одеялом, возбужденно сновал в толпе воинов и служителей. Но, когда его
хотели задержать и схватили за одеяло, он испуганно вскрикнул и бросился
бежать, как и другие, оставив свою одежду в руках солдат. Так совершенно
голый бежал он отчаянными скачками, и нагое тело его странно мелькало под
луною.
отдалении последовал за учителем. И, увидя впереди себя другого человека,
шедшего молча, подумал, что это Иоанн, и тихо окликнул его:
признал в нем предателя.-- Почему же ты, Петр, не убежал вместе с другими?
туда, где дымно сверкали факелы и лязг оружия смешивался с отчетливым звуком
шагов. Двинулся осторожно за ним и Петр, и так почти одновременно вошли они
во двор первосвященника и вмешались в толпу служителей, гревшихся у костров.
Хмуро грел над огнем свои костлявые руки Иуда и слышал, как где-то позади
него громко заговорил Петр:
что еще громче Петр повторил:
улыбаясь. Иуда мотнул утвердительно головой и пробормотал:
показываться более. И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иуда
вблизи его ни одного из учеников, и среди всей этой толпы были только они
двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий,--
тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одного
кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная
влага одинаково опаляла чистые и нечистые уста.
протягивая к огню длинные шевелящиеся руки, весь бесформенный в путанице рук
и ног, дрожащих теней и света. Искариот бормотал жалобно и хрипло:
ночью рыбаки, оставив на берегу тлеющий костер, из темной глубины моря
вылезает нечто, подползает к огню, смотрит на него пристально и дико,
тянется к нему всеми членами своими и бормочет жалобно и хрипло:
солдат, полные знакомой, сонно жадной злобы, и хлесткие, короткие удары по
живому телу. Обернулся, пронизанный мгновенной болью всего тела, всех
костей,-- это били Иисуса.
гасли костры и покрывались пеплом, а из караульни все еще неслись глухие
крики, смех и ругательства. Это били Иисуса. Точно заблудившись. Искариот
проворно бегал по обезлюдевшему двору, останавливался с разбегу, поднимал
голову и снова бежал, удивленно натыкаясь на костры, на стены. Потом
прилипал к стене караульни и, вытягиваясь, присасывался к окну, к щелям
дверей и жадно разглядывал, что делается там. Видел тесную, душную комнату,
грязную, как все караульни в мире, с заплеванным полом и такими
замасленными, запятнанными стенами, точно по ним ходили или валялись. И
видел человека, которого били. Его били по лицу, по голове, перебрасывали,
как мягкий тюк, с одного конца на другой, и так как он не кричал и не
сопротивлялся, то минутами, после напряженного смотрения, действительно
начинало казаться, что это не живой человек, а какая-то мягкая кукла, без
костей и крови. И выгибалась она странно, как кукла, и когда при падении
ударялась головой о камни пола, то не было впечатления удара твердым о
твердое, а все то же мягкое, безболезненное. И когда долго смотреть, то
становилось похоже на какую-то бесконечную, странную игру -- иногда до
полного почти обмана. После одного сильного толчка человек, или кукла,
опустился плавным движением на колени к сидящему солдату, тот, в свою
очередь, оттолкнул, и оно, перевернувшись, село к следующему, и так еще и
еще. Поднялся сильный хохот, и Иуда также улыбнулся -- точно чья-то сильная
рука железными пальцами разодрала ему рот. Это был обманут рот Иуды.
прибрел к одному из костров, раскопал уголь, поправил его, и хотя холода
теперь не чувствовал, протянул над огнем слегка дрожащие руки. И забормотал
тоскливо:
очень больно-Потом опять пошел к окну, желтеющему тусклым огнем в прорезе
черной решетки, и снова стал смотреть, как бьют Иисуса. Один раз перед
самыми глазами Иуды промелькнуло его смуглое, теперь обезображенное лицо в
чаще спутавшихся волос. Вот чья-то рука впилась в эти волосы, повалила
человека и, равномерно переворачивая голову с одной стороны на другую, стала
лицом его вытирать заплеванный пол. Под самым окном спал солдат, открыв рот
с белыми блестящими зубами, вот чья-то широкая спина с толстой, голой шеей
загородила окно, и больше ничего уже не видно. И вдруг стало тихо.
криком, ревом тысяч взбесившихся мыслей. Они догадались? Они поняли, что это
-- самый лучший человек? -- это так просто, так ясно. Что там теперь? Стоят
перед ним на коленях и плачут тихо, целуя его ноги. Вот выходит он сюда, а
за ним ползут покорно те -- выходит сюда, к Иуде, выходит победителем,
мужем, властелином правды, богом...
еще сильнее, еще больнее бьют. А костры в догорают, покрываясь пеплом, и дым
над ними так же прозрачно синь, как и воздух, и небо так же светло, как и
луна. Это наступает день.
а розовый. Это восходит солнце.
VIII
ненавистью и страхом говорили:
Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а в воздухе все еще будут
звучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми:
всепобеждающего жгучего любопытства. С самого утра, когда вывели из
караульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал ни
тоски, ни боли, ни радости -- одно только непобедимое желание все видеть и
все слышать. Хотя не спал всю ночь, но тело свое чувствовал легким, когда
его не пропускали вперед, теснили, он расталкивал народ толчками и проворно
вылезал на первое место, и ни минуты не оставался в покое его живой и
быстрый глаз. При допросе Иисуса Каиафой, чтобы не пропустить ни одного
слова, он оттопыривал рукою ухо и утвердительно мотал головою, бормоча:
она туда и сюда, но ни на одну минуту не оставляет ее послушная и упорная
нитка. Какие-то каменные мысли лежали в затылке у Иуды, и к ним он был
привязан крепко, он не знал как будто, что это за мысли, не хотел их
трогать, но чувствовал их постоянно. И минутами они вдруг надвигались на
него, наседали, начинали давить всею своею невообразимой тяжестью -- точно
свод каменной пещеры медленно и страшно опускался на его голову. Тогда он
хватался рукою за сердце, старался шевелиться весь, как озябший, и спешил
перевести глаза на новое место, еще на новое место. Когда Иисуса выводили от
Каиафы, он совсем близко встретил его утомленный взор и, как-то не отдавая
отчета, несколько раз дружелюбно кивнул головою.
толкнул в спину какого-то ротозея, стоявшего ему на дороге. Теперь огромной,
крикливой толпою все двигались к Пилату, на последний допрос и суд, и с тем
же невыносимым любопытством Иуда быстро и жадно разглядывал лица все
прибывавшего народа. Многие были совершенно незнакомы, их никогда не видел
Иуда, но встречались и те, которые кричали Иисусу: "Осанна!" -- и с каждым
шагом количество их как будто возрастало.
пьяного.-- Все кончено. Вот сейчас закричат они: это наш, это Иисус, что вы
делаете? И все поймут и..."
не касается их, другие что-то сдержанно говорили, но в гуле движения, в
громких и исступленных криках врагов Иисуса бесследно тонули их тихие
голоса. И опять стало легко. Вдруг Иуда заметил невдалеке осторожно
пробиравшегося Фому и, что-то быстро придумав, хотел к нему подойти. При
виде предателя Фома испугался и хотел скрыться, но в узенькой, грязной
уличке, между двух стен, Иуда нагнал его.
Ведь это надо доказать. Опустив руки, Фома удивленно спросил: