Чтение 10–й страницы книги ~Избранные ходы~

-- Тогда заполучи скандал! -- выкрикнул Артамонов и протаранил лбом
подбородок хозяина. Потерпевший распластался по стене и с рассеченными
губами сполз на кровать. В горячке Артамонов не заметил, что раскроил
пополам и свой роговой отсек.

-- Зря ты, -- сказал Матвеенков.

-- Жмот он!

-- Бросаем все и уходим!

Через полчаса ребята с промышленного факультета стали заполнять коридор
"энергетиков". Кто-то вбежал на этаж и крикнул:

-- Они пришли!

О ком шла речь, все поняли сразу. "Промышленники" в институте держались
кучно и славились крутостью характеров. У них даже учебная программа была
другой -- изысканных наук типа "динамики и прочности машин" там не
проходили.

Неминуемо назревало то, что называется стенкой на стенку. Мстители
захватывали поудобнее замотанные в вафельные полотенца тяжелые предметы.
Владелец магнитофона, весь в крови, был выдвинут вперед как причина
тотального прихода на чужой этаж. "Энергетики" выползали из комнат и
выстраивались вдоль плинтусов. Стороны было уже не развести даже с помощью
дипломатического корпуса -- проблема лежала слишком на поверхности. Не
отомстить -- означало признать за "энергетиками" все общежитие.

Стороны начали сходиться плотнее. Закоперщики примерялись друг к другу
и вычисляли, сколько времени продлится схватка, высматривали, куда бить
сразу и как -- добивать. На левом фланге началась легкая потасовка. По
цепной реакции мандраж пронесся из одного конца коридора в другой. Еще
мгновение -- и стороны сошлись окончательно. Они задергались по всей длине,
как две сцепившиеся конечностями сороконожки. Затрещали двери, зазвенели
битые плафоны, и в коридоре погас свет. Удары наносились молча и вслепую,
изредка раздавались вскрики.

В разгар схватки с первого этажа поступило экстренное сообщение:

-- Полундра! На вахте милиция!

Служители порядка прибыли более чем кстати -- факультеты "метелили"
друг друга до умопомрачения и не могли остановиться. От возгласа "полундра!"
созревший чирей драки лопнул и стал вытекать наружу. Бойцы, продолжая пинать
друг друга, рванули кто куда -- на пожарную лестницу, в туалеты и
умывальники, на кухню и по ближайшим комнатам. Милицейскому наряду удалось
скрутить и препроводить в участок горстку зазевавшихся зрителей, никакого
отношения к драке не имевших.

Чтобы замять инцидент, Рудик обратился к старосте "промышленников" с
ящиком кальвадоса. Потерпевшие в качестве откупного потребовали в свое
ведение "красный уголок", ключами от которого распоряжался Фельдман. В
"красном уголке" было удобно проводить "огоньки", а через окна
беспрепятственно проникать в общежитие в любое время суток.

На следующий день, сдав бутылки, Фельдман отхватил себе прекрасные, в
клеточку, синтетические носки.

Татьяна по-своему готовилась к балу. Как все уже успели заметить, ее
очередной жертвой и надеждой стал Мучкин. В 540-ю комнату она входить не
решалась, не в силах придумать подходящий предлог. Справки наводила через
Решетнева. Она опасалась, что Борис не придет на бал или явится с
какой-нибудь девушкой, и тогда она, Татьяна, останется не у дел.

-- А что, все вместе будут, весь институт? -- спрашивала она,
прикидываясь не очень осведомленной в деталях.

-- Как же иначе? -- беседовал с ней Решетнев. -- Права у всех
одинаковые.

-- И где же сможет уместиться столько народу?

-- В спортзале, -- встревал Гриншпон, хотя никто его об этом не просил.

-- Дизелисты, конечно, явятся на все сто процентов, -- не слыша Мишу,
продолжала допрос Татьяна. -- У нас в группе, наверное, не все пойдут.

-- С чего ты взяла? -- поинтересовался Рудик.

-- Говорили, -- неопределенно отвечала Черемисина.

-- Нет, мы на все сто, -- заверил Решетнев. -- Семьдесят шесть дэ один
по этой части самая показательная группа. И Мучкин, и все остальные придут
обязательно.

-- И, конечно же, с девочками? -- попыталась угадать Татьяна.

-- Боже, какие у нас девочки?! -- утешительно произнес Решетнев. --
Одна Наташечкина, вернее, Алешечкина, но Борис на нее даже и не смотрит.
Впрочем, как и все остальные.

-- Почему? -- удивилась Татьяна. -- Внешне она очень даже ничего.

-- Потому.

Решетневу лень было рассказывать, как с самых первых дней Алешечкина
Наташа, единственная дама в группе 76-Д1, заявила: "Прошу относиться ко мне
как к парню! Никаких ухаживаний, никаких специфических знаков внимания,
никаких запретов на вольные темы в моем присутствии!" И она все это так
серьезно обосновала и повела себя согласно декларации, что вскоре ее
действительно перестали считать девушкой. Особенно в этом смысле она
проявила себя в колхозе, где ни в чем не отставала от парней, будь то
праздник или будни, день или ночь, крепленое или самогон, с фильтром или без
фильтра. И Мучкин стал называть ее не Алешечкиной Наташей, а Наташечкиной
Алешей.

-- А почему именно Мучкин? -- Татьяна выдавала себя с головой.

-- Такая у него конституция, -- загадочно отвечал Решетнев.

-- А-а, -- Татьяна понимающе кивала головой и уходила прочь, чтобы
завтра снова заявиться в 535-ю и выяснить, не нашел ли себе Мучкин девушку
за истекшие сутки.

-- Кажется, ваша Таня поступила в институт, чтобы сделать партию, --
сказал как-то Решетнев своим сожителям.

-- Не кажется, а так оно и есть. Прознала, что вуз более-менее
машиностроительный, парней предостаточно... -- поддержал его Гриншпон.

-- Просто у человека необычная психология, вот и все, -- возразил
Рудик. -- Вот ты, -- обратился он к Решетневу, -- выдержал бы со своим
здравым смыслом столько подколов? Нет. А ей -- как об стенку горох.

-- Но, согласись, в ее систематических стремлениях кого-нибудь иметь
есть что-то патологическое, -- сказал Гриншпон.

-- Татьяне надо прощать, она действует чисто. -- Рудик никак не мог
натянуть простыню одновременно и на ноги, и на плечи. -- Посмотрите на
других -- хитрят, мудрят, играют, а Татьяна идет на сближение, как рыцарь, с
поднятым забралом. Что ж в этом нездорового? Скорее, мы больные.

-- Побыстрей бы уж она сыскала свой верный шанс, -- произнес, уходя в
себя, Артамонов. -- Она даже несколько осунулась в последнее время.

Ошибается тот, кто думает, что точить лясы -- это удел женщин. Мужчины
и здесь далеко обошли слабый пол, но, чтобы окончательно запутать мир,
пустили утку, что женщины -- сплетницы.

Бал, как и обещал Татьяне Гриншпон, состоялся в спортивном зале. 535-я
комната пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе.

Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка.

В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько
ярусов, громыхали "Спазмы". 76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля,
ведь в нем, считай, половина была своих. Через колонки, подвешенные к
баскетбольным щитам, струились звуки. В них угадывался голос Марины.

-- Она может стать второй Пугачевой, -- сказал Климцов.

-- Лучше бы стала первой Коротиной, -- выказал нелюбовь к торным
дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил стенд "Учимся. Работаем.
Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее
характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший
у барабанов Нынкин. Пунтус оставил его, променяв на угловатую победительницу
олимпиады. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нынкину и
сказал:

-- Послушай, Сань, пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину
портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты.

Нынкин был невздорным и перебрался к брусьям, где после танца его с
трудом отыскал Пунтус.

-- Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! -- поправил он
под головой друга гимнастический мат. -- Меня сегодня не жди -- дела. Ну
давай, я полетел.

Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую
Машу.

Татьяне везло. Мучкин пригласил ее три раза подряд. По просьбе
Решетнева. "Тебе все равно, а ей приятно", -- сказал ему Решетнев перед
балом. Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия.

Решетнев не сводил глаз с девушки, стоявшей в одиночестве у шведской
стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся.
"Если мне открыть забрало, -- думал он, вспомнив слова Рудика, -- то от
такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами
лица Решетнев относился к себе излишне критично.

Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Решетнева
возникала дрожь, но желание пригласить наполнялось решимостью, когда девушку
уже кто-то занимал. Она была явно не первокурсницей, и, похоже, именно это
тормозило Решетнева.

Несколько раз он направлялся к ней -- но как будто что-то не
срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал с другой и таращил
глаза в сторону шведской стенки: как там одинокая, с кленовым листочком в
руке? В этот момент Решетневу вспоминались географические карты крупного
масштаба. Отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным
грустным значком.

Он откладывал, откладывал -- успею, мол, еще пригласить, успею, но не
успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на
Студенческий бульвар.

Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Решетнев вышел вслед