хорошими. Мать и сестра Лео жили в одной комнате, а у него
была своя, отдельная. Она была вся увешана портретами
дорогих его сердцу людей. На самой большой, увеличенной со
старого снимка фотографии был изображен дедушка Зильберович,
лет двадцати пяти, с чапаевскими усами, в кожанке и с
маузером на боку. Дедушка Зильберович был единственным
военным в коллекции портретов. Остальные были любимыми
писателями Лео, начиная с Чехова и кончая мной.
первые рассказы.
моего поколения, и даже Окуджаву я первый раз увидел и
услышал именно у Зильберовича.
к Карнавалову, но я не подумал, что они могут сойтись так
близко. Однако они сошлись.
новых знакомых подпускать к себе не спешил. Но и от
Зильберовича, если он в кого-то влюблялся, тоже было
отбиться не так-то просто.
отнести, принести и даже перепечатать рукопись.
пропал Лео. В семь часов ушел и до сих пор нет. Уже
звонили в бюро несчастных случаев, мать лежит с приступом,
Зильберовича нет.
поздно приходит?
если он задерживается, он звонит не позже половины
двенадцатого.
приехать к нему.
не вынося из дому, прочесть свой роман. Зильберович читал
до утра и сейчас был так счастлив, как будто провел первую
ночь с любимой женщиной.
Толстой.
Если бы он назвал Карнавалова Гоголем, Достоевским, Чеховым,
да хоть Шекспиром, это сколько угодно. Но дело в том, что
Толстым раньше он звал меня. А предположить, что на земле
могут существовать одновременно два Толстых, и тем утешиться
я, понятно, не мог.
Толстой.
называется он "КПЗ".
о милиции. И вообще это не просто роман. Это всего лишь
один том из задуманных шестидесяти.
Он повторил. Я спросил тогда, не сидел ли этот новый
Толстой в психушке. Лео сказал, что, конечно, сидел.
написать шестьдесят романов по тысяче страниц, ему в
психушке самое место.
взбеленился и стал на меня кричать, что с такими
высказываниями мне следует обратиться куда-нибудь в КГБ или
поискать себе дружков среди врачей института имени
Сербского. Там меня поймут. А он, Лео, меня не понимает.
ушел, думая, что навсегда. Но это было не первый и не
последний раз. На другой день Лео пришел ко мне с бутылкой
и сказал, что вчера он погорячился.
своего гения и добрехался до того, что это не только
Толстой, а еще и Леонардо да Винчи. Он такой оригинальный
человек, что свои романы, учитывая их огромность как по
объему, так и по содержанию, называет не романами и не
томами, а глыбами.
из шестидесяти глыб.
всей эпопеи.
зона" как часть "Большой зоны" там тоже будет.
Правильно?
мышления. "КПЗ" это не часть "Малой зоны", а роман об
эмбриональном развитии общества.
сбросил пиджак на спинку стула и стал бегать по комнате.
Представь себе, что ты сперматозоид.
что ты сперматозоид.
сперматозоид. Я извергаюсь в жизнь, но не один, а в составе
двухсотмиллионной толпы таких же ничтожных хвостатых
головастиков, как и я. И попадаем мы сразу не в тепличные
условия, а в кислотно-щелочную среду, в которой выжить дано
только одному. И вот все двести миллионов вступают в борьбу
за это одно место. И все, кроме одного, гибнут. А этот
один превращается в человека. Рождаясь, он думает, что он
единственный в своем роде, а оказывается, что он опять один
из двухсот миллионов.
миллионов, а четыре миллиарда.
недоумением. Но тут же нашел возражение. - На земле,
конечно. Но речь-то идет не о всей земле, а только о нашей
стране, почему эпопея и называется "Большая зона"
у меня от тебя даже голова заболела Большая зона, КПЗ,
сперматозоиды... Что между этими понятиями общего?
объяснить. Вся эпопея и каждый роман в отдельности - это
много самых разных пластов. Биологический, философский,
социальный и политический Поэтому и смесь разных понятий
Это, кроме всего, литература большого общественного накала
Поэтому внутриутробная часть жизни человека рассматривается
как предварительное заключение. Из предварительного
заключения он попадает в заключение пожизненное И только
смерть есть торжество свободы
конкретно-исторических условиях, можно рассматривать как
вечное заключение А что, эти сперматозоиды описываются как
живые люди?
Обыкновенные люди, они борются для того, чтобы попасть в
заключение, но проигравшие обретают свободу. Понятно?
Хотя немножко мудрено А вот ты мне скажи так попроще, этот
роман, или все эти романы, они за советскую власть или
против?
ляжке - Ну конечно же, против. Если бы они были за, неужели
я тебе о них стал бы рассказывать!
этим Леонардо Толстым, стал бегать к нему и говорить только
о нем, я воспринял это как неожиданную измену. Дело в том,
что я, сам того не осознавая, привык иметь Лео всегда под
рукой как преданного поклонника, которого всегда можно было
послать за сигаретами или за бутылкой водки и выкинуть из
головы, когда он не нужен. Я привык, что в любое время могу
прийти к нему, прочесть ему что-то новое и выслушать его
восторги. А тут он как-то резко стал меняться. Нет, он по-
прежнему меня охотно выслушивал и даже хвалил, но уже не
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Березин Федор
Никитин Юрий
Никитин Юрий