Чтение 10–й страницы книги ~Месяц вверх ногами~

Как ночная игра на стадионе. Как праздничная иллюминация. Дома
были плотно начинены всевозможными кабаре и ресторанчиками.
Узкие спуски в подвальчики пылали щитами с цветными фото
стриптизов. Сквозь открытые двери баров блестели стойки,
миксеры и прочая аппаратура для коктейлей. Подмигивал русский
рестооан "Балалайка". За стеклами кафе в зеленоватом свете, как
в аквариуме, скользили пары. А были сидящие неподвижно над
рюмкой, естественные, как манекены.

В небе мчались, плясали слова реклам, вспыхивали вывески
ревю, над ними светились обнаженные груди девиц всех мастей,
прозрачные прекрасные груди, и длинные голые ноги. Перед ними
кружились, толпились пятнадцатилетние юнцы и постарше,
причудливо разнаряженные, в алых рубахах, в черных трико,
бородатые, в больших черных очках, мелькали какие-то типы с
накрашенными губами.

На углу стояло нечто диковинное - существо с красивой
золотистой косой и золотистыми усами. Я подошел ближе. Коса
была натуральная, пышная, усы тоже натуральные, только
закрученные. Остальное составляли черная рубаха, черные джинсы,
внутри которых разместился здоровенный парень. Его толстая
заплетенная коса лежала на плече. Он обнимался с коротко
остриженной девушкой. Тут я стал замечать, что он не одинок:
как на старинном маскараде, мимо двигались и другие парни с
буклями, женскими прическами. Парни шли с отличными девушками,
стриженными по-мужски; волосы их были раскрашены в розовое,
голубое, зеленоватое. Проститутки совершенно терялись в этой
толпе. Шныряли продавцы чего-то, шептались в подъездах о
чем-то, кто-то зачарованно столбенел у витрин, кругом пили,
курили, и все это колыхалось, мельтешило, как облако вечерней
мошкары. Музыка ресторанов, транзисторов, радиол складывалась в
общее завывание. В теплоте вечера плыли запахи бензина и
косметики. Все было насыщено блеском глаз, жаждой каких-то
встреч, приключений, ожиданием необычного.

По мостовой так же слитно двигалась толпа машин. На
перекрестке, огибаемый потоками авто, стоял полицейский. Толпа
скапливалась у перехода, ожидая сигнала. Кто-то поторопил
полицейского, и тот нахмурился. С другого угла крикнули:

- Душечка, тебе там не скучно?

Полицейский рассвирепел, и это подзадорило шутников.
Выкрики полетели в него с обеих сторон. Видно было, как челюсти
его сжались, он стоял недоступный, защищенный идущими машинами,
олицетворение власти, и не пускал толпу. Ему хватило бы машин,
чтобы держать нас часами. Перекресток вопил, народу прибывало,
теперь полицейский усмехался, он наглядно показывал могущество
диктатуры.

Наконец кому-то удалось его рассмешить, полицейский поднял
руку, машины остановились, все закричали "ура!" и бросились на
мостовую на другую сторону улицы в погоне за чем-то.

Я тоже спешил и оглядывался - мне все время казалось, что
где-то рядом что-то произошло, а может, именно сейчас
происходит - впереди, за спиной, в переулке за углом.

Кинг-Кросс существует не для увеселения туристов, это не
парижская площадь Пигаль. Кинг-Кросс сам для себя. Чьи-то
подведенные глаза следят из-за стекла. Старуха, свесясь из
окна, часами завороженно смотрит на безостановочное кружение.

Город давно опустел, заперся в коттеджах, уткнулся в
пухлые, по пятьдесят страниц газеты, в телевизоры, и остался
только Кинг-Кросс, единственный, кто хоть как-то утоляет жажду
общения.

Время от времени нам попадалась пара - босая девушка и
парень в деревянных сандалетах. На груди у него висел
транзистор. Они шли обнявшись, слушали музыку и глазели по
сторонам. Между собой они не говорили. Лица их были безмятежно
довольны. Транзистор и Кинг-Кросс освобождали их от
необходимости развлекать друг друга.

Я представил себе, как они встречаются здесь по вечерам и
гуляют, часами не обмениваясь ни словом. Иногда идут в кино, -
там тоже не нужно говорить. У телевизора тоже сидят молча. Вряд
ли они приступали к разговорам в постели. Им незачем утруждать
себя искать тему разговора, нужные слова, интонации.

На Кинг-Кроссе разговаривать некогда - боишься что-то
пропустить - и думать некогда. Мелькание лиц, реклам, вывесок.
И ведь вроде бы живешь, бурно, ярко, в длинной возбужденной
толпе, - они-то ведь недаром здесь, что-то, значит, происходит,
должно происходить. Живешь вовсю - глазами, ногами, что-то
жуешь, пьешь, куришь. Участвует все, кроме головы. Как будто ее
нет. Она не нужна. Очень удобно, а главное - современно. Можно
ни о чем не думать. Глотаешь пустоту. Великолепно оформленную
пустоту.

2

В центре Кинг-Кросса сверкала большущая вывеска "Стомп". Я
посмотрел на Оксану. Она не знала, что это значит. Лен
засмеялся и успокоил ее. Ни в одном из английских словарей еще
не было этого слова.

- Зашли? - подмигнул он.

И мы зашли.

Потолок, стены огромного дансинга терялись где-то в
синеватой мгле. На высокой эстраде, сбоку, работало четверо
парней. Они играли почти непрерывно. Рубашки их потемнели от
пота. Подменяя друг друга, они выбегали к микрофону и яростно
выкрикивали - слов не было, один ритм, хриплый, укачивающий
ритм. Внизу сотни людей танцевали. Танец назывался "стомп".
Танцевали как будто парами, но это не были пары. Каждый
танцевал сам по себе. Танцующие топтались, покачиваясь из
стороны в сторону на расстоянии нескольких шагов друг от друга,
топтались и больше ничего, иногда они теряли партнера в толпе и
не искали его, возможно, они и не замечали его отсутствия.
Танец одиноких, им не нужен был партнер. Каждый танцевал сам
для себя, полузакрыв глаза, уйдя в полузабытье. Большинство
составляли подростки пятнадцати - семнадцати лет. Девочки
скидывали туфли, некоторые были в брюках, в шортах, не
существовало никаких ограничений. И при этом танец был лишен
секса, в нем не чувствовалось ничего эротического, ничего
волнующего. Пожалуй, эта бесполость больше всего меня огорчала.
Наши ханжи - и те бы растерялись. Никакого смысла я не видел в
таком танце, скорее он походил на какой-то религиозный обряд.
Стомп почти не требовал умения, не было пар, выделявшихся
искусством. Волнообразно и одинаково они раскачивались в такт
набегающему ритму. Порой из толпы выходили, садились за
столиками рядом с нами, и я видел, как постепенно лица их
освобождались от стомпа, начинали улыбаться, становились
разными лицами обычных мальчиков и девочек. Они пили лимонад,
пиво и даже ухаживали друг за другом. А на синтетической
подстилке однообразно колыхались лишенные примет тела.

- Ну и танец, - сказал Лен. - Ни прижать, ни обнять. В чем
тут смысл?

Лен тоже впервые попал сюда. Дези пожала плечами:

- А они и не ищут смысла.

- Чего ж они ищут?

Дези прищурилась:

- Может быть, они хотят потерять себя? Дези была артистка.
Она сама иногда ходила сюда потанцевать и знала этих ребят. "В
ваши годы, - сказала ей одна из девочек, - в ваши годы
танцевали буги-вуги и рок, а мы танцуем стомп, у нас свои
танцы". Имея двадцать три года, Дези была снисходительна.

- Видите, у них все свое, - сказала она. - Они не желают
ничего нашего. Парни будут ходить с косами, девочки будут
делать зеленые брови, лишь бы не так, как старшие.

Похоже было, что в чем-то она права. На эстраде
по-прежнему надрывались, хрипели четверо парней, они грубо
подражали битлзам. Настоящие битлзы, те ребята из Ливерпуля,
вряд ли представляли себе, что вырастет из их славы.

Внизу так же топтались с одинаково отрешенными лицами,
полузакрытыми глазами, почти не двигаясь с места. Танцевали
только стомп, все время стомп.

Слова Дези не выходили у меня из головы. Потерять себя -
но зачем? Она не могла мне это объяснить. А может быть, я не
мог понять ее? Лен тоже не все понимал.

- Как же так, - сказал я Лену. - Ты коренной сиднеец, к
тому же ученый, они росли у тебя на глазах... Лен развел
руками, а потом рассвирепел.

- У себя ты все можешь объяснить?

Мы вышли из дансинга на Кинг-Кросс.

Сидя на панели, какой-то сумасшедший поэт продавал свои
книжки и, завывая, нараспев читал стихи. Ночь выжимала из
города диковинных типов. Какое-то отребье выпадало из ночи, как
осадок; они кружились и кружились, как мусор в центре воронки.