всплыло вдруг в памяти полное румяное лицо Иверзева, потом холодные,
неподвижные губы Шурочки, донесся запах цветочного одеколона, - чувствуя,
что первое возбуждение прошло, он рванул повод, тряхнул головой.
пропахшим кухонным дымом, Ермаков повернул взвод на южную дорогу, в сторону
Золотушина; теперь она петляла в лесу вдоль фронта, в нескольких километрах
от Днепра. И отсюда не было видно фиолетового света ракет, не было слышно
пулеметов, лишь иногда с обвальным ухающим грохотом рвался одинокий тяжелый
немецкий снаряд в сырой чаще, и эхо долго, замирая, бродило по своим
воздушным тропам.
давно свыклись с темнотой, но Ермаков скорее угадывал дорогу, инстинктивно
нагибаясь, когда черные лапы елей влажно ударяли по фуражке; слышал, как
сзади легонько звенели вальки передков, как колеса орудий тупо стучали по
корневищам; и, оглядываясь, не видел во тьме, а представлял расчеты, цепко
облепившие станины и передки: там их было пятнадцать человек.
ругаясь шепотом, возился около лошадей выноса, словно кнут потерял, шипел
сквозь зубы:
на дорогу.
узкая фигура с поднятым до ушей воротником приблизилась к Ермакову, потом
рядом он услышал шепот: - Что-то очень тихо, товарищ капитан... Замечаете?
Возможно, тут еще немцы? Подозрительно как-то...
немцев, развернем орудия на дороге. А на всякий случай всегда сохраняйте
один патрон в пистолете. Ну? Готово там? - И оглянулся в темноту на орудия.
почувствовал по туману, сначала смутно, островами забелевшему в глубине
чащи, затем справа и слева у дороги. Воздух вокруг посинел, заметно
прояснилось впереди, и там заколыхалось что-то невесомое, живое, трепетное,
как будто белый дым пополз от костра через кусты на дорогу. Мокрыми монетами
заблестели в старой колее облитые росой опавшие листья. Сразу похолодало; по
разгоряченной спине проползла сырая зябкость, рукава шинели покрылись
влагой. Ермаков, поеживаясь, глянул назад: проступившие силуэты орудий
двигались в серой мути рассвета.
залитая туманом. В этом тумане угадывалась близкая вода, запахло рыбой,
сыростью, намокшей осокой; купы кустов расплывчато темнели, над ними
тянулась молочная мгла. Лесная дорога обрывисто уходила туда, вниз, в туман.
обочины: он хотел посмотреть при свете утра на орудия, на расчеты.
увидев спуск, выносные ездовые осадили потных, дымящихся лошадей; лейтенант
Прошин, уже отогнув воротник шинели, легко мелькая хромовыми сапожками,
первый спрыгнул на дорогу, побежал, споткнулся, скомандовал притворно бодро:
"Всем орудиям одерживать!" - и живо посмотрел вокруг неестественно
зеркальными после бессонной ночи глазами. И Ермаков понял его взгляд:
видите, все хорошо, ночь прошла без осложнений, а теперь утро - как ни
говорите, страшного ничего не случилось! - и понял он мимолетные недобрые
взгляды невыспавшихся солдат, вразброд, неуклюже соскочивших со станин;
угрюмые лица, торчащие, влажные от росы воротники, сгорбленные спины. Почти
на каждом крепкие ботинки, новые, неумело и туго накрученные обмотки:
наверняка пополнение из освобожденных районов. "Кто ты такой? - мрачно
спрашивали эти взгляды. - Куда нас ведешь? Зачем?" И Ермаков вдруг
разозлился на капитана Ананяна (кого послал?) и на этих людей (лежали, милые
мои, на горячей печке у баб под боком, когда другие мерзли в окопах!) и,
поморщившись, так сильно махнул плеткой, что лошадь под ним шарахнулась в
сторону.
Да дружней!
торопливым эхом повторили команды, солдаты, кто суетливо, кто нехотя,
опустив воротники, забегали у колес орудий, выказывая нарочитую
старательность.
коренные лошади, хрипя, мотая головами, приседали на задние ноги; передок,
тяжестью орудия наваливаясь на коренных, вальками ударял по ногам. Упряжка
спускалась в туман. Когда же второе орудие нырнуло в белесую мглу, Ермаков
строго взглянул на командиров орудий и, несколько удивленный, помолчал.
Перед ним стройно вытягивались два одинаково молодых сержанта, одинаково
большеглазых, одинаково широкоплечих.
Ермаков, - но у меня вроде двоится в глазах. Вы что, близнецы?
тоже, словно в зеркале отразилось.
сержант Николай Березкин и сержант Андрей Березкин. Это только сейчас так.
Вы к нам привыкнете. Будете различать.
перегнувшись с седла, спросил: - Вы мне вот что скажите, Березкины: состав
расчетов из пополнения?
голос лейтенанта Прошина. Лейтенант шел возбужденный, невесомо ставя ноги в
хромовых сапожках, сияя навстречу улыбкой Борису, как давнему знакомому.
молодом, веселом лице Прошина тонкие светлые усики. ("Подражает Ананяну, что
ли?") - Отдых будет на том свете, поняли? А усы зачем, усы?..
за это, хлестнул лошадь, проскакал мимо обиженно покрасневшего Прошина, мимо
солдат и орудий, мимо потных, поводивших боками упряжек. Он многое видел на
войне и чувствовал за собой право так говорить с людьми, потому что презирал
"сантименты" и больше других знал цену опасности.
прибыли на ранней заре: над лесами чисто и розово пылало небо, и,
подожженные холодным пламенем, горели стволы сосен, светились влажные палые
листья на земле, над крышами домов краснели редкие дымки. В деревне было
по-раннему тихо; кое-где во дворах темнели повозки; дымила на окраине
одинокая кухня, и сонный повар, гремя черпаком, возился возле котла. Еще
издали Ермаков увидел на околице Витьковского. Он был без пилотки,
белокурый, грыз семечки, сплевывал шелуху небрежно на шинель, посмеиваясь,
переговаривался с поваром. Когда орудийные упряжки вырвались из розового
лесного тумана, Жорка стряхнул прилипшую к шинели шелуху и, подкинув
запотевший от росы немецкий автомат на плече, вышел на дорогу
разгоряченную лошадь. - Батальон Бульбанюка здесь? Людей из батареи привел?
Вижу, привел!
поплыли. Скляр говорит: немцы на всю катушку огонь вели, а они в это
время...
какой хате штаб.
людей, он вошел в штаб батальона.
на грязной ситцевой занавеске. Перед занавеской, в первой половине, прямо на
полу, в соломе, храпел в воротник шинели обросший солдат, у изголовья на
гвозде висели три автомата. Ермаков перешагнул через спящего, отдернул
занавеску. На высокой кровати лежал начальник штаба батальона старший
лейтенант Орлов, в галифе, но без гимнастерки и босой. Злое, цыганского вида
лицо его с тонкими черными бровями было повязано пуховым платком. Он
втягивал сквозь сжатые зубы воздух, пальцы на ногах беспокойно шевелились.
На табуретке, на развернутой карте стояла недопитая бутылка мутного