Какой в этом смысл? И вообще какой смысл но всем этом? В таком вот побоище?
Чтоб еще раз доказать превосходство человека над человеком? Мимоходом Борис
видел пленных - ничего в них не только сверхчеловеческого, но и
человеческого-то не осталось. Обмороженные, опухшие от голода, едва
шевелящиеся солдаты в ремках, в дырявой студеной обуви. И вот их-то
добивать? Кто, что принуждает их умирать так мучительно? Кому это нужно?
Если зайца долго лупить, он спички зажигать научится...
рассыплется. "Душа скулит и просится в санчасть!.." - рыдающими голосами
пели когда-то земляки-блатняги, всегда изобильно водившиеся в родном
сибирском городке.
бинокль со словами:- Пора бы уж своим обзавестись... Последний опорный пункт
фашистов, товарищи командиры,- показывая рукой на село за полем, продолжал
комроты. Держа на отлете бинокль с холодными ободками, Борис ждал, чего он
еще скажет.- По сигналу ракет - с двух сторон!..
собирать послали? У меня чтоб через час все на исходных были! И никаких
соплей! - Филькин сурово поглядел на Бориса.- Бить фрица, чтоб у него зубы
крошились! Чтобы охота воевать отпала...
бинокль и поспешил куда-то, выбрасывая из перемерзлого снега кривые казачьи
ноги.
роты, выжили солдат из тепла во чисто поле.
еще дремать, кляня про себя немцев. И чего еще ждут проклятые? Чего
вынюхивают? Богу своему нарядному о спасении молятся? Да какой же тут бог
поможет, когда окружение и силы военной столько, что и мышь не проскочит из
кольца...
хутору зарычали танки, машины. Колонна на дороге рассыпалась, зашевелилась.
Сначала медленно, ломая остатки плетней и худенькие сады по склонам оврагов,
врассыпную ползли танки и самоходки. Затем, будто сбросив путы, рванулись,
пустив черные дымы, заваливаясь в воронках, поныривая в сугробах.
сношенной воронью, метнулся к оврагам комроты Филькин. Бойцы поднялись из
снега...
хутора с воем полетели мины. Филькин осадил пехотинцев, велел ложиться.
Обстановка все еще неясная. Многие огневые перемещены. Связь снегом
похоронило. Минометчики и артиллеристы запросто лупанут по башкам, после
каяться будут, магарыч ставить, чтоб жалобу на них не писали.
которые в ночном бою бухали за спиной пехоты, начали месить овраги и раза
два угодили уж поверху. Бойцы отползли к огородам, уроненным плетням,
заработали лопатами, окапываясь. Мерзло визжа гусеницами, танки начали
обтекать овраги, выползли к полю, охватывая его с двух сторон, сгоняя врага
в неглубокую пойму речки, по которой сплошь впритык стояли не двигаясь
машины, орудия, вездеходы, несколько танков с открытыми люками.
наступила ее пора. Тут всякий солдат себе стратег.
командиры, не понимал этого и понимать не желал. На фронт из полковой школы
он прибыл, когда немец спешно катился с Северного Кавказа и Кубани. Наши
войска настойчиво догоняли противника, меся сначала кубанский чернозем,
затем песок со снегом, и никак не могли догнать.
тоже!" - снисходительно успокаивали неторопливо топающие, покуривающие
табачок рассудительные бойцы. В мешковатых шинелях, с флягами и котелками на
боку, с рюкзаком, горбато дыбящимся за спиной, они совсем не походили на тот
образ бойца, какого мечтал вести вперед Борис. Они и двигались-то
неторопливо, но так ловко, что к вечеру неизменно оказывались в селе или
станице, мало побитых врагом, располагались на ночевку удобно, обстоятельно,
иные даже и на пару с черноокими, податливо игривыми казачками.
нашу священную землю, а они, понимаешь!"
придонских степях, что появились у него мозоли на ногах и на руках, по телу
пошли чирьи. Его особенно изумили мозоли на руках: земли не копал, все
только суетился, кричал, бегал - и вот тебе на!..
горячий командир. Дрожало все в нем от нетерпеливой жажды схватки. Запотела
даже ручка нагана, заранее вынутого из кирзовой кобуры и заложенного за борт
телогрейки. Он неистово сжимал ручку, готовый расстреливать врага в упор,
если понадобится, и рукояткой долбануть по башке. Обидно было немножко, что
не дали ему настоящий пистолет - из нагана какая стрельба?! Но в руках
умелого, целеустремленного воина, как учили в полковой школе, древний
семизарядный наган может стать грозным оружием.
свистнувшие над окопами и каплями опадающие вниз, не погасли, как выскочил
Борис из траншеи, громогласно, как ему показалось, на самом деле сорванно и
визгливо закричал: "За мной! Ур-ра!" - и, махая наганом, помчался вперед.
Помчался и отчего-то не услышал за собой героических возгласов, грозного
топота. Оглянулся: солдаты шли в атаку перебежками, неторопливо, деловито,
как будто не в бою, на работе были они и выполняли ее расчетливо,
обстоятельно, не обращая вроде бы никакого внимания друг на друга и на
своего боевого командира.
но никто вперед не бросился, кроме двух-трех молоденьких солдатиков, которых
тут же и подсекло пулями. И тогда пришло молниеносное решение: пристрелить.
Пристрелить для примера одного из этих молчаливых бойцов, с лицом,
отстраненным от боя, от мира и от всего на свете, с фигурой совсем не
боевой...
немедленно орудовать лопатой, закапывая сначала голову, потом дальше, глубже
вгрызаясь в землю.
биться?" - собрался даже, нет, не застрелить - боязно все же стрелять-то,-
хотя бы стукнуть подлеца наганом. Как вдруг солдат этот, с двухцветной
щетиной на лице, каурой и седой, бесцеремонно рванул лейтенанта за сапог,
уронил рядом с собой, да еще и подгреб под себя, будто кубанскую молодуху.
"Убьют ведь, дура!" - сказал солдат и стал куда-то стрелять из винтовки,
потом вскочил и невообразимо проворно для его возраста ринулся вперед, и
вроде бы как занырнул в воду, крикнув напоследок: "Не горячись!.. За мной
следи..."
подъелдыкивали: "Нам чо? Мы за нашим отцом-командиром - как за каменной
стеной,без страху и сомнения!.. Он как побежит, как всех наганом
застрелит!.. Нам токо трофеи собирать..."
застыдился себя Борис, такого самонадеянного, такого разудалого и
несуразного, дошел головой своей, что не солдаты за ним, он за солдатами!
Солдат, он и без него знает, что надо делать на войне, и лучше всего, и
тверже всего знает он, что, пока в землю закопан,- ему сам черт не брат, а
вот когда выскочит из земли наверх - так неизвестно, чего будет: могут и
убить. Поэтому, пока возможно, он не выберется оттудова и за всяким-яким в
атаку не пойдет, будет ждать, когда свой ванька-взводный даст команду
вылазить из окопа и идти вперед. Уж если свой ванька-взводный пошел, значит,
все возможности к тому, чтобы не идти, исчерпаны. Но и тогда, когда
ванька-взводиый, поминая всех богов, попа, Гитлера и много других людей и
предметов, вылезет наверх, даст кому-нибудь пинка-другого, зовя в сражение,
старый вояка еще секунду-другую перебудет в окопе, замешкается с каким-либо
делом, дело же, не пускающее его наверх, всегда найдется, и всегда в вояке
живет надежда, что, может, все обойдется, может, вылезать-то вовсе не надо -
артиллерия, может, лупанет, может, самолеты его или наши налетят, начнут без
разбору своих и чужих бомбить, может, немец сам убежит, либо еще что
случится...
секунда-другая и продлит жизнь солдата на целый век, в это время и пролетит
его пуля...
уж подло в нем оставаться, зная, что товарищи твои начали свое тяжкое,
смертное дело и любой из них в любое мгновение может погибнуть. Распаляя
самого себя матом, разом отринув от себя все земное, собранный в комок, все
слышащий, все видящий, вымахнет боец из окопа и сделает бросок к той кочке,
к пню, к забору, к убитой лошади, к опрокинутой повозке, а то и к
закоченелому фашисту, словом, к заранее намеченной позиции, сразу же падет
и, если возможно, палить начнет из оружия, какое у него имеется. Если его
при броске зацепило, но рана не смертельная - боец палит еще пуще, коли
подползет к нему свой брат-солдат помочь перевязкой, он его отгонит,
призывая биться. Сейчас главное - закрепиться, сейчас главное-палить и
палить, чтобы враг не очухался. Бейся, боец, пали, не метусись и намечай
себе объект для следующего броска - боже упаси ослабить огонь, боже упаси
покатиться обратно! Вот тогда солдатики слепые, тогда они ничего не видят,
не слышат и забудут не только про раненых, но и про себя, и выложат их за
Шилова Юлия
Махров Алексей
Лукин Евгений
Мурич Виктор
Ильин Андрей
Сертаков Виталий