восьми-девяти - черноволосая, с румянцем во всю щеку, только что умытая, с
молитвенником под мышкой.
отсчитал двадцать конфет и насыпал их в кулек; в первый раз я устыдился
своих не очень-то чистых пальцев; за толстым стеклом банки они были как
под лупой. Девочка с удивлением посмотрела на меня, увидев, что я кладу в
кулек двадцать конфет. Но я сказал:
бросил в ящик кассы.
засмеялась.
лавку спустится твой папа?
сказала она, - тебе надо обо всем рассказать Лео, а то он узнает от чужих
людей.
тебе не пора в школу?
Возвращайся поскорей.
поцеловал ее перед распахнутой дверью, чтобы это увидели Шмиц и его
половина. Они смотрели на нас, вытаращив глаза, как рыбы, которые
нежданно-негаданно обнаружили, что они уже давно попались на крючок.
пиджака, закурил сигарету в решил сделать небольшой крюк, пройдя через
рынок; потом я спустился по Францисканерштрассе и на углу Кобленцерштрассе
вскочил на ходу в автобус: кондукторша открыла мне дверь, но, когда я
остановился возле нее, чтобы взять билет, погрозила пальцем и, качая
головой, показала на мою сигарету. Я погасил ее, сунул окурок в карман
пиджака и прошел в середину автобуса. Я стоял, смотрел в окно на
Кобленцерштрассе и думал о Марии. Но что-то во мне, видимо, привело в
крайнее раздражение человека, рядом с которым я встал. Он даже опустил
газету, пожертвовав на время своим "Штраусом - последовательным
политиком"; потом сдвинул очки на нос, посмотрел на меня поверх них и,
качая головой, пробормотал: "Нечто невероятное". Женщина, сидевшая за ним,
- она поставила в проходе большой мешок моркови, так, что я чуть не
споткнулся о него, - кивком одобрила замечание мужчины в очках, в свою
очередь затрясла головой и беззвучно зашевелила губами.
причесался перед зеркалом Марии ее гребешком; на мне был серый, чистый,
ничем не примечательный пиджак, и борода у меня растет не так быстро,
чтобы, день не побрившись, я мог превратиться в "нечто невероятное". Я не
пожарная каланча и не карлик, и нос у меня не таких размеров, чтоб его
надо было специально отмечать в графе "Особые приметы". В этой графе у
меня стоит "нет". Я не был грязен и не был пьян, и все же женщина с мешком
моркови разволновалась еще пуще, чем ее сосед, который, в последний раз
отчаянно покачав головой, наконец водворил очки на место и углубился в
своего "последовательного Штрауса". Женщина беззвучно бранилась и
беспокойно вертела головой, дабы внушить другим пассажирам то, что она не
могла произнести вслух. По сию пору я не ведаю, как должны выглядеть
"пархатые", иначе я знал бы, не приняли ли они меня за такового. Думаю,
впрочем, что дело было не в моей внешности, а скорее в выражении моего
лица, когда я смотрел из окна на улицу и думал о Марии. От этой безмолвной
вражды у меня разгулялись нервы, и я сошел на остановку раньше, пешком
прошел по Эберталлее и свернул к Рейну.
по которым только что прошлись катками, - красные; на Рейне гудели баржи,
и когда я вошел в переднюю, то услышал, что Анна вполголоса ворчит на
кухне. До меня донеслись только обрывки фраз: "...плохо кончит...
кончит... плохо". Я крикнул в открытую дверь кухни:
остановился. Дубовые панели и широкие карнизы с бокалами и охотничьими
трофеями деда еще никогда не казались мне такими мрачными. В музыкальном
салоне за стеной Лео играл мазурку Шопена. В тот год он решил посвятить
себя музыке и вставал в половине шестого, чтобы поиграть немного перед
началом занятий в школе. Вначале мне показалось, что уже наступил вечер, а
потом я вообще забыл, что Шопена играл Лео. Лео и музыка Шопена не
подходят друг к другу, но он играл так хорошо, что я не думал об этом. Из
старых композиторов Шопен и Шуберт - мои самые любимые. Я знаю, наш
школьный учитель музыки прав, когда говорит, что Моцарт - божественный,
Бетховен - гениальный, Глюк - неповторимый, а Бах - величественный. Да,
это так, Бах всегда ассоциируется у меня с тридцатитомным богословским
трактатом, совершенно огорошивающим человека. Но Шуберт и Шопен такие же
земные, как я. И их я больше всего люблю.
в дедушкином тире. Очевидно, Фурману было приказано смазать их. Время от
времени дед собирал у себя "старых хрычей", и тогда на площадке перед
домом выстраивалось пятнадцать огромных лимузинов, а между изгородью и
деревьями пятнадцать озябших шоферов маялись в ожидании или же, разбившись
на группки, резались в скат на каменных садовых скамьях; если кто-нибудь
из "старых хрычей" попадал в яблочко, сразу же хлопали пробки от
шампанского. Иногда дедушка призывал меня к себе и велел показать "старым
хрычам" мое искусство: я представлял им Аденауэра и Эрхарда, что было
поразительно легко, или же разыгрывал небольшие сценки, например:
"Антрепренер в вагон-ресторане". И сколько бы злости я ни вкладывал в эти
номера, "хрычи" хохотали до упаду и говорили, что они "замечательно
повеселились", а когда после я обходил их с пустой коробкой из-под
патронов или с подносом, они бросали обычно крупные деньги. Мы с этими
циничными старыми разбойниками совсем неплохо понимали друг друга; мне
ведь не приходилось иметь с ними дела, думаю, что и с китайскими
мандаринами я также нашел бы общий язык; некоторые "хрычи" пытались даже
прокомментировать мои выступления, они говорили: "Грандиозно!",
"Великолепно!" Были и такие, кто высказывался более пространно, например:
"В мальчике что-то есть!" или же: "Он еще себя покажет!"
ангажемент и подзаработать немного денег. По протекции деда я мог бы
выступать перед собраниями крупных промышленников или увеселять главарей
концернов после заседаний наблюдательных советов. Я даже разучил пантомиму
"Наблюдательный совет".
белокурый юноша, он носит очки без оправы и по внешности ни дать ни взять
суперинтендант церковного округа или шведский иезуит. Тщательно
отутюженные складки на темных брюках Лео окончательно изгнали Шопена. Его
белый джемпер и отутюженные брюки, равно как и выпущенный поверх джемпера
воротник красной рубахи, резали глаз. Когда я вижу, что люди безуспешно
подделываются под размагниченных стиляг, то впадаю в глубокое уныние, это
действует на меня так же, как претенциозные имена, наподобие Этельберта
или Герентруды. Я опять подумал, как Лео похож на Генриэтту, и в то же
время так непохож: у Лео такой же вздернутый нос, такие же голубые глаза,
такие же волосы, но рот у него совсем другой; и все то, что делало
Генриэтту красивой и живой, кажется у него жалким и застывшим. По нему
никогда не скажешь, что он лучший физкультурник в классе, он выглядит так,
как выглядят мальчики, освобожденные от физкультуры. А ведь над кроватью
Лео висят штук пять спортивных грамот.
слегка отставив руки, висевшие как плети, и сказал:
чуть ниже, будто заметил пятно; только тут я понял, что плачу. Я всегда
плачу, когда слушаю Шопена или Шуберта. Пальцем правой руки я смахнул
слезы и сказал:
темы сочинений на выпускных экзаменах.
знаешь, как я это ненавижу.
разумеется, "просто за бесценок"; а Лео был страшно чувствителен ко всему,
что выглядело как пускание пыли в глаза. В дикую ярость его могло привести
только одно: если кто-нибудь из знакомых дразнил нас нашими богатыми
родителями или же заискивал перед нами по той же причине - тут он багровел
и лез в драку.
сыграй. Тебе совсем не интересно знать, где я ночевал?
жены.
еще не знал, куда девать свои, висевшие как плети, руки, потом вдруг
сделал попытку пройти мимо меня, все так же не поднимая головы, но я
удержал его за рукав.
пробормотал что-то невнятное.
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Березин Федор
Доценко Виктор
Шилова Юлия