Чтение 10–й страницы книги ~В связи с Белларозой~

будет, не станет навязываться ни Билли, ни любой другой знаменитости.

- И тем не менее Билли может пренебречь вашим посланием.

- Видите ли, я ставлю своего рода опыт, скажем так.

Я раз в кои-то веки отбросил светские приличия, что-что, а их мы все
отлично освоили, - дал ей понять, как отношусь к ее опыту. Это своему
недорослю-сынку, будущему физику, она может забивать баки "по-научному". Я
не ребенок, и меня модными словечками не проведешь. Опыт? Предприимчивая,
властная Сорелла плела интриги: хитрила, завлекала, напирала, подстрекала.
Схватиться с Билли, сойтись с ним в рукопашной - вот какая у нее была
цель. А словечко из лабораторного лексикона она вставила для понта.
"Риск", "государственная мудрость", "страсть", "справедливость" - были для
нее не пустые слова. Тем не менее я не исключаю, что сама она не вполне
отдавала себе в этом отчет. К тому же - подумал я позже - ее противником
был Билли Роз с Бродвея. И не могла же она рассчитывать, что он примет бой
на ее территории. Что ему до великих для нее отвлеченных понятий? Он мог
запросто ей сказать: "Представления не имею, дамочка, что вы тут мне
заполаскиваете, и плюю на это с высокой сосны".

Интересно? - и еще как! - человеку американского склада ума, во всяком
случае.

Я занимался делами "Мнемозины" в Иерусалиме, раскрывал израильтянам на
семинарах свои приемчики. В итоге "Мнемозина" не привилась в Тель-Авиве.
(Зато расцвела пышным цветом на Тайване и в Токио.)

Назавтра Сорелла - в отличном расположении духа и очень ко мне
расположенная - сказала за чаем:

- Встреча состоится, но Билли настаивает, чтобы я пришла к пяти в его
люкс.

- Не хочет обсуждать у всех на виду свои?..

- Вот именно.

Значит, Сорелла умела бить наверняка, вот оно как. Тогда-то я и
пожалел, что не воспользовался предоставленной мне возможностью прочесть
досье миссис Хамет. (Сколько пыла, злорадства, ярости, нежности, а я все
упустил!) Даже спросить, почему, по мнению Сореллы, Билли согласился
поговорить с ней, я и то не считал себя вправе. Рассуждать в своем номере
о нравственных категориях Билли ни к чему - в этом у меня сомнений не
было. Никаких тебе откровений, признаний, рассуждений от него ждать не
приходится. Людей типа Билли не беспокоят их поступки, призывать себя к
отчету не в их привычках. Да и, к слову сказать, тех, кто ведет подобного
рода отчетность или держит в порядке счетные книги совести, - мало.

В основу того, что я изложу далее, легло сообщение Сореллы, дополненное
моими личными заметами. Мне нет надобности говорить: "Если память мне не
изменяет..." В моем случае она никогда не изменяет, вот так-то. Кроме
того, пока Сорелла вела рассказ, я кое-что помечал на последних страницах
дневничка (ежегодный дар моего филадельфийского банка своим вкладчикам).

Билли на протяжении встречи держался если не враждебно, то сурово.
Сразу начал брюзжать. Что у него за номер в "Царе Давиде", и еще люкс
называется: не к таким номерам он привык. Но ничего не поделаешь - быт в
Иерусалиме суровый. Впрочем, государство только становится на ноги.
Постепенно все наладится. Такие замечания он отпускал, проводя Сореллу в
номер. Сесть он ей не предложил, но при ее весе, с ее крохотными ножками
она обойдется без приглашения - сядет и все тут, и она не без труда
поместилась в полосатом кресле, а садясь, в свое оправдание - все мы
человеки! - громким вздохом ответила вздоху кресельных подушек.

Ей впервые представился случай хорошенько разглядеть Билли, и ее многое
ошарашило: так вот он какой, Билли, обитатель звездных сфер. Одет он был
великолепно: недаром он так бушевал из-за своих костюмов. Порою чудилось,
что из его рукавов еще не успели вынуть папиросную бумагу после дорогой
химчистки. Я уже говорил, что в покрое его пиджака мне виделось нечто
птичье, и Сорелла со мной согласилась, но там, где мне мерещились
малиновка и дрозд с жирной грудкой под рубахой, она утверждала (ей ли не
знать - в Нью-Джерси у нее была кормушка для птиц), что он больше
смахивает на дубоноса, даже колер тот же. Один глаз у Билли располагался
ближе другого к переносице, отчего в его внешности сквозило нечто
еврейски-скорбное. На самом деле, сказала Сорелла, Билли несколько
смахивал на миссис Хамет - на ее мертвенно-белом лице чахоточной актрисы
один глаз тоже глядел наособицу печально. И хотя волосы у Билли были
ухоженные, в прическе наблюдалась некоторая растрепанность.
Взъерошенность, как и подобает дубоносу.

- Поначалу Билли решил, что я явилась к нему с целью вымогательства, -
сказала она.

- Деньги?

- Ну да, не иначе как деньги.

Я подбадривал Сореллу, кивал, мычал, пока она описывала их встречу.
Ясное дело: шантаж. Человек с закидонами вроде Билли очень точно знал, что
к чему, при его-то опыте; кому и уметь расправляться с подобными типами,
как не ему: ведь кто только - и аферисты, и мошенники, и психи - его не
осаждал, и каждый хотел хоть что-то да выцыганить.

Билли сказал:

"Просмотрел ваши бумажонки. И много их у вас, и что ж, очень мне надо
из-за них расстраиваться или не очень?"

"Дебора Хамет передала мне перед смертью много материалов".

"Она умерла, вот как?"

"Вы же знаете, что умерла".

"Ничего я не знаю", - сказал Билли, намекая, что сведения о ней не
больно-то его интересуют.

"Знаете, и очень хорошо знаете, - наседала Сорелла. - Она по вас с ума
сходила".

"А мне-то что за дело до ее чувств. Она работала в моей конторе, я
платил ей за это жалованье. Когда она заболела, в Уайт-Плейнс посылались
цветы. Знай я, что она за мной шпионит, я бы еще сильно подумал: оказывать
ей такое внимание или нет, - это ж сколько грязных сплетен старая карга
насобирала про меня".

Сорелла сказала, и я безоговорочно ей поверил, что пришла не угрожать
ему, а обсудить, выяснить, прощупать. Она не дала втянуть себя в спор.
Благодаря одним своим габаритам она казалась воплощением спокойствия. У
Билли был количественный склад ума - не редкость среди деловых людей, а
что касается габаритов, Сорелла не имела себе равных. Билли же было не
совладать и с тонюсенькой девчушкой. Любая из них, хоть самая
кроха-раскроха, имела над Билли такую власть, что ей ничего не стоило
застращать его по сексуальной части (напустить мороку) так, чтоб у него не
встало. Сорелла сама до этого додумалась. "Если бы он мог превратить меня
в мужчину, тогда он сумел бы дать мне бой". Такие колоссальные габариты,
как у нее, возможно, заставляли предполагать некоторую мужественность.
Зато руки у нее были изящные, ножки крохотные, голос женственный, певучий.
От нее пахло духами. Она уселась во всеоружии своей женственности напротив
него так, что не сдвинешь. До чего же умная жена была у Фонштейна - просто
потрясающе! Он обрел по сю сторону Атлантики защиту, в которой так
нуждался, когда бежал от Гитлера.

"Мистер Роз, вы меня не назвали, - сказала ему Сорелла. - Вы прочли мое
письмо? Я - миссис Фонштейн. Мое имя вам ничего не говорит?"

"А почему, собственно..." - сказал он, отказываясь признать ее.

"Я вышла замуж за Фонштейна".

"А я ношу рубашку сорокового размера. Так и что?"

"За того самого, которого вы спасли в Риме, - одного из тех. Он вам
столько писем написал! Не могу поверить, что вы его не помните".

"Помню, забыл, что мне за разница!"

"Вы посылали Дебору Хамет на Эллис-Айленд поговорить с ним".

"Дамочка, в такой жизни, как моя, подобных случаев было, я знаю,
триллион. С какой стати мне его вспоминать?"

То-то оно и есть, что с какой стати, - я его понимаю. Такие
подробности, как чешуя неисчислимых рыбьих косяков в кишащих скумбрией
морских просторах, как поглощающие свет частицы, плотная материя черных
дыр.

"Я послал Дебору на Эллис-Айленд, ну, пусть послал..."

"Чтобы она внушила моему мужу ни при каких обстоятельствах к вам не
обращаться".

"Это мне ничего не говорит. Так и что?"

"А вас лично совсем не интересует человек, которого вы спасли?"

"Я сделал все что мог, - сказал Билли. - В наше время далеко не всякий
может так о себе сказать. Подите устройте сцену Стивену Вайзу [Стивен
Самуэль Вайз (1874-1949) - американский раввин, теолог, вождь сионистского
движения]. Закатите скандал Сэму Розенману [Сэм Розенман - американский
юрист, советник Ф.Д.Рузвельта и Г.Трумэна]. Эти ребята палец о палец не
ударили. Они взывали к Рузвельту, Корделлу Халлу [Корделл Халл (1871-1955)
- американский государственный деятель, государственный секретарь
(1933-1934), лауреат Нобелевской премии мира 1945 г.]. Те плевали на
евреев, а эти ребята были рады-радехоньки, что их подпустили к Белому
дому. Даже если от них отделывались отговорками, они почитали это для себя
за большую честь. ФДР [Франклин Делано Рузвельт], когда к нему явилась
депутация знаменитых раввинов, запудрил им мозги. Калека калекой, а так их
обошел, любо-дорого посмотреть - гений, да и только. Черчилль тоже тут
приложил руку. И еще эти паскудные "Белые книги" [в "Белой книге" (май
1939 г.) английское правительство изложило свое намерение ограничить, а
затем и прекратить еврейскую иммиграцию в Палестину]. И что вы хотите,
что? Нужно было срочно переправлять беженцев, причем сотнями тысяч, в
Палестину, иначе никакого государства здесь сегодня не было бы. Вот почему
я отказался от операции по спасению одиночек и начал собирать деньги,
чтобы прорвать английскую блокаду на проржавевших греческих посудинах,
которые болтались по морю как Бог надушу положит... И что вы хотите от
меня - ну не принял я вашего мужа! Тоже мне беда! Я вижу, вы неплохо
устроились. И теперь вам нужно прямо-таки особое признание!"