чтобы определить его скорость, -- поглядывай на указатель скорости и
надейся, что он показывает верное значение. Не нужно выглядывать за борт,
чтобы измерить свою высоту, -- доверься альтиметру, только не забывай
правильно выставлять его перед каждым полетом. Позаботься о том, чтобы в
определенное время определенные приборы показывали определенные цифры, - и
вот у тебя первоклассный автомобиль с крыльями.
я говорю неправду. То искусство, тот опыт, те времена ждут тех, кто пожелает
их отыскать.
постепенно теплеющий воздух, левую педаль вперед, ручку управления -- влево,
и ложимся в широкий плавный разворот над аэропортом. Ветровой конус
сообщает, что ветра почти нет. Под нами раскинулись посадочные полосы -- их
я внимательно обхожу, а между ними тянутся травяные дорожки -- их я изучаю с
особой тщательностью. Вот красные бензоколонки, возле них в столь ранний час
-- ни одного клиента.
элеронов, чтобы встать на крыло и стрелой понестись навстречу траве. В
аэропортах на траву садятся не часто, поэтому нужно внимательно к ней
приглядываться -- не скрывает ли она в себе кроличьи норы, не прячет ли
канавы. Биплан скользит у самой травы -- отсюда разглядеть землю не так уж
сложно. Она выглядит вполне подходящей для посадки.
курс, который снова приведет нас к травяной дорожке, на этот раз -- чтобы
сесть.
травы. Это была последняя возможность еще раз на нее взглянуть. Теперь,
кролики, берегись. Впереди не остается ничего, кроме вишнево-лимонной
обшивки, стоек, расчалок, поющих на ветру, сверкающего алюминиевого капота,
забрызганного маслом ветрового стекла, черных цилиндров, мелькающего на
холостых оборотах пропеллера и кое-где проклевывающихся маленьких
треугольных лоскутов неба. По сторонам неспешно течет зеленая река. Вдруг
колеса начинают, подпрыгивая, катиться по жесткой холодной земле, по ломким
холодным травинкам, которые тысячами брызжут во все стороны. И вот тут-то
нам действительно приходится поработать педалями, чтобы у держать самолет на
прямой, удержать на прямой, где-то в этом месте мы не удержались при боковом
ветре, и помнишь, как он стал вертеться и ты ничего не мог с ним поделать,
левая -- педаль -- правая -- педаль -- снова -- левая, на этот раз мы,
кажется, уцелели, слава Богу, теперь нам не долго осталось до остановки, и
вот самолет снова слушается управления, можно опять выделывать зигзаги,
поглядывать вперед и медленно катиться по дорожке.
летят, я, если бы захотел, мог бы прямо здесь выбраться из кабины и пройтись
по траве. Биплан больше не самолет, он -- большая неуклюжая покачивающаяся
трехколесная конструкция, которая движется вперед самым неэкономичным из
способов -- ее тянет вращающийся на носу вентилятор. Мы выезжаем на бетонную
рулежную дорожку, и прыжкам на горбиках и ямках приходит конец. Из полета в
небе 1929 года я посредством процесса, называемого "посадка", вернулся
обратно, в современный мир новых рулежных дорожек из бетона, а бензину вас,
сэр, за наличные или чеком?
чересчур быстро. А нужно подождать с минутку, чтобы в ушах улегся шум, нужно
время, чтобы снять шлем и насладиться тем, как ты его снимаешь, чтобы
ощутить тишину и порадоваться ей, чтобы отстегнуть ремень безопасности,
снять с себя лямки парашюта, зная, что в любой момент можешь выбраться
наружу и выпить шипучки или погреться возле обогревателя при входе в здание
летной службы. Не позавидуешь современным пилотам, что бороздят современное
небо. Можно их только пожалеть, если они, конечно, тщательно не скрывают
радость от чувства, что можно снять коричневый шлем и отстегнуться от
старичка-самолета, двигатель которого еще пышет жаром после возвращения на
землю.
соблазном погреться в здании летной службы, где висят карты, стоят телефоны,
где собирается огромное хитросплетение сообщений о погоде по всей стране. Но
соблазны -- в сторону;
его нужды постороннему человеку. Заповедь тех, кто летает на древних
машинах? Отчасти. Но что более важно, пилот -- единственный, кто точно
знает, как нужно обращаться с его самолетом. Казалось бы, такая простая
операция -- наполнить бензобак. Но однажды некоему пилоту пришлось сделать
вынужденную посадку на пастбище, поскольку пропеллер его самолета неподвижно
застыл и поршни замерли в цилиндрах двигателя. В тот раз он изрядно замерз и
поручил залить бензин служащему бензоколонки, который благополучно наполнил
им бак для масла -- горлышки баков очень похожи и находятся рядом. Глупейшая
ошибка, буквально немыслимая, но оттого, что знаешь, что она немыслимо
глупая, не легче, когда перестает вращаться пропеллер.
крыльев, пробравшись меж стоек и расчалок, держа за голову черную змею
топливного шланга и направляя ее в бак, не в том, что я исполняю заповедь
или опасаюсь чьих-либо ошибок. Я стою здесь потому, что должен у знать свой
самолет, должен познакомиться с ним поближе, должен дать ему возможность
познакомиться и узнать меня. Ведь в полете час за часом, всю работу
выполняет самолет. Его двигатель, в котором каждую минуту происходят тысячи
взрывов, где царят такие температуры и давление, которых я бы ни секунды не
вынес. Расчалки, стойки и обшивка крыльев несут на себе по воздуху две
тысячи триста фунтов сухого веса самолета плюс топливо, плюс пилот, плюс его
снаряжение, и делают они это в струе ветра, который дует со скоростью сто
миль в час. При каждой посадке колеса и хрупкие стойки шасси должны
выдерживать удар двадцати трех сотен фунтов, которые на скорости шестьдесят
миль в час соприкасаются с землей, где полно бугорков и ямок, из-за которых
на шасси вместо однородной нагрузки обрушивается серия жестких толчков. Мне
остается только сидеть в кабине и рулить, и даже это я делаю, уделяя работе
лишь половину своего внимания. Другая половина уходит на то, чтобы прятаться
от ветра, благодаря которому мы держимся в воздухе, согреваться, крутя
воображаемые рукоятки, размышлять об иных временах, иных полетах, иных
самолетах.
самолета, -- это прежде позаботиться о его нуждах, а уж потом думать об
удобствах для себя. Если я не проявлю к нему на земле даже этой скромной
заботы, тогда я не буду иметь ни малейшего права рассчитывать на его
благосклонность ко мне в воздухе. Благосклонность, которая может проявиться
в том, что двигатель будет работать, хотя на него сплошной стеной льет
дождь, или что стойки и расчалки вынесут испытание внезапным мощным порывом
горного ветра. А может быть, даже не благосклонность, а преданность, когда
самолет, сам разлетевшись вдребезги при вынужденной посадке в каменистой
пустыне, дает пилоту возможность остаться живым и невредимым.
моих рук бензин с октановым числом восемьдесят, то я должен буду посмотреть
на себя со стороны с удивлением и насмешкой. Рассчитывать на благосклонность
самолета? Давать самолету возможность узнать тебя ближе? С тобой все в
порядке? Но ничего не выходит, я не могу над собой посмеяться. Я живу не в
придуманном мире -- вот весьма твердый бетон, под ним -- не менее твердая
земля Огасты, штат Джорджия; правой рукой в перчатке я держу твердый шланг,
из которого в совершенно реальный топливный бак льется бензин, мне в нос
бьет его резкий кисловатый запах, когда я заглядываю в щель между штуцером и
горловиной бака, стараясь разглядеть, сколько еще топлива он сможет
вместить. Ниже меня, на земле, работник заправки острой металлической трубой
пробивает запечатанную горловину бочки с моторным маслом. Раздается резкий
короткий скрежет, и этот звук выглядит вполне реальным. Не похоже на то,
чтобы это был мир выдумки, а даже если это и так, то, по крайней мере, это
мир той же самой знакомой выдумки, по которому я слоняюсь уже не один год.
Странно, что я не могу над собой посмеяться. Когда я только начинал летать,
я бы посмеялся. А после того, как пролетал десять лет и провел в воздухе две
тысячи часов, должен же ты узнать о самолетах, о полете что-то реальное, а
не витать в мире собственных фантазий?
я и вправду начал узнавать что-то реальное о полете? И это реальное
подразумевает, что самолет и летчик должны узнать друг друга? Может быть,
правда, что временами жизнь пилота зависит не только от его знаний о
самолете, но и от веры в свою машину? Возможно, подчас поведение самолета в
воздухе определяется не только размахом крыльев, количеством лошадиных сил в
его двигателе и результирующей всех воздействий, аккуратными стрелочками
нанесенных на конструкторский чертеж? Однако, опять-таки, может быть, что я
и ошибаюсь. Но прав я или не прав, я стою и заправляю свой самолет,
руководствуясь соображениями, которые кажутся мне верными, которые меня
устраивают. Когда я буду лететь над пустыней, заглохнет мотор и вокруг будут
одни лишь камни, тогда у меня будет шанс проверить, стоило ли мне над собой
посмеяться этим утром в городке Огаста.
УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ЛИНИЯ СВОБОДНА, ЗАТЕМ ДАЙТЕ ЧЕРНОЙ КНОПКОЙ ДВА КОРОТКИХ
ЗВОНКА И СКАЖИТЕ: "ДИСПЕТЧЕРСКУЮ МУНИЦИПАЛЬНОГО АЭРОПОРТА ОГАСТЫ".
каждого -- своя табличка с точными указаниями, как им пользоваться. Но в
авиации так сложилось, что пилот может обойтись вообще безо всяких указаний.
Даю черной кнопкой два коротких звонка.
Колумбус -- Эбурн -- Джексон -- Виксбург. Как там насчет погоды?
Суворов Виктор
Акунин Борис
Махров Алексей
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Белогорский Евгений