их различать...
живых - ни Клавдии, ни Петра, ни младшего, как бы его ни звали. Зачем же
так мучиться? Но мука приходит, не спрашивая зачем.
9
силы, мог сдвинуться к краю тахты, свалиться на пол. Все-таки перемена.
Теперь и это было недоступно. Билось в нем, не умолкая: куда угодно, куда
угодно - хоть на пол, хоть в смерть.
открывалась.
разорение. То, что когда-то называлось "банкротством". Вот сейчас, перед
воротами смерти, он сознавал свое банкротство. Нечем заплатить за вход.
снег, перебегая с места на место. Февральская революция!
трамваи в клубящемся зимнем дыму. По вечерам жгли свечи. Пахло рождеством.
Царь отрекся в пользу Михаила, Михаил - в пользу народа. Народ, значит, и
будет править? Странно. Народ не один человек. "Портрет народа" будет
висеть в гимназии, где раньше висел царь?
христосовались, плакали. Все надели красные банты. Варя из своих, для
косичек, подарила по банту Нюшке и Душке. Ему тоже подарила, он носил.
Мчались броневики, набитые солдатами, ощетиненные ружьями, - железные ежи.
Впереди - красный флаг на высоком древке. На ветру гнулось древко.
шла мимо сквера, на скамье развалился солдатик. Спит, родимый! Слава богу,
слава богу! И крестилась. Тут раздался на улице выстрел. Всполошилась,
закудахтала... Куда-то ее спрятала мама. Сама она выстрелов не боялась.
Язычница... Глядя на нее, не боялись выстрелов и дети. То и дело щелкали
они, то поодиночке, то очередью: тра-та-та-та!
разыгрывалась стрельба, мама уводила детей на кухню. Его укладывали на
сундуке, Варю - на мучном ларе. Ничего не было страшно. Мама смеялась, и
они с ней. Окно кухни выходило во двор. Там совсем было лилово. Задирали
ноги, прикрепляли к ним флаги, пели: "Отречемся от старого ми-и-ра!"
Весело было отрекаться.
столовой. Оставила в стеклах - наружном и внутреннем - разных размеров
дырки. Наружная - четкая, круглая. Внутренняя - с трещинами через все
окно, от рамы до рамы. Пулю искали, но не нашли. Вдвоем с Варей, ползая на
коленках, обшарили все углы. Темный паркет, запах мастики, пыли,
стеклянная крошка - а пули нет. Так и не нашли. Очень досадно. А ему нужна
была пуля. Показал бы ее Мишке с Титкой: "Чуть меня не убила!" Сразу
увидели бы, что не буржуй.
шум на улице. На этот раз не выстрелы - крики. Кого-то бьют. Ругань,
слышная через закрытые окна.
Тоже нет. Но кто-то из взрослых стоял рядом, держал его за руку.
кровавая жидкость. Люди набирали ее в манерки, кувшины, банки. Дрались,
толкались, ругались...
толпа разбежалась...
это был за список? Кадеты, что ли? Нет, не кадеты. На одном из плакатов -
усатая рожа городового. Хитро улыбается, сдвигает красную маску... Кто
агитировал, против кого? Уже не восстановишь. Все, кто мог помнить,
умерли. Кладбище воспоминаний. Все глуше, все бесследное умирает память.
Люди умирают, и воспоминания с ними. Я умру, и все, что я помню, умрет со
мной.
говорят сегодня. Основали свою собственную партию, называлась "Партия
освобождения детей". Разработали программу, в десяти пунктах. Помнит
только два: "Долой власть родителей!" и "Да здравствует самоопределение!".
Что именно значит "самоопределение" - не знал, но звучало красиво.
палках плакатом. "Голосуйте за список номер 0!" - такой круглый номер (он
еще не был занят) присвоили они своей партии. Уместили на плакате все
десять пунктов программы, правда, мелким шрифтом. Подписано было: "Фракция
детей".
у них лозунг, растоптал его, сказал: "Домой идите, титьку сосать!" Пошли.
осторожно держалась вне партий. Кто-то из гостей был вообще анархистом; их
доводы казались самыми убедительными: "Долой все!" Лилович был
октябристом, кажется, так. Октябрист - значит за октябрь? Непонятно. Все
время разговоры об Учредительном собрании ("как о втором пришествии", -
сказал пала). Он-то в пользу собрания не верил...
саду. Дуплистая, искривленная, залатанная бурым железом. Сидели под липой
и серьезно молчали. "Самоопределялись"...
надо ее долбить ложкой. Когда пьешь - какой-то противный, лживый вкус во
рту. Хотя и сладко - обман.
огонька. Сощуришь глаза - и во все стороны брызгают иголочки света. Танец
морских звезд. Темнота, как вода, и в ней - звезды. Лучики путаются в
Вариных косах. "Дети, пора спать!"
тебе и единая, неделимая!" - скрипит Лилович. Он в галифе, в кожаном
френче, бритая голова блестит... Ему возражает папа, рубя воздух узкой
рукой: "Ваша единая, неделимая - колосс на глиняных ногах!" Вижу глиняные
толстые ноги...
логично. Или потом придумывают? Если не придумывать - трудно. А он как раз
решил ничего не придумывать.
знакомство с семьей ворон. "Кооптировали" их в свое учредительное собрание
(слово "кооптировать" очень нравилось). Сидели, молчали под залатанной
липой, а у ворон был перманентный митинг. Орали, ораторы. Был убежден, что
"оратор" - от слова "орать"...
сокровища: коллекцию цветных стекол, морские камешки, песчаниковые
фигурки, Варины стихи. Он украдкой положил туда же секретный лист: "Бога
нет". Каждый написал завещание. Смерть казалась чем-то естественным:
слишком много было ее кругом. Не боялись они смерти, нет. Скорее всего, в
нее и не верили, как большинство детей, но разговоров о ней не избегали. Я
убит, ты убит, он, она убиты...
очереди у булочной. Выкрики, гам, людские потоки (рабочие с Выборгской).
Снова и снова выстрелы. Цоканье пуль в темноте. Брызги разбитых стекол (на
этот раз - два окна). Ничего еще не было понятно. Слово "большевики",
произносимое по-разному: кем с надеждой, кем с ненавистью. Люди приходили
растерянные. Роптали, негодовали, кому-то грозили. Лилович совсем пропал.
упорнее сидели они с Варей под липой, храня от разгона свое, маленькое.
Вороны охрипли, крича. С ветвей капало, падало. Вороны прыгали, орали.
Ничего не было понятно. Папа где-то пропадал, а когда был дома, спорил с
кем придется, рубил воздух ладонью, говорил о "тотальном счастье всего
человечества". Феде очень нравилось слово "тотальное". Мама держалась
молодцом, посмеивалась, когда другие дамы плакали.
скуднее. Нельзя было купить дров, да и вообще ничего. Разве на рынке, по
бешеным ценам. Цены кусались, как собаки. Все это называлось звучным
словом "разруха". Как удар топора: раз-руха!
10
своей разрухе. На грудь ему давила тяжелая, выброшенная из окна фаянсовая
раковина, а на кухне непрестанно бормотал кран. Это бормотание сливалось с
криком митингующих ворон. Очень это было тяжело, очень. В воспоминаниях
уже не было ничего отрадного, но он был к ним прикован, обречен. Надо было
понять, отчитаться, хотя бы перед собой. Память мешала, путалась. Было
когда-то такое развлечение: бег в мешках. Люди путались, спотыкались,
Семенова Мария
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Грабб Джеф
Корнев Павел
Контровский Владимир