если что-либо еще могло спасти его, так это немедленная операция.
глубины вернулось сознание, и взгляд осмыслился.
думал, как мелочи вырастают в глазах людей, когда нет настоящего несчастья.
поприветствовал командира дивизиона. Не сам бой... не возможность вот
этого...- слабой рукой он указал на себя,- а то, что я смешон, неловок. В
сущности, это даже правильно. Люди не идут в бой умирать. Живые думают о
жизни...
решился спросить об этом.
Васич увидел руки Дины, крупные, с длинными пальцами; ногти острижены до
мяса; руки, в которых характер виден не меньше, чем в лице. Он никогда
прежде не встречал таких умных, одухотворенных рук. А может, он просто любил
их? Странно, что все началось с неприязни. После операции она вошла в
палату, глубоко сунув руки в карманы, так, что на плечах под халатом остро
проступили углы узких погон. За нею следовала палатный врач - с историями
болезни на согнутой руке, как с младенцем. Обе они остановились у его
кровати. Она долго, уверенно отдавала распоряжения, а его тошнило после
наркоза и до холодного бешенства раздражал резкий, властный голос этой
женщины. Ни он, ни она в тот момент не думали, что два с половиной месяца
спустя, лежа у него на руке, похорошевшая, с жарко горящими щеками, она
скажет ему: "Ты помнишь, с какой ты ненавистью смотрел на меня?"
блестевшими в темноте глазами, она сказала:
голые плечи.
ладонью рубцы на его теле, рассказывала ему про каждый из них и целовала.
трогая их.
кисть его руки, пыталась охватить пальцами запястье, и пальцы ее не
сходились.
сообщалось в сводках, но здесь, в госпитале, все уже знали, что начались
сильные бои, быть может, наше наступление,- она возвращалась после операций
немая от усталости, с синевой под глазами и быстро засыпала на его руке.
Тогда он осторожно вставал, садился у окна, обмерзшего доверху, курил и
смотрел на нее. Она спала, а он смотрел на нее. Он чувствовал себя сильным
оттого, что есть на свете эта маленькая женщина, оттого, что она спит,
сжавшись в комок, и ей спокойно спать, зная, что он здесь.
печи, складывал костериком с вечера приготовленные дрова и щепки и, сидя на
корточках, поджигал их. Она просыпалась от потрескивания березовых поленьев.
ничего не могу с собой сделать. Это защитная реакция организма. После всех
бессонных ночей.
раскалившейся до малинового свечения плите и в комнате было жарко. Ночью,
вдвоем, не зажигая огня, только открыв дверцу печи, они пили чай. Трещали
дрова, трещали на улице деревья от мороза, мохнатое от инея окно было синим,
а скатерть на столе и сахар в сахарнице - красными от пляшущего огня.
ее счастливо блестели.- Ты не смотри. А хочешь, смотри. Все равно я
счастливая.
можешь! Даже мизинец на ноге твой, подвернутый, даже родинка на правом
плече, на том же самом месте, только крошечная. Маленький Васич. Будь жив,
родной! Без тебя ему по каким-то законам даже не хотят дать твоей
фамилии..."
овраге. Размывает все. Так чтоб не внизу похоронили. Не хочется, знаете
ли...
после долго смотрел на вершину сосны, сквозь облака скупо освещенную
солнцем.
Он все так же лежал на спине и смотрел на снеговую вершину сосны.
похоронен. А может быть, и этого не надо.
копоти и грязи руках холодную баранину, с жадностью рвали ее зубами, громко
высасывали куриные кости, грызли сухари. Они ели впервые после боя, после
этой страшной ночи. Кто поел раньше всех, сворачивал цигарку сальными
пальцами, стараясь не смотреть на тех, кто еще ест.
промасленной бумаге принес ему кусок мяса, соль и хлеб.
этот дальний бой, не удалявшийся и не приближавшийся.
сейчас поест, что можно наконец двигаться, и один производил шуму больше,
чем все остальные.
только Васич заметил вертевшуюся в овраге среди солдат, неизвестно как
попавшую сюда деревенскую собаку, тощую, рыжую, с острой, как у лисы,
мордой. Должно быть, она пришла из леса, куда загнала ее война: поблизости
нигде деревни не было. Кто-то бросил ей высосанную кость, и она, поджимая
хвост между ног, дрожа худым телом, на котором проступали все ребра,
поползла к ней. Грызла ее на снегу, рыча и скалясь. И люди, сидевшие по
обоим скатам оврага, смотрели на нее и прислушивались к звукам дальнего боя:
глухим ударам разрывов и едва внятной на таком расстоянии пулеметной
стрельбе. По временам за складкой снегов с низким гудением проходила тяжело
груженная немецкая машина. Было пасмурно, как перед вечером, а день еще
только начинался.
тепло потекло по всему телу, горячие глаза слипались. Он положил тяжелую
голову на руки и перестал бороться со сном. Вздрогнув, он проснулся, как от
толчка. Огляделся вокруг налитыми кровью, встревоженными глазами. Но все
было такое же: и пасмурный день, и овраг, и люди в нем: иные из них дремали,
иные, томясь, ходили взад-вперед. После короткого сна, в котором вcе
неслось, рушилось, кричало и сталкивалось, он проснулся внезапно, и время
остановилось. Наяву оно текло нестерпимо медленно. И снова тяжесть
случившегося легла Васичу на плечи.
прижатыми локтями, и две пулеметные струи, возникшие по бокам его, и третью,
сверкнувшую посредине.
нахмуренный, и, хотя он ничего не говорил, люди чувствовали силу, исходившую
от него, и подчинялись ей. И силу эту чувствовал Ищенко, все время
наблюдавший за ним. Теперь, когда непосредственной опасности не было, когда
по ним не стреляли, он жалел о том, что говорил в лесу. Как это у него
вырвалось?
быть перечеркнута. Восемь лет беспорочной службы, вырос до капитана,
учился..."
Трудом и терпением брал он то, что некоторые умники хватали на лету. И они
открыто смеялись над ним. Смеялись до тех пор, пока ему,
дисциплинированному, требовательному курсанту, хорошему строевику, не
присвоили звания младшего сержанта. Два эмалевых треугольничка привинтил он
к своим петлицам, два крошечных символа власти, и сразу все эти умники
увидели, что он не глупей их. От двух треугольников до четырех капитанских
звездочек - целая жизнь. А сколько терпения! Его прислали в полк одним из
восемнадцати командиров взводов. Он стал одним из десяти командиров батарей,
потом поднялся до одного из трех начальников штаба дивизионов. Вверх
пирамида сужалась, но он все время рос. И вдруг вся жизнь, все его будущее -
в руках этого человека. Он ненавидел сейчас Васича смертельно. И вместе с
тем понимал: надо что-то сделать, как-то изменить это впечатление о себе,
может быть, еще не укрепившееся.
Васич, вспомнив снова лес, ночь, лицо Ищенко и то, как он кричал: "Теперь
поздно. Надо было раньше думать!.." Что поздно? С немцами воевать? Предал
бы, факт. И уже предал, потому что бежал. Из жалости к себе. За тех, кто
жалеет себя в бою, другие расплачиваются кровью. Это закон войны".
званием. За каждым его приказанием подчиненному, приказанием, которое не
Николаев Андрей
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Прозоров Александр
Грабб Джеф