Чтение 10–й страницы книги ~Тигр! Тигр!~

скале. Они не освещались, как и коридоры. Мрак подземелий пронизывали лучи
инфракрасных ламп. Охрана и обслуживающий персонал носили специальные очки.
Пациенты жили во тьме и слышали лишь отдаленный шум подземных вод. Для Фойла
существовали лишь тьма, шум вод и однообразие госпитального режима. В восемь
часов (или в любой другой час этой немой бездны) его будил звонок. Он
вставал и получал завтрак, выплюнутый пневматической трубой. Завтрак надо
было съесть немедленно, потому что чашки и тарелки через пятнадцать минут
распадались. В восемь-тридцать дверь камеры отворялась, и Фойл вместе с
сотнями других слепо шаркал по извивающимся коридорам к Санитарии.

Там, так же в темноте, с ними обращались, как со скотом на бойне -
быстро, холодно, с безразличием. Их мыли, брили, дезинфицировали, им
вкалывали лекарства, делали прививки. Старую бумажную одежду удаляли и
сжигали, и тут же выдавали новую. Затем их гнали в камеры, автоматически
вычищенные и обеззараженные во время их отсутствия. Все утро Фойл слушал в
камере лечебные рекомендации, лекции, морали и этические наставления. Потом
снова наступала закладывающая уши тишина, и ничто не нарушало ее, кроме
отдаленного шума вод и едва слышных шагов надзирателей в коридоре. Днем их
занимали лечебным трудом. В каждой камере зажигался телевизионный экран, и
пациент погружал руки в открывшееся отверстие. Он видел и чувствовал
трехмерно передающиеся предметы и инструменты. Он кроил и штопал
госпитальные робы, мастерил кухонную утварь и готовил пищу. На самом же деле
он ни до чего не дотрагивался. Его движения передавались в мастерские и там
управляли соответствующими механизмами. После одного короткого часа
облегчения вновь наваливались мрак и тишина темницы. Правда, временами,...
раз или два в неделю (или, может быть, раз или два в год) доносился
приглушенный звук далекого взрыва, И Фойл отрывался от горнила ненависти,
где закалялась его жажда мести. В Санитарии он шептал вопросы невидимым
фигурам.

- Что за взрывы, там?

- Взрывы?

- Слышу их, как будто издалека.

- Это Чертовджант.

- Что?

- Чертовджант. Когда кто-то по горло сыт Жофре. Поперек глотки.

Джантирует прямо к черту, он.

- Ах ты!..

- Вот так вот. Невесть откуда, невесть куда. Чертовджант... вслепую... и
мы слышим их. Бум! Чертовджант.

Фойл был потрясен. Тьма, тишина, одиночество наводили отчаяние, ужас,
сводили с ума. Монотонность казалась невыносимой. Погребенные в застенках
госпиталя Жофре Мартель, пациенты страстно ждали утра ради возможности
прошептать слово и услышать ответ. Но любые разговоры сразу пресекались
охраной, а динамик потом читал наставления о Добродетели Многотерпения. Фойл
знал записи наизусть, каждое слово, каждый шорох и треск ленты. Он
возненавидел эти голоса: всепонимающий баритон, бодрый тенор, доверительный
бас. Он научился отрешаться, работать механически. А вот перед бесконечными
часами одиночества он оказался беспомощен. Одной ярости тут не хватало. Фойл
потерял счет дням. Больше он не перешептывался в Санитарии. Его сознание
оторвалось от реальности и куда-то медленно и бездумно плыло. Ему стало
казаться, что он снова на "Номаде", опять дерется за жизнь. Потом и эта
слабая связь с иллюзией оборвалась. Все глубже и глубже он погружался в
пучину кататонии, в лоно тишины, в лоно темноты, в лоно сна. То были
странные, быстротечные сны. Однажды ему явился голос ангела-спасителя.
Ангела-женщины. Она тихонько напевала. Трижды он слышал слова: "О, боже...",
"Боже мой!..", и "О..."

Фойл падал в бездонную бездну и слушал.

- Есть выход, - сладко нашептывал в его уши ангел. Голос ангела гнева был
мягким и нежным, и в то же время горел безумием. И внезапно, с безрассудной
логикой отчаяния, Фойл осознал: выход есть.

Глупец, он не видел этого раньше.

- Да, - прохрипел он. - Есть выход. Послышался сдавленный вздох. - Кто
это?

- Я, - сказал Фойл. - Это я, не кто иной. Ты меня знаешь.

- Где ты?

- Здесь. Где всегда.

- Но здесь никого нет. Я одна.

- Спасибо, показала мне путь, ты.

- Я слышу голоса, - прошептал гневный ангел. - Это начало конца.

- Ты показала мне путь. Чертовджант.

- Чертовджант!.. Боже мой, неужели это правда? Ты говоришь на уличном
арго... ты существуешь на самом деле... Кто ты?

- Гулли Фойл.

- Но ты не в моей камере. И даже не поблизости. Мужчин здесь держат в
северной части Жофре Мартель. Я - в "Юге-900". А ты?

- Север-III.

- Четверть мили. Как мы... О, господи! Конечно! Это Линия Шепота. Я
всегда думала - выдумки... А она существует...

- Что ж, пора, - пробормотал Фойл. - Чертовджант.

- Фойл, не смей! Послушай меня. Это чудо.

- Чудо?

- Акустический феномен... такое случается в пещерах... Каприз передачи
звука... Старожилы называют это Линией Шепота. Я им не верила. Никто не
верит, но это правда! Мы на разных концах Линии Шепота. Мы можем
разговаривать. Мы можем строить планы. У нас есть надежда. Мы можем
спастись.

***

Ее звали Джизбелла Мак Куин. Она была вспыльчива, умна, образована и
независима. Жофре Мартель пять лет назад начал лечить ее от бандитизма.
Джизбелла гневно-шутливо поведала Фойлу о том, как она бросила вызов
обществу.

- Ты не знаешь, что джантация принесла женщинам, Гулли. Она заперла нас.
Отправила назад в сераль.

- Что такое сераль?

- Гарем. Место, где содержат женщин. Через тысячу лет развития
цивилизации мы снова - собственность. Джантация так угрожала нашей
добродетели, нашему достоинству, нашей чести, что нас заперли как золотые
слитки в сейф. Нам закрыты все дороги. Это страшный тупик, Гулли, и из него
нет выхода. Остается только плюнуть на все и идти напролом.

- Зачем это тебе, Джиз?

- Свобода нужна мне как воздух, Гулли. Я хочу жить своей собственной
жизнью, а общество заковало меня в кандалы и обрекло на смирение. - И она
поведала ему все мрачные и трагические подробности своего бунта:

Слабохарактерное Вымогательство, Каскадный Шантаж, Новобрачное и
Похоронное Ограбления и другие.

Фойл рассказал ей о "Номаде" и "Ворге", о своей ненависти и своих планах,
но не сообщил Джизбелле ни о своем лице, ни о двадцати миллионах в
платиновых слитках, скрытых в поясе астероидов.

- Что случилось с "Номадом"? - спросила Джизбелла. - Верно ли то, что
говорил тот человек, Дагенхем? Его уничтожил крейсер Внешних Спутников?

- Мне не понять. Сказано - не помню, ты.

- Очевидно, взрыв вызвал у тебя амнезию, а шесть месяцев одиночества и
мук усугубили потерю памяти. На корабле не осталось ничего ценного?

- Нет.

- И Дагенхем ни о чем не упоминал?

- Нет, - солгал Фойл.

- Значит, у него была иная причина упрятать тебя в Жофре Мартель.

Зачем-то ему нужен "Номад"... Не пытаться взорвать "Воргу" - это
глупость.

Только дикий зверь грызет захлопнувшийся капкан. Сталь не виновата.

- Не пойму, о чем ты. "Ворга" прошел мимо.

- Кару заслужил мозг, Гулли. Тот мозг, который устроил западню.

Выясни, кто находился на борту "Ворги". Узнай, кто приказал уйти. И
накажи его.

- Да-а. Как?

- Думай, Гулли. Голова, сообразившая, как сдвинуть "Номад", как из ничего
собрать адскую машинку, должна найти способ. Но никаких бомб! - Думай!
Разыщи кого-нибудь из экипажа "Ворги". Он назовет остальных. Выследи их,
узнай, кто отдал приказ и покарай его. На это требуется время, Гулли...
время и деньги, много денег, больше, чем у тебя есть. Они часами
переговаривались по Линии Шепота. Голоса слышались слабо, звучали как будто
у самых ушей. Лишь в определенном месте каждой камеры можно было услышать
собеседника. Вот почему они не сразу обнаружили это чудо. Теперь они
наверстывали упущенное время. Джизбелла учила Фойла.

- Если нам когда-нибудь удастся выбраться из Жофре Мартель, мы будем
вместе. Я не могу довериться безграмотному человеку.

- Кто безграмотный?

- Да, ты, - решительно заявила Джизбелла. - Мне приходится все время
разговаривать на уличном арго.

- Я умею читать и писать.

- И все... то есть, кроме голой силы - ты нуль.

- Говори толком, ты, - рассвирепел Фойл.

- Я и говорю толком. Что проку от самого лучшего резца, если он тупой?

Надо заточить твой разум, Гулли. Надо дать тебе образование. Он
покорился. Он понял: она права. Надо знать гораздо больше не только для
того, чтобы выбраться, но и для поисков "Ворги". Джизбелла оказалась дочерью
архитектора, получила блестящее образование. Она муштровала Фойла, вбивала в
него знания с циничным опытом пяти лет тюрьмы. Иногда он бунтовал против
тяжелого труда. Тогда по Линии Шепота кипели яростные, но тихие споры.