Чтение 10–й страницы книги ~Холоднее льда~

- Я не хочу, чтобы ты с ним поговорил или что-то в таком духе. Я просто хочу, чтобы ты меня выслушал и высказал свое мнение. Я в тупике. - Не дожидаясь одобрения Дэвида, Камилла принялась очерчивать проблему с европейскими "мобилями".

- Так что, как видишь, - заключила она, - этот Факс говорит, что я могу воспользоваться кораблем. Но что толку? Он также говорит, что не может организовать мне разрешение отправиться на Европу. Ты знаешь Мобилиуса гораздо лучше меня. Что, как тебе кажется, он от меня ожидает?

- На самом деле я его совсем не знаю - в особенности лично. ("И никогда не узнаю", - добавило горестное выражение лица Дэвида.), - но на расстоянии я достаточно хорошо его изучил. Догадываюсь, что у Мобилиуса есть кое-какие хорошие стороны. Одна из этих сторон заключается в том, что он решает, какую власть дать людям, которые на него работают, и действительно позволяет им ее получить. По сути, Мобилиус удостаивает тебя вотума доверия. Он считает, что ты способна решить проблему без него. Поэтому он отпускает тебя на волю. Но не думай, что это означает простое решение проблемы или даже, что Мобилиус знает, как бы он сам с этим справился. Ты можешь быть уверена только в одном: он ожидает, что ты с этим справишься.

- Но я не знаю, как. Нужная мне информация здесь совершенно недоступна!

- Ты уже об этом сказала, - улыбка Дэвида вернулась, но теперь она была грустной. - Это чистый Мобилиус, беспримесный. То, что тебе нужно, есть на Европе. Стало быть, Сайрус Мобилиус ожидает, что ты получишь разрешение на визит. Он ожидает, что ты туда отправишься. И он рассчитывает, что ты сама решишь эту проблему - без его помощи.

Дэвид не сказал, что это будет легко. Он также не сказал, что смог бы сам это сделать. Он лишь уверенно предположил, что это сможет сделать Камилла. Именно эта уверенность заставила Камиллу почувствовать, что она просто обязана попытаться. Было бы очень стыдно вернуться назад к Дэвиду и сообщить, что она даже не провалилась, а вообще не попыталась.

Камилла вздохнула и вернулась к терминалу. Генеральный банк данных "Абаки" обеспечивал разнообразную информацию о системе Юпитера, включая названия учреждений и имена индивидов, которые управляли доступом на Европу и в другие миры. У Камиллы не было опыта в подобных делах, однако к тому времени, как на экране появились данные, она уже разработала собственную рабочую процедуру.

Всегда оказывалось проще попробовать начать с самого верха, как она действовала, связываясь с Сайрусом Мобилиусом, и быть соответственно отброшенной на более низкий уровень компетенции. Зато если бы Камилла начала с самого верха и получила отказ, это был бы конец. Никто ниже по цепочке не стал бы менять решение вышестоящей инстанции. Поэтому ей следовало начать с самого низкого уровня. Если бы ей дали утвердительный ответ, Камилла взяла бы этот ответ и двинулась бы с ним выше. Если бы ей дали отрицательный ответ, она сказала бы, что располагает иной информацией и запросила бы следующий уровень в иерархии. Вся эта ерунда могла занять несколько дней, но Камилле было не привыкать к проблемам, решение которых отнимало много времени.

Она ввела свое имя, тему и общий запрос на вход в систему, после чего загрузила все это в Европейскую канцелярию контроля за доступом.

Отклик оказался довольно замедленным. Камилла этого ожидала, особенно поскольку запрос обрабатывался на Европе, которая находилась еще на четыреста тысяч километров ближе к Юпитеру, чем Ганимед. И ответ имел абсолютный минимум трехсекундной задержки обратной связи с ее нынешним местоположением. Так что Камилла принялась проводить время, репетируя свою вступительную речь к какому-нибудь не слишком смышленому Факсу низкого уровня.

И внезапно обнаружила, что оказалась лицом к лицу с женщиной, на лбу у которой не было заметно никаких признаков мигающей точки обозначения Факса. Более того, хотя эта женщина самым обычным образом была одета в растянутый выцветший свитер, к нему была приколота стабилизированная металловодородная эмблема главной исполнительной службы Юпитера.

- Слушаю вас, доктор Гамильтон. - Женщина была пожилой, по меньшей мере лет шестидесяти с хвостиком, и только ее ферментно-стабилизированные волосы делали неуверенную попытку это отрицать. Она вглядывалась в Камиллу ясными, напряженно-любопытными глазами. - Я Хильда Брандт. Чем я могу вам помочь?

Хитроумно сконструированная речь Камиллы, задуманная с тем, чтобы выцыганить мгновенный доступ на Европу у какого-нибудь Факса низкого уровня, ушла в забвение вместе почти со всеми остальными ее мыслями. Доктор Хильда Брандт. Не просто какой-то человек, а конкретная личность. Мало того - единственная персона, имеющая право решающего слова на все путешествия по водному миру Европы. Впрочем, выражение ее лица было по крайней мере благосклонным.

Камилла отбросила всякие мысли о любой макиавеллиевской хитрости. Она собралась с духом, скрестила пальцы и пустилась в честное и исчерпывающее - но при этом сжатое и четко организованное - описание своей деятельности за последнюю пару недель.

- Таким образом, как видите, - заключила Камилла, - без измерений на месте, по крайней мере для реальных местоположений "мобилей", я в тупике. Я никак не могу выработать верное решение.

Хильда Брандт прислушивалась, склонив голову набок. Когда Камилла закончила, она кивнула.

- Ваш вопрос предельно ясен. Но вы же знаете - или, быть может, не знаете - я самый последний человек из всех, к кому можно обратиться с подобной просьбой. Я противостою любой идее преобразования Европы. Я хочу, чтобы она содержалась в кристально-чистом состоянии.

Именно этого Камилла и боялась. Она кивнула. Все было кончено. Ее вышвырнули за дверь в первую же минуту.

- Мне очень жаль это слышать. Если бы что-то смогло убедить вас передумать...

Хильда Брандт подняла руку.

- Мое милое дитя! - она произнесла это обращение таким тоном, словно Камилла и впрямь была ее ребенком. - Вы бросились в беспорядочное отступление еще до объявления войны. Я собиралась сказать, что хочу, чтобы Европа оставалась такой, какая она есть, но это решение, к несчастью, не за мной. Вчера Генеральная Ассамблея на Ганимеде приняла решение одобрить проект Сайруса Мобилиуса. Я, безусловно, буду с этим бороться - должны состояться еще четыре голосования, прежде чем это станет законом системы Юпитера, - но на данный момент я хочу оставаться реалисткой. Если проект Мобилиуса получит окончательное одобрение, я хочу, чтобы он выполнялся надлежащим образом, без неприятных технологических сюрпризов. А это в свою очередь означает, что анализ проекта должен быть как можно более вдумчивым и основательным.

Она без тени враждебности улыбнулась Камилле.

- Вы получите разрешение прибыть на Европу. Можете наблюдать за ней столько, сколько хотите, с орбиты - или приземлиться, чтобы получить доступ к местным архивам на базе "Гора Арарат". Разумеется, вам не будет позволено курсировать по внутреннему океану, однако в иных отношениях ваш визитный допуск не будет ничем ограничен. Мне очень жаль, что я не смогу быть там, чтобы лично вас поприветствовать, но в ближайшие несколько дней у меня срочные дела на Ганимеде, где я буду противодействовать новому решению. После этого я с нетерпением ожидаю нашей встречи.

И Хильда Брандт внезапно исчезла. Камилла вдруг поняла, что рот ее раскрыт, уже готовый заспорить с пустым экраном.

Вместо этого она откатилась назад в своем кресле. Она победила. Причем мгновенно и против всех ее ожиданий.

Камилле захотелось снова позвонить Дэвиду и похвастаться своим триумфом, но на данный момент у нее для этого не хватало наглости. Она определенно ему позвонит - и они вместе порадуются. Но Камилла скажет Дэвиду правду: что она разговаривала с Хильдой Брандт; что она отправляется на Европу; что она, по сути, добилась того, чего хотела. Вот только не было у Камиллы ни малейшего представления о том, почему она вдруг так преуспела.

ПАРАДИГМЫ ДЛЯ МЕНЯЮЩИХСЯ ВРЕМЕН.

Новые открытия всегда вынуждены меняться в перспективе - медленно, но необратимо. Для восемнадцатого столетия система мира, предложенная Ньютоном, была, помимо всего прочего, вычисляемой - громадная машина, рационально движущаяся сквозь пространство и время, подобно планетарию с исключительно точным механизмом. К середине девятнадцатого столетия лейтмотив науки изменился. Наступила эра расширяющихся миров и сжимающегося человечества. Земля была сброшена с трона как центр вселенной, чтобы стать крошечной пылинкой среди многих миллионов таких же пылинок, на сцене, которая постоянно расширялась от планет к звездам и дальше к галактикам. В то же самое время человечество низвергалось от образа и подобия Бога до самонадеянного животного - озадаченного актера, недавно прибывшего на сцену, где другие актеры занимали свои места уже миллиарды лет. Удар по самолюбию вида, нанесенный эволюционной теорией, был чудовищным.

Первая четверть двадцатого столетия выучила человечество смиряться со снизившейся оценкой Земли и его собственной роли во Вселенной, но вскоре наука вынуждена была обрушить на людей новую парадигму: исчезновение абсолюта. На место окончательного знания пришли неуверенность, относительность, нерешаемость, невычисляемость.

После трагических семидесяти пяти лет ученые наконец пришли в согласие с исчезающей концепцией полного знания... и вдруг оказались лицом к лицу с еще одной жуткой переменой воззрений. Семя, посеянное еще до 1900 года, стало давать ростки. В самом начале двадцать первого столетия принцип, сформулированный итальянским экономистом Вильфредо Парето, был извлечен из небытия, обеспечивая основополагающую научную догму новой эпохи: "Всякий раз, как некое число подобных предметов группируются вместе, малый их процент становится мерилом почти всего значения данной группы". Принцип Парето, переформулированный и усиленный, объяснял, что большая часть природы работает лишь на поддержание статус-кво, подавляя всякие перемены. И только маргинальные силы - малые силовые различия - управляют поведением Вселенной.

Для детей конца двадцать первого столетия борьба за развитие математического аппарата, соответствующего новому взгляду на мир, стала всего лишь историей. Парадоксы вычисления малых различий с их запутанными субстратами дивергентных рядов и асимптотических расширений ничем не отличались для них от более ранних логических забот о дифференциалах, пределах, обобщенных функциях, действии на расстоянии и перенормировке. Остались только отполированные инструменты и главный принцип: естественнонаучная основа мира суть равновесие. Вселенная существует лишь как тонкое согласование невероятных сил. Перемены и сама жизнь являются результатами микроскопических нарушений равновесия.

Примеры можно было видеть повсюду. Солнечная активность проистекала из нескончаемого сражения гравитационного давления с радиационным. Каждая поверхностная вариация, от солнечных пятен до гигантских солнечных вспышек, представляла собой проявление некого краткого преимущества одной из этих сил, свидетельство того, что равновесие было временно нарушено. Галактическая стабильность являлась не более чем тонким согласованием вращательной кинетической энергии и гравитационной потенциальной энергии, создавая и поддерживая спиральные протяжения, центральные ступицы и гало темной материи.

Сама жизнь не была исключением из принципа. Она рано усвоила этот урок. Успешные виды располагались на тонкой линии между точным воспроизводством, не допускавшим никакой адаптации к меняющейся окружающей среде, и чересчур вариабельным воспроизводством, которое имело результатом большое число ошибок и нежизнеспособное потомство. Половое размножение оказывалось всего лишь простой попыткой решить проблему посредством допущения генерационной изменчивости в пределах ограничений точного воспроизведения генетического материала. Внутри каждой клетки каждого организма продолжалась одна и та же борьба, поддержание тонкого равновесия между бесконтрольным сжиганием, которое попросту убивало, и слишком медленным ферментативным высвобождением энергии, которое в конкурентном мире становилось столь же опасным.

Принцип Парето очень долгое время занимал свое почетное место. Это воззрение уже не являлось чем-то, о чем ученые двадцать первого столетия размышляли, ибо он уже был встроен в них их учителями, их чтением, всем их научным окружением. Наука оказывалась равновесием. Принцип равновесия довлел решительно надо всем - от субъядерных процессов до галактической эволюции.

Камилла Гамильтон была ученым. У нее имелась умственная оснастка ученого, причем первоклассная, которая осталась бы таковой в любую эпоху, когда общество это дозволяло (женщина, да еще привлекательная: два колоссальных минуса Камиллы на протяжении большей части истории человечества). Однако подобно всем, кроме горстки самых великих, Камилла видела науку сквозь философические очки своего века.

Самым любопытным здесь представлялось то, что хотя детство и отрочество Камиллы на Марсе были одной долгой борьбой с бедностью и пренебрежением, она никогда не пыталась рассмотреть этот опыт с точки зрения общих принципов. Разумеется, идеи борьбы, равновесия и тонкого преимущества прилагались и к людям.

Но Камилле никогда не приходило в голову, что внутри Солнечной системы должны существовать другие незримые стихии - мужчины и женщины, что загоняли друг друга в тупик, непрерывно ведя борьбу за малое преимущество.

И уж совсем определенно ей никогда не приходило в голову, что в этой войне титанов легкая раскоординация или мизерное неравновесие способны запросто уничтожить существо столь незначительное, как Камилла Гамильтон, - истребить ее силой столь же убийственной и безличной, как самая величайшая из солнечных вспышек.

СЛОВО ДЛЯ "МИРА" - "ОКЕАН"

Джон Перри и Вильса Шир сидели бок о бок, разглядывая приближающуюся поверхность, и видели два разных мира.

...Европа - крошечная, совсем малюсенькая планетка диаметром меньше, чем у Луны, и массой всего в две трети...

...но Европа безбрежна, в восемь раз больше моего родного мира, Цереры, и площадь ее поверхности в пятнадцать раз превышает...

...гравитационное поле Европы поистине жалкое, достаточно малое для легкого баллистического запуска, такое мизерное, что одно и то же судно может быть здесь использовано для путешествия к спутнику и посадки на него...

...но Европа протягивает гигантскую руку и тянет к себе транзитное судно так мощно, что ракеты уже работали, когда Земля еще была во многих минутах внизу. Вторая космическая скорость составляет здесь целый километр в секунду...

...поверхность Европы не предлагает ничего ценного: ни металлов, ни минералов, ни горючего...

...но поверхность Европы - подлинная сокровищница самого драгоценного летучего вещества из всех: воды...

...Европа - невзрачный, безжизненный шарик, лишенный дыхательного покрова атмосферы, мерзлый, стерильный и негостеприимный...

...никоим образом. Европа - матка, только и ждущая, чтобы привечать и вскармливать жизнь, включая миллионы или даже миллиарды людей...

Джон и Вильса внимательно разглядывали друг друга и распознавали то, что должно было стать очевидным в первый же момент их знакомства: происхождение их было столь разным, что общение между ними казалось почти что иллюзией. Будучи примерно одного возраста и при этом сиротами войны, но встречаясь как жительница Пояса и землянин, они могли найти очень мало общего. Потребовались бы недели или месяцы разговоров, прежде чем они смогли бы понять воззрения друг друга.

Самым странным Джону казалось то, что они определенно собирались этими неделями или месяцами воспользоваться.

Это его тревожило. Джон любил, чтобы все подчинялось логике - даже когда речь шла о чувствах. Однако ничто, даже отдаленно похожее на логику, не было приложимо к его реакции на Вильсу. Когда он впервые оказался с ней лицом к лицу, то испытал ощущение, которое описывалось довольно просто: это было как смутная пелена от кессонной болезни со всей странной уверенностью того состояния, что этот мир - совершено безопасное и чудесное место. Все это было очень нелегко объяснить. По крайней мере, Джон решительно не мог этого сделать.

Была ли это замаскированная форма полового влечения, некая аберрация тайных феромонов? Джону так не казалось. Он мог оставаться невинным лишь в искушенных глазах Нелл Коттер, которая не раз ему на это намекала, но все же он был далек от девственности. У Джона было достаточно женщин. С Шелли Солбурн они даже пережили бурный двухмесячный роман, продлившийся до их последней размолвки. Так или иначе, плавучие базы Тихоантарктики с их завуалированными угрозами психологической обработки для каждого, кто уклоняется от ведения активной половой жизни, склонны были вынуждать к физическим взаимоотношениям даже самых убежденных холостяков.

Каковым Джон определенно не являлся. Они с Нелл Коттер находились на самой грани - почти любовники, любовники во всем, кроме самой возможности, - когда он встретил Вильсу. Его страстное желание в отношении Нелл по-прежнему оставалось на месте, сильное как никогда. Но внезапно, с резкой переменой перспективы Джону вдруг показалось, что теперь для него самое важное - общаться с Вильсой. Джон едва помнил тот разговор, в котором он спрашивал Хильду Брандт, нельзя ли Вильсе отправиться вместе с ним на Европу.

Сделал ли он это по собственной инициативе? Или предложение исходило от кого-то еще? Это не имело значения. Потребность проводить время с Вильсой, понимать ее, учить далеко превосходила какие-либо подробности. Чем больше Джон об этом узнавал, тем больше удостоверялся, что его побуждение лишено физической основы. Он понимал, что Вильса - симпатичная, сексуальная и, вероятно, в высшей степени чувственная женщина - нуждается в соответствующем партнере; но этим партнером должен был стать не он. Джон не чувствовал к Вильсе ни малейшего полового влечения, и отсутствие этого влечения было, похоже, взаимным.

Так что же за чертовщина творилась?

Джон опустил взгляд. Транзитное судно следовало по прямому маршруту спуска, не отягощенное земными заботами о траектории входа и атмосферного торможения. Они устремлялись прямиком к юпитерианским антиподам Европы. Солнце за спиной находилось в зените, обращая лежащий внизу спутник в сверкающую составную картинку ярко расцвеченных ледяных равнин, разделенных острогранными звездчатыми трещинами и переплетениями длинных, темных расщелин. Какие краски! Джон ожидал увидеть приглушенные тона - как на всех виденных им снимках Европы из космоса. Искрящийся пейзаж внизу наверняка представлял собой аномалию, сочетание освещения с необычной точкой обзора. Следовые элементы, крошечные отражательные спикулы металлов, зависшие под несколькими верхними сантиметрами льда, ловили солнечный свет как раз под нужным углом.

Гора Арарат виднелась прямо внизу. Единственная почвенная поверхность Европы состояла из четырех небольших соединенных между собой холмов, что тянулись узловатой линией на дюжину километров. Даже самый высокий холм был не более чем округлым комочком на бесконечной мерзлой равнине. Окружающий лед наползал на низкие точки похожего на обломок пилы гребня, почти разделяя зубья этого обломка на отдельные островки черных скал.

Скалы вулканического происхождения, сказал какой-то далекий уголок разума Джона. Так неизбежно должно было быть. Или природа смогла найти роль для осадочных процессов даже на Европе, несмотря на отсутствие атмосферы, рек, эрозии и жизни? Или там была жизнь? Это оставалось ключевым вопросом, смыслом прибытия Джона на Европу. Однако морозный облик лежащего внизу спутника во весь голос заявлял ему о том, что этот мир мертв.

Опускающееся судно уже зафиксировало входной маяк и теперь следовало по сигналу. Единственный европейский космопорт напоминал неглубокую круглую чашу рядом с главным пиком горы Арарат, располагаясь в кратере, по меньшей мере частично образованном в результате метеоритного удара. Люди всего лишь усовершенствовали природу, разгладив дно кратера до идеальной плоскости и добавив туда пусковые башни, антенны, подъемники и спускные желоба. А также, разумеется, протонные щиты. Европа подвергалась воздействию протонного потока еще более интенсивного, нежели тот, что обрушивался на Ганимед.

Джон удостоил европейский космопорт доли внимания, однако главный его фокус по-прежнему был сосредоточен на окружающих ледяных равнинах. Он искал Вентиль, точку доступа в Европейский океан. Он должен был находиться в двадцати километрах от оконечности горы Арарат. Вентиль представлял собой искусственно созданный и постоянно поддерживаемый цилиндр открытой воды, по которому в итоге должна была спуститься "Капля" - вниз, вниз, вниз, мимо полуторакилометрового слоя льда и в мрачную неизвестность - ради исследования пятидесятикилометровых и еще более глубоких европейских бездн.

Джон не смог разглядеть никаких признаков Вентиля. Скорее всего, точка доступа была слишком мала, чтобы ее можно было увидеть во время спуска из космоса к горе Арарат. Джон знал, что Вентиль поддерживается искусственным термальным источником у нижнего рубежа ледяного слоя в сочетании с естественной восходящей конвекцией и использованием целого ряда насосов. С каждым метром по пути вверх разогретые воды Вентиля теряли тепло, отдавая его окружающему льду. Жидкая колонна сужалась, так что вершина ее составляла всего двадцать-тридцать метров в поперечнике, достаточно широкая лишь для того, чтобы пропускать погружаемые аппараты и служебные суда.

- Смотри! - Вильса схватила Джона за руку и вывела из глубоких раздумий. Луч чистейшего монохроматического голубого света вырвался из центра гладкой чаши космопорта и поймал транзитное судно своим конусом.

- Конечный отрезок спуска, - сказал Джон, с неохотой отвлекая свои мысли от Вентиля и европейских недр. - Не волнуйся, с нами все будет в порядке. Начиная с этой точки корабль будет управляться напрямую с горы Арарат.

Это высказывание вызвало гневную вспышку темных глаз.

Джон запоздало понял, что хотя для него космос был нов, Вильса, должно быть, совершила тысячу управляемых спусков.

- Я знаю! Я же сказала: смотри, Джон. Вон на тот узор. Разве ты не видишь?

Теперь, когда она указала ему, куда смотреть, Джон увидел. Солнце висело прямо над головой. Опускающееся судно стрелой летело к круглой мишени, а ярко-голубой управляющий лазер горы Арарат оказывался самым яблочком этой мишени. Вокруг сверкал преломляющий лед Европы, ряд тронутых морозом радужных колец. Мысленный взор Джона добавил еще один компонент: дальше, за горизонтом Европы, но тоже освещенный Солнцем, мглистый шар Юпитера переливался красками охры, янтаря и жженой сиены.

Именно это увидел и представил себе Джон. Но Вильса сидела с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, а на лице у нее было не иначе как выражение благоговейного ужаса.

Что же увидела она? Вильса принялась гудеть себе под нос - так тихонько, что Джон едва это слышал.

Вильса заприметила четверку округлых пиков горы Арарат в тот же самый момент, что и Джон. Но видела она не вулканического происхождения скалы, а устремленный вверх страшный кулак морозного гиганта, заключенного в ледяную тюрьму. Этот кулак застыл в то самое мгновение, когда четыре его железных костяшки со страшной силой пробили стеклистый щит стены Нифльгейма. Этот момент застыл во времени, но в следующую секунду кулак непременно вырвется на волю, возвысится над окружающим его миром, обретет равновесие, протянется далеко в космос...

Удар железного кулака разнес лежащий внизу мир на концентрические круги. Хроматические кольца распространились по планете. Эта расходящаяся рябь красок в свою очередь устанавливала музыкальные резонансы. Внутри Вильсы расширился и обрел форму музыкальный фрагмент. И она приступила к сознательному, почти чувственному процессу тематического развития.

То, что они с Джоном придерживались далеко отстоящих друг от друга точек зрения на Европу, нисколько Вильсу не тревожило. Всякий, обладающий талантом к полифонии, отлично знал, что две темы, совершенно различные по стилю, настроению и содержанию, могли сосуществовать в идеальной гармонии. Вильса понимала то, чего, скорее всего, не понимал Джон: насчет Европы они оба были правы.

Даже странная связь между ними, родившаяся при первой же встрече, ее не тревожила. Такой громадный объем внутреннего мира Вильсы не подвергался логическому анализу. Взять хотя бы темы, что прямо сейчас дрейфовали у нее в голове. Они определенно не появились бы без этой многоцветной панорамы Европы, горы Арарат и ярко-голубого столпа управляющего лазера. Но как могло воздействие на одно чувство пробуждать творческий импульс в другом? Синестезия вдохновения: это было нечто, объяснения чему Вильса никогда не слышала. Это даже почти не обсуждалось. И все же это происходило - снова и снова. Визуальные вводы могли трансмутироваться, а затем появляться из тигля ее сознания как золотая музыка; архитектура могла давать жизнь великим сонетам; музыка способна была порождать бессмертные слова.

Вильса дрейфовала к Европе, и душа ее пела. Конечная посадка в космопорту горы Арарат стала не более чем досадным вмешательством.

Слушая рассуждения Хильды Брандт о незараженной Европе, Джон недоумевал, как Брандт - или кто бы то ни было еще - надеется сохранить Европу таковой.

Теперь он понял. Единственной точкой доступа в нетронутые недра спутника служил Вентиль, а вся остальная поверхность была защищена цельным и предельно надежным нагрудником льда. А чтобы достичь Вентиля, требовалось проделать то, что только что проделали они с Вильсой: одолеть двадцать километров открытого льда от горы Арарат при температуре столь низкой, что выходящий воздух тут же замерзал и плыл вниз в виде крошечных хлопьев кислорода и азота.

Но предположим, что посредством какого-то чуда стойкости живой организм сбежал бы из поселения на горе Арарат, пережил лютый холод и добрался бы до Вентиля? Тогда ему пришлось бы выдержать еще более убийственную атаку. Поток частиц на поверхности Европы был смертелен для любого живого существа, не облаченного в специальный скафандр. Наружная часть скафандров, которые носили теперь Джон и Вильса, не нуждалась ни в какой связанной с человеческим фактором стерилизационной программе. Обо всем заботилась сама природа.

С такими телохранителями для священной девственности внутреннего океана Европы оставалась лишь одна-единственная угроза: погружаемые аппараты, которые могли в него опуститься. А их охранял небольшой, но предельно бдительный персонал.

В первую же пару минут Джон узнал женщину и двух мужчин, которым было предписано сопроводить их по льду до Вентиля. Разумеется, лично он их не знал, но тип был очень знаком. Эти люди были прямодушными, знающими, непринужденными и бесстрастными. Они были самим Джоном, переправленным через миллиарды километров космического пространства.

Или, скорее, они были Джоном, каким он представлялся до того, как его возлюбленный проект с гидротермальными отдушинами зарубили. После этого Джон оказался отброшен прочь - сперва в политический миксер Пунта-Аренаса, затем через Солнечную систему на Ганимед вместе с Нелл Коттер. Он не был уверен, сколько от прежнего Джона еще в нем оставалось.

Персонал базы "Гора Арарат" Джона тоже узнал. Он мог стать их спасителем - если бы подтвердил существование аборигенных европейских форм жизни и защитил этот мир от развития, которого они не желали. Но даже если бы Джон этого сделать не смог, он все равно делил с ними язык науки и технологии.

Однако сотрудники базы решительно не знали, что им думать о Вильсе. Какой бы знаменитой она ни была на Поясе, а теперь и на Ганимеде, но так далеко, как Европейский научно-исследовательский центр, ее репутация не заходила. Никто не отреагировал на ее имя. Сотрудники обратили внимание лишь на ее наивные вопросы и замечания. Джон с удовольствием отметил, что после первых же нескольких минут они уже обращались со всеми объяснениями касательно механизмов и процедур только к нему.

- Когда вы окажетесь внутри, вы будете герметически отгорожены от интерьера. - Один из мужчин, чьи мускулы рельефно выпирали под обтягивающим скафандром, никак не соответствуя окружающей среде с низкой гравитацией, открыл верх погружаемого аппарата и указал внутрь. - У вас будет собственный запас кислорода и пищи, даже собственный запас воды. Я знаю, это звучит глупо, когда вокруг вас столько воды, но мы не хотим никакого риска смешивания и заражения. Если вода сможет проникнуть внутрь, моча сумеет найти способ проникнуть наружу. Да, и не забывайте, что это судно не имеет щита от потока частиц. Вы не должны снимать скафандры, пока не окажетесь хотя бы в нескольких метрах под водой. Тогда вы будете в безопасности. А теперь давайте взглянем на управление.

Мужчина забрался внутрь, жестом предлагая Джону и Вильсе последовать за ним. Вильса первой поднялась по трем ступенькам, что вели в уютное внутреннее помещение. Джон помедлил позади, желая в последний раз оглядеться. Точно так же он стоял на Земле, в центральной Антарктике, и тогда его переполняла мысль, что под ногами у него лежит по меньшей мере целая миля льда. Иди он хоть сотню суток в любом направлении, это по-прежнему оставалось бы верно. Здесь у него под ногами была та же самая миля льда - но под ней лежала не почва, а многие мили воды; и здесь он мог идти не сотню суток, а целую вечность. Не считая незначительного холмика горы Арарат, ледяная прослойка Европы была повсеместной и непрерывной.

Джон поднял взгляд, высматривая Юпитер. Затем он понял, что отсюда его нависающую физиономию он никогда не увидит. Король Внешней Системы вечно оставался по ту сторону Европы, удерживая спутник в таком положении, что гора Арарат всегда оказывалась отвращена от громадной планеты. Но даже после заката, и без отраженного света Юпитера совсем темно здесь не было. Висящие в небе Ганимед и Каллисто обеспечивали зловещий полумрак. В этих сумерках был виден длинный и ровный скат, ведущий от погружаемого аппарата к Вентилю - к открытой воде, подобной черному зрачку, что таращился на Джона в сотне метров оттуда.

Наконец Джон сумел заставить ноги работать и взошел по ступенькам.

- Конечно, вы привыкли к тем замечательным водным погружаемым аппаратам, которые есть у вас на Земле. - Мужчина дождался Джона, прежде чем приступить к своему грубоватому объяснению. - Сомневаюсь, что вы когда-нибудь видели что-то настолько примитивное, как эта вот "Даная". Хотя все здесь работает. Разве что ручки и циферблаты покажутся немного незнакомыми, и к ним придется малость привыкать. Садитесь, и я устрою вам проверку. Сперва мы пойдем медленно. Не бойтесь сказать мне, если что-то потребуется повторить. В качестве пароля, чтобы войти в систему, используйте "Сандстрем" - это моя фамилия. Меня зовут Базз Сандстрем.

Джон кивнул и двинулся было к сиденью пилота. Но, прежде чем он до него добрался, Вильса протолкнулась вперед и положила руки на пульт управления "Данаи".

- Проверка уровня номер один, - сказала она. После чего ее пальцы забегали по пульту среди клавиш и переключателей с такой скоростью, какую сам Джон - уже четыре года как самый быстрый пилот на Тихоантарктике - вряд ли бы превзошел даже на знакомом оборудовании. Дисплеи так и полыхали данными, аудио пикало, крошечные предупредительные огоньки вспыхивали и гасли.

- Есть номер один, - глуповато-радостным голосом заключила Вильса. - Господа, держитесь за шляпы. Приступаю к уровню номер два.

Началась вторая и более сложная фаза проверки. И завершилась еще более стремительно.

- Есть номер два, - Вильса обернулась, одаряя Сандстрема лучистой улыбкой. - К погружению готова. Полагаю, мы можем отправляться в любой момент.

- Хо-ро-шо, - мужчина наградил Джона и Вильсу черным огненным взором сквозь шлем скафандра. - Да, черт побери, полагаю, вы можете приступать.

И без единого слова или даже взгляда он выбрался из погружаемого аппарата "Даная".

Герметичная крышка с грохотом опустилась. Этот грохот прозвучал как обвиняющий голос, адресованный непосредственно Джону. Он сказал: "Ты ублюдок. Что ж ты меня не предупредил, что привез с собой первоклассного юпитерианского пилота? Тогда бы я себя таким идиотом не выставил".

- Вильса. Каким дьяволом ты так...

- Извини, - но Вильса вовсе не выглядела виноватой. - Они сказали, что этот погружаемый аппарат аналогичен тем, которые используют для отслеживания "фон Нейманнов" в атмосфере Юпитера. Я не понимала, пока не увидела пульт управления, что они совершенно идентичны. Не думаю, что здесь хоть один переключатель переставили. Правда, прямой контроль, а там я действовала при помощи пульта дистанционного управления. Но прямой контроль еще легче.

- Все-таки тебе не следовало так выпендриваться. Теперь Сандстрем думает, что я его подставил.

- Да, пожалуй, - Вильса улыбалась. - Но это тебе за то, что меня игнорировал. У меня, знаешь ли, тоже чувства имеются. Мне не нравится, когда люди говорят мимо меня, как будто я что-то вроде одушевленной тыквы, - только потому, что я неподготовленный научный специалист. Хочешь теперь пересесть за пульт?

- Нет, - Джон не обиделся. Или, по крайней мере, не очень обиделся. - Будь здесь как дома. Но помни одну вещь. Все здесь по-настоящему. Если ты будешь достаточно глупа, чтобы расшибиться об стену или забраться слишком глубоко для этого корпуса, ты не окажешься на станции "Геба", когда все закончится. Ты просто погибнешь. А теперь - вперед.

У Джона было три причины это говорить. Во-первых, Вильса не проявляла желания вылезать из кресла пилота; во-вторых, ему нравилась роль наблюдателя нового мира; а в-третьих, ему хотелось посмотреть, насколько хорошо она сможет справиться. Вильса обладала феноменальной физической координацией; Джон понял это в первую же минуту ее концерта на Ганимеде. Совершенно потрясающая и независимая работа пальцев две минуты тому назад это подтвердила.

Но проверка была одно дело, рутинное и стандартизированное. Пилотирование же - совсем другое. Как Вильса справится с сотней мелких решений, которые ей придется принимать на маршруте погружаемого аппарата? Джон мог взять на себя управление, если бы она оказалась в беде, но он был достаточно упрям, чтобы не делать этого, пока не возникнет настоящая необходимость. Пусть Вильса поварится в этом котле и выяснит для себя, что для пилотирования требуется нечто большее, нежели десятипальцевые - или двадцатиклавишные - упражнения.

Но прежде чем Джон мог набраться излишней самоуверенности, ему необходимо было подтвердить для себя несколько фактов насчет "Данаи". Это была вовсе не "Капля", разработанная с тем, чтобы блуждать по глубочайшим из земных океанов, и имеющая соответственно укрепленный корпус. "Капля" в норме должна была выдерживать давление в полторы тысячи земных атмосфер - более чем достаточно, чтобы добраться до самых глубоких участков океанского дна Европы; но "Даная", спешно переоборудованная из аппарата, используемого в атмосфере Юпитера, такого крепкого корпуса не имела. После их возвращения на поверхность сотрудники научно-исследовательского центра планировали модифицировать "Данаю" для соответствия ее максимальному океаническому давлению, но на данный момент ее корпус выдерживал всего лишь скудную пару тысяч тонн на квадратный метр.

Джон вызвал на обзорный экран профили европейских глубин. Спутник был маленький и легкий, ему недоставало плотного металлического ядра Земли, но если ты заходил достаточно глубоко, ты все же мог столкнуться с достаточно серьезным давлением. А в Европейском океане ты мог зайти по-настоящему глубоко - на сотню километров и даже глубже, если батиметрические карты были точны. В конце концов Джон навестит эту бездну и станет первым человеком, который обследует глубочайшее океанское дно Европы непосредственно.

Но не сегодня. Он просмотрел таблицы с цифрами. В "Данае" не следовало опускаться ниже пятнадцати километров. Впрочем, пятнадцать километров было вполне достаточной глубиной, чтобы добраться до пары мелких гидротермальных отдушин, но только не той, которая по-настоящему Джона интересовала; Жаровня находилась на глубине сорок восемь километров, где давление воды составляло шестьсот атмосфер, а температура океанского ложа могла подниматься до нескольких градусов ниже нормальной температуры человеческого тела. Для Европы это был перегретый черный дымарь, эквивалент земного Котла.

Так что сегодня безопасности ради следовало оставаться выше десяти километров и отбросить все мысли о настоящей работе. Хильда Брандт была права. Путешествие на "Данае" могло стать не более чем ознакомительным упражнением и осмотром достопримечательностей.

Джон почувствовал вибрацию сиденья, посмотрел на изогнутый, прозрачный экран перед ними и понял, что осмотр достопримечательностей уже начался. "Даная" неуклонно скользила вперед по желобу, который вел в Вентиль. Обзорный экран уже погружался под воду. Джон бросил последний взгляд на ледяную равнину Европы и четыре округлых холма горы Арарат, маячащих на заднем плане; затем темная вода стала плескать по гладким бортам. Звезды, различимые сквозь прозрачную крышу погружаемого аппарата, ушли последними. По мере увеличения глубины они превращались в дрожащие лужицы света, а затем мгновенно исчезли, как только включились прожекторы "Данаи".

Судно медленно погружалось на скорости пять-шесть метров в секунду. В этом Джон не сомневался, даже не глядя на показания. В Тихоантарктике у него была репутация человека, обладающего своей собственной инерциальной навигационной системой - внутренним чутьем, которое подсказывало ему, опускается он под водой или поднимается, и с какой скоростью. Чтобы подтвердить ощущение, Джон взглянул на циферблаты. Пять и пять десятых метра в секунду. Приятно было знать, что его абсолютное позиционное чувство с таким же успехом работало и на Европе.

Джон взглянул на Вильсу, внимательно осмотрел пульт управления и расслабился. "Даная" имела свои системы предупреждения, если бы они зашли слишком глубоко или приблизились к твердой полке из камня или льда. Этот спускаемый аппарат был по крайней мере достаточно совершенен, чтобы вовремя уберечь их от потенциально смертельной угрозы.

Впрочем, им не должны были потребоваться эти встроенные предохранительные приспособления. Вильса, как бы досадно для Джона это ни было, оказалась столь же компетентна, сколь и уверена в себе. Она инстинктивно производила периодические мгновенные осмотры главных индикаторов окружающей среды как внутри, так и снаружи погружаемого аппарата, проверяя решительно все: уровень расхода энергии и ее запас; скорость и глубину погружаемого аппарата, а также давление на его корпус; мутность воды; темпы поступления воздуха и его состав. В то же самое время она присматривала за сверхзвуковыми датчиками, которые давали расстояние во всех направлениях до ближайших твердых объектов.

"Да она прирожденный пилот", - подумал Джон.

- Ну как? Доволен? - Вильса на него даже не смотрела, но улыбалась так, словно видела выражение его лица. - Еще через несколько секунд мы достигнем нижнего края Вентиля. И окажемся полностью под ледяным щитом.

Итак, Вильса могла читать его мысли. Джон как раз собирался выдать ей ту же самую информацию. Впрочем, ей приходилось считывать все это с приборов. А он и так это знал - из какого-то внутреннего источника.

- Что мы сделаем дальше? - продолжила Вильса, хмуро поглядывая на экран, где передние прожекторы высвечивали вертикальную стену льда метрах в сорока от них.

- А что ты меня спрашиваешь? - Джон откинулся на спинку сиденья. Он тоже мог быть капризным. - Ты пилот. А я всего-навсего пассажир. Вези нас, куда тебе хочется.

Джон даже закрыл глаза, чтобы доказать полное отсутствие заботы и интереса, совершенно определенно зная, что Вильса в этот момент смотрит на него, недовольно поджав губы и недоуменно подняв брови.

Пожалуй, именно в этом и состояло отличие Вильсы от всех остальных мужчин и женщин, каких Джон когда-либо встречал. Он знал ее, она знала его - на каком-то глубинном уровне, без единого сказанного слова.

И все же там определенно отсутствовала соответствующая физическая связь...

Тут мысли Джона внезапно и с немалой неловкостью переключились на Нелл. Она наверняка зла на него как сто чертей за то, что он не взял ее с собой. И ничего хорошего не будет, если он скажет, что все это время по ней скучал. Она не потратит ни единой лишней секунды, чтобы при следующей же встрече его отшить. "Действия, - скажет Нелл, - а не слова - вот из чего складывается видеошоу. Так что все объяснения можешь себе в задницу засунуть".

А потом она в буквальном смысле прожует его и выплюнет.

Они с Нелл словно бы составляли пару рассинхронизированных поршней, что работали друг против друга без всякой координации, тратя энергию, аннулируя силы, обоюдно пропуская чужие циклы.

Но здесь таилась загадка, образуя еще одно место, куда логика никак не вписывалась: за душевным несоответствием с Нелл Коттер лежал некий скрытый источник энергии, физический огонь, который они с Вильсой Шир, в этот самый момент сидевшей у Джона под боком, никогда не разделят.

ВНЕЗАПНОЕ НАПАДЕНИЕ

- Мне думается, что впервые за все время нашего знакомства я поймал Свами Савачарью на ошибке.

Ярроу Гобель стоял у стойки по пояс высотой, что отделяла кухню от остальной Совиной Пещеры. Затем генеральный инспектор повернулся и побрел по всей длине помещения. В конце концов он помедлил, чтобы подобрать метровой ширины шлем комбинированного спасательно-штурмового скафандра и подивиться одной из наиболее красочных неудач Великой войны - устройству, которое не выполняло ни одной из своих предполагаемых функций и убило почти всех своих пользователей.

Сова, занятый сложными операциями с полдюжиной накрытых крышками горшков и сковородок, ограничил свой отклик уклончивым покряхтыванием.

- Вы несколько раз говорили мне, - продолжил Гобель, чей гулкий голос эхом разносился по огромному замусоренному каземату, - что нет ничего на старушке-Земле, что вам бы хотелось иметь здесь, на Ганимеде. Леса, горы, озера, травянистые степи, голубое небо, зеленые просторы океанов, птицы, бабочки, цветы, туман, дождь, снег - ни по чему из перечисленного вы абсолютно не тоскуете.

- Совершенно верно, - Сова снял герметичную крышку с кастрюли, хмуро оглядел ее содержимое, керамической ложкой снял пробу и восстановил закупорку. - У меня есть трюфели, у меня есть грибы. У меня есть чеснок, шафран, имбирь и тмин - все это природным образом выращенное. Земле попросту нечего мне предложить.

Гобель прошагал назад, чтобы снова облокотиться о прилавок и понаблюдать за кулинарными ритуалами Совы.

- Уверен, вы искренне это говорите. Но тем не менее существует одно природное свойство Земли, которое вам бы определенно понравилось. Одна вещь, которой жители Земли располагают и которую принимают как должное. Мало того, они, может статься, даже о ней не сознают, но вы безусловно ее желаете. - Он сделал паузу, ожидая скептической усмешки Совы. - Вам бы хотелось иметь здесь, на Ганимеде, земное атмосферное давление.

Сова бросил тревожный взгляд на плиту с ее обширным набором накрытых крышками сковородок. Затем он кивнул.

- Все, больше ни слова. Я признаю свою неправоту. Просто загадка природы, почему люди, которые определенно не эволюционируют в отношении блюд из приготовленной пищи, непременно должны считать точку кипения воды в одну сотню градусов по Цельсию идеальной для нужд кулинарии, - он указал керамической ложкой на свои кухонные сосуды. - Я рад видеть, что хотя бы вы понимаете мое затруднение. Если я готовлю с открытыми сковородками, то вода при местном ганимедском давлении имеет точку кипения на тридцать градусов ниже. Если я закрываю их герметичными крышками и готовлю под давлением, я не могу снимать пробы и помешивать так часто, как это необходимо. А ведь постоянное снятие проб существенно важно в кулинарном искусстве. Снятие проб и помешивание лежат в самом сердце процесса получения тонких привкусов и ароматов. Земные повара в этом смысле уникально счастливы... Однако мы делаем, что можем. - Сова принялся снимать крышки и торопливо перемещать содержимое сковородок в тарелки для подачи на стол. - Еще пять минут сосредоточенных молчаливых усилий - и тогда я предоставлю вам сказать мне, насколько я преуспел.

- Неудачи пока еще не бывало, - Ярроу Гобель понял намек насчет "молчаливых усилий" и побрел в другой конец Совиной Пещеры.

Сова вернулся к своим нелегким трудам. Ярроу Гобель этого еще не знал, но сегодняшний обед, безотносительно к качеству блюд, должен был стать не слишком приятной оказией.

Ибо Сова наконец готов был признать свое поражение. Через генерального инспектора он получил достаточное финансирование для идентификации всех, кто работал с банками данных Паллады и вообще был на Палладе в конце войны. Многие погибли в последнем сражении, а большинство остальных уже умерло - ничего удивительного, ибо это случилось четверть столетия тому назад, - но Сова лично связался со всеми уцелевшими и подробно их расспросил. Никто не смог рассказать ему ровным счетом ничего о стирании данных, касающихся астероида Мандрагора. Никто даже не помнил названия переоборудованного рудовоза "Океан".

Другая блестящая идея Совы также закончилась полной неудачей. Вычисления потребовали целую вечность, но в итоге он все-таки получил траектории спасательных капсул, баллистически запущенных с "Океана" перед тем, как "искатель" его уничтожил. Все капсулы были направлены в сторону Внутренней системы, имея в качестве ближайшей планеты и логического места для приема сигнала бедствия Марс.

Там определенно не было недостатка в сигналах бедствия. Война только что закончилась, и суда, пострадавшие в последних катастрофических баталиях, были разбросаны по всему космосу от Земли до Пояса.

Причем записи о тех сигналах бедствия и спасательных операциях не были утеряны. Они хранились в архивах Цереры. Сова исследовал все записи до единой, проверяя идентификации кораблей, положения капсул и характеристики спасенных. И не нашел ничего необычного - ничего, что заставило бы его предположить, что хотя бы один из тех спасенных находился в капсуле, выпущенной с "Океана". Тогда он продвинул вычисления и поиск на целых два месяца после окончания войны - на то время, за которое ограниченные запасы кислорода, воды и пищи в любой капсуле гарантированно должны были закончиться. И опять ничего не обнаружил. Отсюда вытекало, что спасательные капсулы с "Океана", куда бы они ни ушли, уцелевших в себе уже не содержали.

Сегодня вечером Ярроу Гобель ожидал доклада о ходе расследования. Свою часть сделки он выполнил: обеспечил финансирование в обмен на периодические визиты в Совиную Пещеру ради деликатесного обеда и обсуждения Великой войны. Однако докладывать, по сути, было не о чем. Никакого "хода" расследование не получило.