Как зуб, ныла.
заслужил, но довесок из свинца заслугу мою должен был уравновесить. Я о
родителях думал. О милой, спокойной, всегда прощающей меня матушке своей. О
батюшке, редкой отвагой и честью незапятнанной заслужившем глубокое
искреннее уважение всей русской армии. Всей, хоть депешу посылай: "Бригадиру
Олексину" - доставят. Из любого полка доставят, тотчас же курьера отрядив.
Каково-то ему публичный позор сына единственного, офицера гвардии,
перенести? Каково?.. Это же таким рубцом на душу его, израненную и усталую,
легло, который никогда не рассосется, дни земные его из него вычитая. И я, я
вычел из его жизни эти дни, я, единственная надежда и тайная гордость его, в
любви и счастии им зачатый! Я!..
сбивая. И жарко мне было, и холодно, и снова жарко, и снова холодно. Уж и
вскакивал я, и по спальне метался, и снова в постель падал, и воду пил, и
трубку курил, и что только не вытворял тогда в одиночестве своем и ночной
тишине. Будто возможно совесть собственную, добела раскаленную, метаниями,
табаком да водой притушить. Особенно когда знаешь, что и родители твои,
любимые и искренне почитаемые, точно так же в своих постелях мечутся и ты -
тому причина. Только ты, и никто больше. И уж никоим образом не вспыльчивый
граф: у него своя правда.
меня ударили.
время тоже куда-то исчезло. И лежу ничком: как упал, так и не пошевелился ни
разу.
бы с разгону, как бы из тьмы уходящей, что ли. Голос матушки вдруг услышал:
Гордый собою, а особо - военной формой. Басом говорить старался, но бас мой
еще не прибыл, и я хрипел перехваченным от старания горлом.
соседям в гости приглашены, дочке их восемь годков как раз исполняется.
проводы.
Суконном. Настоял, чтоб с девчонкой этой именинной дистанцию соблюсти.
дуновения. Природа в сладкой дреме млеет, а я - в казенном сукне. Слава
Богу, ехать не очень далеко. Часа два прел, не насквозь все же. Точнее
сказать, не совсем насквозь.
заметно: одни разноцветные платьица. Взрослых, полагаю, тоже было
достаточно, но я их как-то не заметил. Я платьица разглядывал.
облака, - синие глазищи с косичками на висках, и больше ничего не помню.
Щелкаю каблуками, резко склоняю голову. Как учили. Но учили и резко
поднимать ее после поклона, а я только склонил, а... а поднять не могу.
этих двух вершках горели натуральным золотом в тот солнечный день...
а этак солидно перемещать себя в пространстве, как то и подобает военному
человеку. Но когда панталончики с кружевами вдруг исчезали, переходил на
несолидную растерянную рысь. Как собачонка, потерявшая след.
знал, как беседу завязать: к тому времени мои воспитатели уже натаскали меня
вести пустопорожние разговоры. А потому, что мужественно хрипеть мне вдруг
расхотелось, а голоса своего - этакую помесь валторны с гобоем - смущался.
Не убежден был, что он самовольно тембра не изменит. Так бы ничего и не
произошло тогда, если бы Аничка сама со мной не заговорила.
берут. Хотите посмотреть?
именинница весьма благородно не обратила внимания на мою фистулу. И повела
меня к прудам: там их целый каскад оказался. Очень мелодично покрякала, и к
нам из-под плакучей ивы выплыли лебеди. Штук пять, не меньше.
разведал. Недосуг мне было, я за кружевами бродил как пришитый. Повертелся
вокруг разных хозяйских пристроек, вокруг дома, уж в отчаяние было начал
впадать, как вдруг на столе в открытой терраске обнаружил блюдо с только что
испеченными эклерами. Схватил его и - пулей через парк к прудам, лебедям и
девочке с золотыми кружевами. Следовало бы, конечно, цели поменять местами,
но так - убедительнее порыв.
кормили лебедей. Правда, кормила одна Аничка: меня вожак пребольно ущипнул,
когда я попытался ее заменить. Больше не пытался: палец кремом лечил по
Аничкиному рецепту. А она кормила - ее не щипали и даже позволяли себя
гладить. Я регулярно мазал кремом палец, сосал его и молчал, зато Аничка
болтала за двоих.
мечтаю о рыцаре без страха и упрека. Я увижу его и сразу влюблюсь навсегда,
потому что любить - значит жить, а жить можно только один раз...
подумал тогда именно так.
беседу вели? - вдруг спрашивает Аничка. - Смешно очень прикрывали, ладошкой
наружу.
приходилось. Матушка мне, маленькому еще, сказала, что у меня все на лбу
написано будет, если я когда-нибудь скажу неправду. Вот я и прикрывал
всегда, когда очень уж хотелось в чем-то не признаваться, и долго от этой
привычки отделаться не мог. Но в миг тот мне лгать совсем не хотелось. Мне
хотелось этой девочке говорить только правду. И я рассказал про матушкино
предупреждение, разъяснив в конце причину, почему вынужден был прибегнуть к
этому способу в беседе с противной Полин:
что был.
- Я своих деток непременно этому обучу.
тяжелые. И хрипло изрек:
Но все вкусное в детстве быстро кончается, и пирожные закончились тоже,
остались крошки да кусочки, но хозяйственная Аничка решила отдать их
лебедям. И с тяжеленным - я-то знаю! - серебряным блюдом в руках наклонилась
к воде, ласково этак крякая. А блюдо перетянуло ее, Аничка вскрикнула,
выпустила его со страху из рук, но я успел ее схватить и даже прижать к
себе, пользуясь древним правом спасателя.
брюссельские кружева, лебеди и тяжелое блюдо, без всплеска канувшее в
пруд... "Почему же я раньше об этом не вспоминал? - думалось мне. - Потому
что девочки волшебно превращаются в барышень? Потому что я в тех девах
запутался, которых успел на пути повстречать?.. И ты мне напомнить решила,
любовь моя, что влюбились мы друг в друга целую вечность назад?.."
Убит... Это - прощание..."
матушкой его ни умоляли. Так вдвоем и приехали в его карете. И молчали всю
дорогу. И, приехав на место, тоже молчали в ожидании графа. А когда
появилась его карета, батюшка сграбастал меня, прижал к груди своей:
старательно.
Шилова Юлия
Лондон Джек
Херберт Фрэнк
Березин Федор
Андреев Николай