Чтение 10–й страницы книги ~Последние залпы~

ровике. Подождав немного, Овчинников сел на ящик, почти касаясь плеча
Лены, вынул из кармана кожаный трофейный портсигар, предложил, игриво
улыбаясь:

- Покурим, что ли, Леночка? В рукав...

- Не курю, Овчинников.

- Та-ак... Значит, мило шутили надо мной? Что ж, очень приятно, можно
сказать, - проговорил он по-прежнему игриво-простодушно, однако, казалось,
не без усилия владея голосом, и спросил еще: - Может, перед комбатом
форсили?

Она сидела невнимательная, едва заметно хмуря брови, спросила:

- Ничего не слышите? - И повернулась в сторону озера. - Послушайте. Что
там у них?

Овчинников не понял.

Низко и свинцово, подступая из темноты блестел край озера. Серая,
застывшая по-осеннему, уже затянутая туманцем вода не отражала высоких
звезд, кусты на берегу, откуда всю ночь стреляли пулеметы, стояли
затаенно, неподвижно. Тишина рассвета осторожно прижалась к холодеющей
земле, к озеру. И тотчас Овчинников с тревогой и недоверием услышал, как
сквозь узкую щель в земле, нежные, звенящие звуки саксофонов, дробный
грохот барабанных палочек, сентиментально-томный женский голос пел о
чем-то томительно-незнакомом. Внезапно появилось такое чувство, будто там,
у озера, приемник немцев поймал случайную, с другой планеты, музыку
(которую слышали и возле орудия старшего сержанта Ладьи). Сразу возникшая
мысль у Овчинникова о том, что у немцев не спали в эти самые крепкие часы
сна, неспокойно и подозрительно насторожила его.

Он сидел несколько минут, прислушиваясь. Слева от орудия, очень далеко,
за ущельем; в горах, мягко тронули тишину пулеметные очереди, витиеватым
узором вплелись автоматные строчки и кругло ударили танковые выстрелы. В
той стороне четвертые сутки шел бой в районе Ривн. Потом все смолкло.
Сразу смолк и патефон у немцев. Безмолвие лежало там.

- Что вы, Леночка? - сказал Овчинников небрежно. - Обыкновенная
обстановка. Вам-то что за забота? Серьезно обещаю вам - прекрасные духи
достану. Встречались - не брал. А вот эту штучку взял. Хороша? Хотите,
подарю?

Откинул полу шинели, вынул из кармана нагретый теплом тела, игрушечно
блестевший перламутром рукоятки маленький, в ладонь, пистолет, подбросил
его на руке, сказал:

- Немка военная какая-то носила. Даже себя убить, должно быть,
невозможно. И ранить нельзя, а так вещь, вроде игрушки. У вас оружия нет,
возьмите...

- Ну-ка покажите.

Лена легко скинула влажно зашуршавшую плащ-палатку, чтобы не сковывала
движения, и будто разделась перед ним. Он увидел четко вырезанные среди
свинцового свечения озера ее узкие плечи, тонкую шею; миндальный запах
волос, как бы обещающий сокровенную близость гибкого, крепкого тела,
коснулся Овчинникова при повороте ее головы.

- Дамский "вальтер", - услышал он голос Лены. - Это действительно
игрушка.

Он смутно слышал ее голос, как сквозь воду, и только остро и ревниво
мелькнувшая в его сознании мысль о том, что она хорошо знала то, чего не
знали другие женщины, что она холодна и недоступна из-за его
нерешительности, отозвалась в нем нетерпеливой дрожью, в прерывистом
шепоте его:

- Как гвоздь вошли в сердце, Леночка. Клещами не вытащишь. Я тебя
никому не дам, никому не дам!..

И сильно, по-мужски опытно обнял ее, рука, уверенно лаская, скользнула
от груди к тайно теплым, сжатым бедрам. Он так резко повернул ее к себе,
до близости плотно прижал грудью, что она откинула голову, замотала
головой. Он начал порывисто, колюче жадно целовать ее холодный,
сопротивляющийся рот, зубами стукаясь о стиснутые ее зубы.

- Леночка, Леночка...

Она упруго вырвалась, вскочила, ударила изо всей силы его по виску и
еще раз ударила с перекошенным лицом, сказав страстно и зло:

- Дурак, глупец! Убирайся к черту! Иначе я не знаю, что сделаю!..

Он сидел оглушенный, гладя одеревеневшую от ударов щеку, потом внезапно
засмеялся удивленно, подставил лицо, дрогнули ноздри его крупного
крючковатого носа.

- Еще... ударь... еще!.. Сильней ударь!

Она шагнула к нему.

- Да, ударю!

- Товарищ лейтенант, к телефону вас. Немедленно! - послышался робкий
голос Лягалова, и Лена и Овчинников оба одновременно увидели в посеревшем
воздухе силуэт головы над ровиком.

- Кто еще там? Лягалов? Подсматривали? - гневно спросил Овчинников. - Я
спрашиваю: подсматривали?

- Никак нет, - сдерживая зевоту, ответил Лягалов. - Живот у меня. По
своей нужде вышел. Комбат вас... А я на пост встану.

Овчинников до странности быстро потух, лишь колючий подозрительный
блеск горел в зрачках. Он косо взглянул на белеющее лицо Лены и, ссутулив
плечи, сказал:

- Можешь идти спать к разведчикам. Иди. Мы им в подметки не годимся.
Покажи им класс.

И мягкими, щупающими шагами двинулся к ровику, мимо Лягалова, вошел в
душный, наполненный храпом блиндаж. Телефонист Гусев сидел в сонной
полутьме и, все время сползая спиной по стене, усиленно разлеплял веки.
Трубка лежала на коленях. Овчинников схватил трубку, не остывший еще от
возбуждения, проговорил:

- Второй у телефона!

- Почему не докладываете о проходе? - спросил голос Новикова. - С
саперами связался? Что молчишь?

- За мою жизнь беспокоитесь? - произнес Овчинников, беспричинно злясь
на этот спокойный голос Новикова (сидит себе в коттедже и водку пьет!). -
Я приказ выполняю! Отсюда драпать не собираюсь! За меня не беспокойтесь!
Именно за меня!

- Если прохода не будет, отдам под суд! - тихо и внятно сказал Новиков.
- Именно за тебя я не беспокоюсь.

- А-а, куда угодно! Хоть под суд, хоть к дьяволу!

Он сидел на нарах, узколицый, с вислым носом, расставив мускулистые
руки, самолюбиво сжав тонкие губы, - был похож на взъерошенную хищную
птицу.

- Да тут чего порох рассыпать? Схожу я к саперам, обойдется. Ложитесь,
товарищ лейтенант, я потопаю потихоньку...

Только сейчас Овчинников заметил сержанта Сапрыкина. Наклонясь в углу
над снарядным ящиком, он, добродушно улыбаясь, приклеивал к сильно
потертому, помятому партбилету отставшую фотокарточку: крупное лицо,
мягкое, задумчиво-домашнее, слегка серебрились виски при слабом свете
плошки.

- Вот наказание, скажи на милость. Отклеивается, и только! От сырости
или поту? В какой карман класть? Вот шелковую тряпочку от немецкого пороха
достал. Годится?

Медлительно завернул партбилет в шелк, долго засовывал его в пришитый
на тыльной стороне гимнастерки карман, потом поднялся, говоря покойно,
будто слова взвешивая:

- Пошел я, товарищ лейтенант. А вам бы отдохнуть.

5

Командир дивизиона майор Гулько приехал на огневую Новикова в четвертом
часу ночи.

Хлопая кнутом по узкому сапогу, осмотрел позицию, затем, звеня шпорами,
прошелся перед орудиями, здесь в раздумье постоял на высоте, вглядываясь в
озеро слева от нейтральной полосы, где в двухстах метрах от немцев были
поставлены на позицию орудия Овчинникова.

- Позиция дурная. Орудия как на ладони. Но лучшей нет. Как полагаете,
капитан Новиков?

- Я полагаю, что немцы рядом, я приказал разговаривать шепотом, вы же,
товарищ майор, звените шпорами и разговариваете громко, как на свадьбе, -
нестеснительно и прямо сказал Новиков. - Пулеметы уже пристреляли позицию.

Если в штабной землянке майор Гулько мог сидеть в присутствии офицеров
в одной нательной рубахе, то в батареи он обычно приезжал по-уставному
подтянутый, тщательно, до синевы выбритый, надевал шпоры, был весь
крест-накрест перетянут новыми скрипучими ремнями, говорил громким
голосом, с той командной интонацией, которую обычно подчеркивают
интеллигентные люди на войне. Не раздражаясь, однако, на замечание
Новикова, Гулько невозмутимо щелкнул кнутом по голенищу, сказал:

- Взводу Алешина отдайте приказ отдохнуть по-человечески. Пока
спокойно. В этой самой респектабельной вилле. Заслужили. Пусть спят на
мягких перинах, на постелях, на чистом белье.

- Я отдал уже приказ, - ответил Новиков. - Прошу в особняк.

...В их распоряжении было несколько часов. Сколько - они не знали.

Офицерам не спалось. Сидели на втором этаже особняка, плотно задернув
шторы, из тонких хрустальных рюмок пили пахучий французский коньяк, много
курили, мало закусывали - и не пьянели.

Дым слоями шевелился над зеленым абажуром керосиновой лампы. Тепло
было. На мягких диванах, на расстеленных по всему полу коврах храпели
утомленные за ночь солдаты; в кресле, припав к журнальному столику,
ласково обняв телефонный аппарат, спал, скошенный усталостью, связист
Колокольчиков, сладко чмокая губами, терся щекой о трубку, бормотал во