относительный простор, бродить по улицам, толкаться в букинистических
магазинах, стоять у афиш и реклам и, если удастся, отправиться в очередной
раз в Третьяковку или Пушкинский музей.
толпы к Казанскому вокзалу, я поймал себя на мысли, как хорошо, оказывается,
мне жилось и чувствовалось прежде, когда я, предоставленный самому себе и
своим неприхотливым побуждениям, не был обременен ничем и никакие заботы не
ограничивали особенно моего времени и моих странствий по московским улицам.
Сейчас же мне нужно было как можно быстрей разыскать на огромном, кишащем,
как муравейник, Казанском вокзале того самого связника-носильщика по кличке
Утюг с нагрудным знаком восемьдесят семь. Боже, сколько же их, этих
носильщиков, а вернее тележников, на Казанском вокзале, если этот значился
восемьдесят седьмым, - уж, наверно, не меньше ста. И действительно, в этом
столпотворении оказалось не так просто его обнаружить. Потратив по меньшей
мере полчаса на то, чтобы обойти все возможные стоянки тележников, я наконец
нашел его на перроне у поезда, отходящего в Ташкент. Кого-то Утюг погружал,
поспешно перенося с тележки в вагон чемоданы и коробки, бойко перебрасывался
на ходу шутками с проводниками и повторял расхожее привокзальное присловье:
"Деньги есть - Казан поеду, деньги нет - Чешма пойду". Я подождал в стороне
- пока он освободится, пока отъезжающие скроются в вагоне, а провожающие
рассредоточатся вдоль состава по окнам купе. И тут он вышел из тамбура,
запыхавшись, суя чаевые в карман. Эдакий рыжеватый детина, эдакий хитрый кот
с бегающими глазами. Я чуть было не допустил оплошность - едва не обратился
к нему на "вы" да еще чуть не извинился за беспокойство.
бесцеремонней.
точно мы с ним сто лет были знакомы.
чего, чавыча? Подвезти, может, что-нибудь надо? Изволь!
тронулся, уплывая мимо вереницей окон и вереницей лиц за стеклами, а на
соседнем пути встал другой состав, прибывший откуда-то. Поезда стояли в
несколько рядов, народ суетился, спешил, громкоговоритель то и дело
выкрикивал номера отправляющихся и прибывающих поездов.
где не было народа, и там, оглядевшись по сторонам, я передал ему привет от
Пашкиного друга, которого звали Игорем, но у гонцов он прозывался Моржом.
Почему Моржом, кто знает.
Утюг по лбу. - Говорил я ему, чавыча, еще в прошлый раз говорил, не дури,
Моржок, не лезь на хухок. Он же экстру применял, ну и перехватил через край.
Вот тебе и язвa.
что это за экстра - водка или еще что. Но, слава богу, догадался не
уточнять. Как выяснилось позже, под экстрой подразумевалось экстрагированное
из пластилина - коноплянопыльцовой массы, напоминающей детский пластилин, -
самое ценное сырье (насчет пластилина я, кстати, знал, Виктор Никифорович
рассказывал) , особое конечное наркотическое вещество наподобие опиума. Это
и была экстра. В химических лабораториях экстра могла быть преобразована в
порошок для инъекций, как героин. Это таким, как Морж, и прочим гонцам было
недоступно, зато они при большом желании могли употреблять экстру - держать
ее под языком, жевать, запивать водкой, глотать вместе с хлебом. Употреблять
экстру называлось у них врезать по мозгам. Но самым доступным и простым было
все же курить анашу - кто во что горазд - в чистом виде, в смешанном составе
с табаком. Это, наверное, не хуже, чем врезать по мозгам, правда, действие
дыма более быстротечно, нежели другие способы.
поездке на "халхин-гол"; под "халхин-голом" опять же подразумевались места
произрастания анаши. С этим "халхин-голом" я снова чуть не попал впросак.
делом.
как-то смекнул:
Ну а насчет остального - это уже когда вернетесь с травкой, сам Дог
разберется. Это дело не мое.
был потом разобраться, я и не знал и так и не выяснил до самого конца. Зато
в том разговоре с Утюгом я узнал, что отъезд наш в "халхин-гол" может
состояться не раньше чем на другой день. Прежде всего потому, что съехались
еще не все гонцы. Двое гонцов из Мурманска должны были прибыть ночным
поездом. И еще один, нe знаю откуда, мог приехать только к утру. Это меня
нисколько не волновало, побыть лишний денек в Москве тоже что-нибудь да
значило.
на Казанский вокзал (а что мне было туда приходить, когда так и так пришлось
бы ночевать на вокзале), Утюг поинтересовался, есть ли у меня рюкзак и
полиэтиленовые пакеты, чтобы складывать травку, то есть анашу. Рюкзак и
пакеты у меня имелись в чемоданчике. И он порекомендовал мне поискать в
магазинах какую-нибудь герметически закрывающуюся стеклянную или
пластмассовую коробочку, чтобы собирать в нее пыльцовую массу - так
называемый пластилин.
непростое, - пояснил он. - Сам я никогда не ездил, но много слышал. Тут есть
один, Леха, так он за два сезона "Жигуль" отхватил. Ездит теперь себе по
Москве поплевывает... А трудов-то - от силы дней на десять...
пошел пройтись по Москве.
началом лета. Хотя ведь и осень, ранняя осень, когда прозрачность воздуха,
золотистость листвы отражаются даже в глазах прохожих, тоже несказанно
прекрасна. Но мне больше по душе именно московское предлетье - и днем
отрадно на улицах, и белыми ночами, когда царствует до утра пересвет ночной
зари и в городе, и в звездном небе над городом.
центр лучше добраться на метро, снова окунулся в многолюдное движение. До
вечернего часа "пик" было еще далеко, и я через чередующиеся, гудящие смены
тьмы и света свободно доехал до самого центра. На площади Свердлова заглянул
в мой любимый сквер. Круглый сквер зеленел и пестрел, как благодатный
островок среди охватившего его кольцом непрерывного движения и обступивших
строений. И я почти безотчетно двинулся в потоке прохожих вначале к Манежу -
думал, там какая-нибудь выставка окажется, но Манеж был закрыт, и тогда я
побрел мимо старого МГУ, мимо Пашкова дома на Волхонку и оттуда к
Пушкинскому музею. Не знаю, отчего на душе у меня было так покойно и
благостно - может быть, это от московских улиц в центре перед часом "пик"
исходит такое умиротворение, а может быть, оно исходит от кирпичного силуэта
Кремля, подобно незыблемому горному кряжу господствующего в этой части
города. "Что видели эти стены и что еще увидят?" - думалось мне, и в уличных
размышлениях, наплывающих сами по себе, я забыл, что недавно сбрил бороду, и
оттого все время прикасался к голому подбородку; забыл на какое-то время и
то, что я пытался постичь в гнездившемся на Казанском вокзале мутном
средоточии зла.
надо же случиться такому везению, о котором, направляясь в Пушкинский музей,
я даже не помышлял. Ведь я-то шел, надеясь в лучшем случае на какие-нибудь
новинки в экспозиции музея, хоть и это было не обязательно, - походил бы
себе и так просто по залам, освежил старые впечатления. А тут у самого
входа, перед садиком, какая-то парочка, идя навстречу остановила меня:
зеленом галстуке и в новых рыжих туфлях, которые ему явно жали. На лице у
него и его спутницы были нетерпение и скука.
очередей не видно было.
Пушкинском устраивались концерты. Но оказалось, как выяснил я у
администратора, что с некоторых пор при музее действовало нечто вроде
лектория классической музыки, главным образом избранной камерной музыки в
исполнении знаменитых музыкантов. А в этот раз - вот уж диво! - в зале,
именуемом Итальянским двориком, предстоял концерт староболгарского храмового
пения. Вот уж чего мне и не снилось! Неужели будет исполняться отец
славянской литургии Иоанн Кукузель? К сожалению, администраторша
подробностей не знала. Сказала только, что ожидаются важные гости, чуть ли
не сам болгарский посол. Пусть это меня не касалось, но я разволновался и
обрадовался, ибо от отца своего еще был наслышан о болгарских песнопениях, а
тут на тебе - такой подарок перед рискованной для меня поездкой. До начала
концерта оставалось еще полчаса, и я не стал бродить по музею, а вышел на
Николаев Андрей
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий