. Нет, правильно всё. Бить надо половцев, идти к ним в степь и там бить смертным боем, чтобы своей земли их воровской кровью не марать. А рати русские как раз из таких сыновей и состоят. Одного мамочке отдашь, другого, третьего - и не станет силы русской. Потом сами же прибегут, закричат - почто обижают, грабят да насильничают? Да поздно будет... Нельзя, нет, нельзя баб до власти допускать. Всё до исподнего отдадут, лишь бы кровопролития не случилось. А без крови часто нельзя, ну, никак нельзя обойтись. Пока ворогам не докажешь, что кровь станешь лить не колеблясь - от рубежей не отстанут, так и будут щипать потихонечку, покуда голым не оставят. Так что правильно он за Одинца вступился, правильно. В походе каждый меч на счету будет.

Ведун встал, потянулся:

- Ладно, к Захару подамся. Он мужик справный, у него теплый уголок найдется.

Однако, повернувшись к проулку, он увидел спускающегося Одинца.

- Здрасте. А ты чего тут делаешь?

- Мамка кашу есть зовет. Остынет, грит.

- Так, накормили меня уже вроде.

- Не, не накормили, - мотнул головой паренек. - Я, как вы ругались, со двора слышал. Ну, и сказал мамке, что коли в поход на половцев не пустит, я совсем с тобой уйду.

- Молодец, - невесело хмыкнул Олег. - А мое мнение хоть кого-нибудь интересует?

- Ну, так пойдем, каша на столе, малые ужо поели, мамка разрешила.

- Ладно, пойдем...

Людмила сидела за столом с красными глазами - то ли плакала, то ли просто перенервничала. Сидела и пила хмельной мед из уродливой кружки. Увидев мужчин, налила себе еще, усмехнулась:

- Нагулялись, вояки? Ну, так садитесь, снедайте. Всё едино этим любое дело заканчивается.

Олег, с сомнением поглядывая в ее сторону, опять сел во главу стола, достал ложку.

- А малые где?

- Спят уже, чего им в темноте сидеть?

- Это верно, - согласился Середин и первым запустил инструмент в горшок.

- И зачем мы вас токмо рожаем, брюхо рвем? - глядя куда-то в темноту над полатями, спросила себя Людмила. - Зачем рожать, растить, коли вы так и норовите за Калинов мост отринуться? Живот свой на чужбине сложить, кровушкой своею степь напоить? Неправильно мир сей сложен. Нельзя, нельзя мужиков до власти допускать. Вам чуть волю дай - так и норовите глотки друг другу порезать. Почто? Ужели миром решить нельзя? Эх вы, защитнички. Вы хоть раз слезы материнские сосчитать пытались? Сколько же их из-за вас налилось... Сказывают, целое море-окиян собралось, соленое...

* * *

Одинец внял словам ведуна и следующим утром разжигал кузню уже в кольчуге, под которой темнел толстый жаркий войлок. Так и работал без всяких скидок два дня подряд: качал меха, расплющивал криницу в железный слиток, расковывал его, калил в костной муке. Работы было много: Олегу надоело рисковать непокрытой головой во всякого рода передрягах, и он решил сковать два шишака с полумасками и широкой бармицей вокруг всего шлема. На бармицу он распустил кольчугу Святогора - всё едино на спине попорчена. При дележе добычи она досталась Олегу. Кольчугу и куяк другого конокрада получил Малюта в обмен на претензии на прочее добро, а последнюю кольчугу с гордостью напялил Лабута. Затем требовалось сковать наконечники для рогатины - своей Середин всё еще не обзавелся.

Закончив заниматься железом, ведун всерьез взялся за парня: учил его держать меч и щит, не бояться остаться одному против нескольких противников и держать строй, когда рядом стоят товарищи по оружию, не рубить из-за головы, чтобы не зацепить своих же, стоящих позади. Учил тому, что для самого еще совсем недавно было тайной - удару рогатиной по врагу на всем скаку. Колол Одинец, естественно, не боевым копьем, а просто тяжелой длинной палкой в висящее на высоком дрыне соломенное чучело. Да и сам Олег, кстати, потренировался. И не просто - а в бриганте, подаренной киевским князем. Тоже начал к доспеху привыкать.

Олег не стал говорить парню, что степняки, проводящие в седле больше времени, чем на земле, способны копьем на всем скаку попасть в подвешенный на веревочке перстень. У русских мужиков сиволапых своя правда - так в брюхо али в грудь на скаку заехать, чтобы ворог и думать забыл, что дышать умеет. Благо, силушки на тяжелой работе накопилось у каждого, и метиться легкой сулицей в глаз нужды не было - можно и оглоблей в ребра.

Морозец особо не крепчал - но держался постоянно, а потому даже вязь начала сдаваться, покрываясь тонкой коркой, на которой тут же наросли снежные волны. Глубокие или нет - никто не проверял. Это ведь дело минутное: хрусь под тобой корочка - и ты уже у болотника в рабах. И не на год, не на жизнь, а до скончания веков, ибо из топи на Калинов мост, через реку Смородину, хода нет.

Глядя на Олега с Одинцом, мечами начали махать и прочие мужики Суравы. В половине дворов хозяева ходили в кольчугах, куяках или просто набитых конским волосом стеганках, на которых иногда было пришито по нескольку железных пластин - авось скользящий удар и соскочит.

Где-то на десятый день по возвращении Олега из Кшени приехали двое ратников из Стежков - в кольчугах поверх толстых стеганок, в железных шапках и с мечами на боках. Прокатились по деревне, спросили во дворе у ворот, собрались ли здешние мужики на половца идти, да развернулись. Ведуну про это рассказал Малюта, явившийся к кузне похвастаться осведомленностью. Середин сделал вывод, что в окрестных деревнях всё еще колеблются - собираться в поход, не собираться. И откажись Сурава от мести - может, тоже по домам остались бы ночевать. Но теперь, раз уж отметились - точно пойдут, иначе позору не оберутся.

Вечером Олег достал из кошеля несколько серебряных "чешуек", в кузне положил их на поковку для ножа, в которой ручником сделал небольшую выемку. Прямо на полу, в глине, пробойником нарисовал круг, от него в четыре стороны по четыре полоски длиной в сантиметр. Поднял глаза на паренька:

- Сбегай домой, спроси у матери перекисшей браги, вина или еще чего хмельного. Немного, плошки хватит.

Пока Одинец бегал, серебро успело расплавиться. Ведун перелил его в сделанную форму, а едва металл схватился - тут же перекинул на наковальню, небольшим молоточком простучал вещичку, убирая заусеницы, подравнивая края и сам крестик.

Вернулся мальчишка, принес корец с пахнущей кислятиной мутной жидкостью:

- Эта подойдет, дядя Олег?

- Ну, на вкус пробовать не стану, - усмехнулся ведун и открыл принесенную из дома походную чересседельную сумку: - Та-ак... Соль от злых духов, ромашка от сглаза, ноготки от кровавых ран, полынь от гнилой болезни...

Переложив поковку обратно на заготовку для ножа, Середин принялся растирать над ней по щепоти сушеные растения:

- Куриная слепота от глазных болезней, подорожник от стали и когтей, птичье перо от усталости. Кажется, всё...