предшествует какая-то лирическая стихия, движение чувств, какое-то, в конце
концов, душевное богатство. Никаких следов этого у Жоржа нет.
судить о том, что важнее для его окончательной характеристики - его
идиотская скупость или то, что он настоящий поэт. Виктор Гюго тоже был скуп.
Теперь вы владелец крупного состояния, - сказал нотариус Андрею. И тот
автомобиль, в котором Жорж ездил по дорогам южной Франции, стоял у подъезда
парижской квартиры его брата. Во всяком случае, так было до недавнего
времени, потому что после той ночи открытия кабаре Эвелины Андрей исчез. Я
звонил ему по телефону несколько раз, но на звонок никто не отвечал. Я
поехал тогда к Мервилю и застал его в том восторженном состоянии, в котором
мне неоднократно приходилось его видеть раньше и значение которого я хорошо
знал. Он отвечал невпопад на мои вопросы и смотрел перед собой ничего не
видящими глазами. Об Андрее он ничего не знал.
только что пришел в себя. Потом он сказал:
говорила о Котике и метампсихозе. Неужели это так неизбежно - впадать в
такую умственную несостоятельность при известных и в конце концов не таких
уж исключительных обстоятельствах? Две недели тому назад все, что окружало
тебя, было бессмысленно, лишено оправдания и бесконечно печально. Таким был
мир, в котором ты жил и в котором ты поселил рядом с собой все человечество.
И вот теперь ты находишься в лирическом оцепенении и ты забыл все, что ты
знал раньше?
думая о состоянии, в котором он находился, я вспомнил, что в последнее время
его романы приобрели несколько сумрачный оттенок, придававший им особенную
остроту, которую он со свойственным ему романтическим преувеличением назвал
трагическим восторгом - тогда, когда рассказывал мне о своей первой встрече
с мадам Сильвестр. Память его должна была бы подсказать ему, что, в
сущности, каждая его любовь была последней. Но он об этом забывал. И
все-таки, по мере того как проходило время, эта мысль - "моя последняя
любовь", "последнее чувство, на которое я способен", - все больше и больше
приближалась к истине и, может быть, теперь действительно наступил тот
период его жизни, когда ему было суждено пережить в самом деле последнее
увлечение.
Мервиль, Андрей, Артур и я. Артура я давно не видел. И вот через несколько
дней после того, как я был у Мервиля, он явился ко мне.
достаточно было посмотреть на его розовое, как у девушки, лицо, его пухлые
белые маленькие руки, на всю его фигуру, покачивающуюся, когда он шел, не
без некоторой грации, в которой, однако, не было ничего мужского, - чтобы
понять, почему это не могло быть по-другому. Но в нем не было ничего
отталкивающего. Он был неглупый, культурный и талантливый человек, и его
губили две страсти, каждой из которых было бы достаточно, чтобы исковеркать
любую человеческую жизнь: его многочисленные романы и непобедимое тяготение
к азартным играм. Существование его проходило так же бурно, как
беспорядочно. Иногда он жил в прекрасном доме возле Булонского леса,
проводил свои досуги в чтении Кокто и Валери и ездил в декоративном
автомобиле кремового цвета, иногда возвращался в свою скромную квартиру и
обедал не каждый день, иногда он приходил с озабоченным выражением лица, так
как ему было нужно, по очень важным причинам, чтобы никто не знал о его
местопребывании. В числе тех, с кем его связывали близкие отношения, были
самые разные люди. Мервиль рассказывал мне со слезами на глазах от смеха,
которого он не мог сдержать, что однажды он вошел в меховой магазин,
недалеко от Больших бульваров, и увидел Артура, который стоял за прилавком.
- Как ты сюда попал? - спросил Мервиль. Артур оглянулся по сторонам, хотя в
магазине никого не было, кроме Мервиля, и сказал, понизив голос, что
владелец этого магазина, немолодой, но очень милый человек... И в это время
туда действительно явился толстый пожилой еврей. - Его лицо ты знаешь, -
сказал Мервиль, - это было нечто среднее между библейским пророком и
современным ростовщиком. Через некоторое время после этого меха так же
исчезли из жизни Артура, как перед этим автомобиль кремового цвета и
квартира возле Булонского леса. Вместо этого возникли матовые стекла
огромных электрических шаров в кафе, возле одного из парижских вокзалов, где
Артур проводил свое время потому, что меховщика заменил один из гарсонов
этого кафе, широкоплечий мужчина с мрачным выражением. После мехового
магазина и кафе Артур с облегчением вернулся, как он говорил, в
артистический мир, где он мог снова заняться комментариями поэзии Клоделя
или пространными рассуждениями о "Коридоне" Андрея Жида - ни в меховом
магазине, ни в кафе возле вокзала его собеседники не имели понятия об этой
замечательной книге, которая... Он даже полагал, что между метампсихозом
Котика и тем, что он, вслед за Жидом, называл уранизмом, было нечто общее, -
я с удивлением на него посмотрел, - в том смысле, что и метампсихоз и
уранизм показывали нам, каждый со своей стороны, один из аспектов вечности.
ценной мебелью, в подборе которой, однако, отсутствовало известное единство
стиля, - как я ему это заметил. - Разные люди, разные вкусы, - ответил он.
Но по мере того, как проходило время, его квартира пустела и под конец у
него остались - один диван, очень широкий, очень низкий и совершенно
продавленный, маленький столик и прекрасная копия рембрандтовского воина в
каске. Исчезновение мебели Артур объяснял тем, что те, кто ему ее дарили,
постепенно ее забирали. Может быть, это соответствовало действительности, но
могло быть и так, что Артур ее проиграл - потому, что все деньги, которые у
него бывали, он неизменно проигрывал в карты или на скачках. В этом он был
совершенно неудержим, и никакие соображения не могли его остановить. Он знал
каких-то сомнительных арабов, которые покупали у него поношенные вещи; от
араба он шел к букмекеру, и деньги держались в его руках ровно столько
времени, сколько ему было нужно, чтобы пройти это расстояние от одного
жулика до другого. Артура можно было одеть у лучшего портного, дать ему
денег и открыть текущий счет в банке - и через две недели от всего этого не
осталось бы ничего.
готов простить ему все: у него всегда была собака, чаще всего небольшая, о
которой он трогательно заботился, - и в его несчастной, судорожной жизни эта
забота была, кажется, единственным неизменным занятием. В течение последних
двух лет у него был Том, желтая такса с необыкновенно выразительными
глазами. Менялись люди, места и обстоятельства, но Том всегда был С Артуром
и так же знал нас всех, как его хозяин.
мне говорила... - Эвелина, оказывается, рассказала ему о романе Мервиля с
м-м Сильвестр и показала ему ее фотографию.
фотография м-м Сильвестр?
что каждый раз это носит более или менее серьезный характер.
показаться неубедительным, я в этом прекрасно отдаю себе отчет. Мне кажется,
что я уже где-то видел это лицо, и это воспоминание связано с преступлением
или опасностью. Я не помню, где и когда, может быть, даже моя память меня
обманывает. Но когда я увидел фотографию, которую мне показала Эвелина, это
произвело на меня такое впечатление, что я решил - надо предупредить
Мервиля, ему грозит опасность.
трудно, это тебе не Андрей. Кроме того, согласись, что твои доводы не могут
на него подействовать - и ты сам мне сказал, что понимаешь их
неубедительность.
собственно, почему.
меня на душе неспокойно.
какой-либо катастрофы. Я знал очень хорошо, что тоска, которую я так часто
испытывал, ставшая для меня почти естественным состоянием, всегда
объяснялась отвлеченными причинами и не была связана с внешними событиями.
Но с недавнего времени, - после моего возвращения в Париж, - я стал ощущать
непонятное томление, от которого не мог отделаться и для которого не было,
казалось бы, никаких причин. Я просыпался и засыпал со смешанным чувством
сожаления и тревоги. И то, что окружало меня, постепенно приобретало
вздорный характер предостережения или напоминания. Даже мои нервы, на
которые я до сих пор никогда не мог пожаловаться, стали сдавать: я начал
вздрагивать от неожиданного звука хлопнувшей двери, стал прислушиваться ко
всякому шуму, на который я раньше не обратил бы никакого внимания. Иногда я
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Скальци Джон
Глуховский Дмитрий
Афанасьев Роман
Орловский Гай Юлий