овладевал экстаз. Столько всего надо было отшлифовать, обточить на руках и
на ногах: я и не знал, сколько у меня тут лишнего, просто непочатый край
заусенцев, ороговевшей кожи, чешуек. Не могу передать, какие ощущения
вызывали эти процедуры в моих конечностях. Какой-то неизвестный рефлекс
посылал изумительной силы разряды от нервных окончаний рук и ног в мой
мозг, и я изнемогал. Я достигал блаженства, когда Элен, превратив мои ногти
в букет из десяти цветков, гладких на ощупь и блестящих, как маленькие
зеркальца, смазывала мне пальцы смягчающим бальзамом. После этого я сразу
проваливался в глубокий, крепкий сон.
меня, как это делают обезьяны, вычесывать, ощипывать. Она разделила мое
тело на зоны разведки и пристально изучала каждый миллиметр кожи, выискивая
характерные выпуклости и многообещающие кратеры. Она прокалывала и
выдавливала прыщики с каким-то маниакальным исступлением, близким к
оргазму. Тело мужчины представлялось ей целиной, которую она без устали
расчищала и раскорчевывала. Ей претила растительность - как борода, так и
волосы на теле, и я всякий раз жертвовал одним-двумя, которые она ловко
выдергивала. Хотите верьте, хотите нет, но в эти часы, когда ее руки
обрабатывали меня, разминали, растирали, массировали, похлопывали, я
получал ни с чем не сравнимое наслаждение. Это было потрясающе. Я урчал от
удовольствия. Никто никогда не нежил меня так. Руки Элен были моим раем, в
котором мне хотелось остаться навеки.
пазухой. По утрам она подавала мне в постель сытный завтрак на подносе, в
красивой посуде, с серебряными ложечками и ножиками, с моим любимым
вареньем в хрустальных вазочках. Сама намазывала для меня бутерброды, и мне
оставалось только отправлять их в рот. Поднимаясь всегда первой, она
приносила мне утренние газеты, усаживала меня в постели, подсовывала под
спину подушки. Я, по обыкновению, ныл, жаловался на что-нибудь, а она
всегда умела сделать или сказать что-нибудь такое, что становилось легче.
Она пичкала меня всевозможными витаминами, микроэлементами, якобы
помогающими от истощения и упадка сил. Я катался как сыр в масле, жил как
принц, как паша, а Элен поминутно висла у меня на шее, называла своим
ангелом, своим маленьким, утыкалась в меня, щекотала, впивалась губами в
губы так, что впору было задохнуться. Не знаю, чем я все это заслужил, но
покажите мне человека настолько черствого душой, чтобы устоять перед
подобными излияниями. И я тоже говорил ей "люблю", машинально, не зная, что
значит это слово. Говорил, чтобы не портить ей удовольствие, чтобы не
нарываться на ссору, чтобы она продолжала меня холить, нежить и кормить.
кому-нибудь привязаться. У меня было такое чувство, что в ее руках мне не
грозит состариться, что она спасет от разрушения мою телесную оболочку. Я с
малых лет ощущал себя заскорузлым стариком, а она окунула меня в источник
молодости. Когда я пугался примет быстро надвигающегося распада, она сулила
мне пластическую операцию, обещала перекроить мое лицо, подтянуть кожу,
подсадить новые здоровые волосы. Малейшие мои желания удовлетворялись
прежде, чем я успевал их высказать, предупредительность моей подруги
рождала у меня, все новые потребности, и я с ужасом оглядывался на свою
прошлую жизнь. С Элен я обрел величайшее счастье, которое даруется только в
детстве: я и не знал, что это такое, когда тебя водят на помочах, тискают и
тормошат, когда ты становишься марионеткой в любящих руках. Я даже болел
исключительно ради удовольствия: так приятно полежать, когда за тобой
ухаживает ласковая сестра милосердия, у которой нет иных забот, кроме тебя.
понимал, до какой степени я влип. Во-первых, я слишком презираю себя, чтобы
не презирать того, кто со мной нянчится. А во-вторых, я не изменился ни на
йоту: прежний Бенжамен продолжал жить во мне. Например, я как был, так и
остался мелочно скуп. Элен открыла на мое имя счет в одном частном банке, и
мне ежемесячно выплачивалась сумма, которой с лихвой хватало на все мои
расходы. Но все равно скаредность была сильнее меня: мало того что я
экономил каждый франк и предоставлял ей платить везде, где только можно, я
еще и часть чаевых, которые она оставляла официантам и швейцарам,
прикарманивал, находя, что им будет слишком жирно. Если бы мог, я и у всех
уличных попрошаек отнимал бы гроши, которые она им подавала. Я таскал
мелочь у нее из карманов, подбирал все монетки, которые она роняла на
кресло или на ковер, а при случае мог даже стянуть сотню, а то и две. Я
грабил ее так же, как грабил классиков, сочиняя роман: по крохам, по
чуть-чуть, и все это пополняло мой счет. Элен была транжиркой, сорила
деньгами, не считая; она ничего не замечала. Без этих постыдных пакостей я
просто жить не мог. В конце концов, она должна была знать, на что идет:
нельзя такому ничтожеству, как я, вдыхать богатство полной грудью: если не
принять меры предосторожности, возможен коллапс. Порядочным быть легко,
когда для этого есть средства. К колыбели Элен слетелись все добрые
феи-крестные, а над моей склонились все злые мачехи; она-то никогда не
чувствовала себя лишней на свете, теплое местечко ожидало ее задолго до
рождения. Оттого, что наши пути случайно пересеклись, лишь глубже стала
разделявшая нас пропасть. Приукрашенный ее любовью, я присвоил место и
положение, на которые не имел права. Как ни захваливала меня Элен, я-то
знал, что того чуда, которого она ждала, со мной никогда не произойдет. И
главное - я ведь оставался ее пленником. Глядя в ее ласковые глаза, я видел
безжалостную тюремщицу, готовую сурово наказать меня за попытку к бегству.
Я ненавидел ее за эту кабалу и еще пуще ненавидел себя за то, что мне так
хорошо в ее золотой клетке.
жизненных сил. Между нами была разница в двенадцать лет: целая вечность.
Я-то и в двадцать уже никуда не годился, я ведь вам говорил. Каждое утро
удивляюсь, что еще могу встать. Вся моя энергия уходит на то, чтобы
поддерживать в себе жизнь, - и только. Иное дело Элен - се сияющий вид
являл разительный контраст с моей черной меланхолией. А как, например, она
умела спать - я только диву давался! Я, ворочаясь, мучился бессонницей, а
она погружалась в сон, точно в кому, будто захлопывала дверь перед всем
миром. Это был уход в небытие, ни свет, ни звуки не могли нарушить ее сон:
как уложишь ее накануне, так и найдешь восемь-девять часов спустя - лежит в
той же позе, выспавшаяся, окутанная ласковым теплом, словно младенец. Я,
бывало, среди ночи зажигал лампу, пытаясь проникнуть в тайну Элен,
дотрагивался до нее, проводил пальцем по краешку губ, гладил пушок на
щеках, вслушивался в ее ровное дыхание. Открой свой секрет, просил я,
почему над тобой не властно время? Я млел от ее по-детски мягкой наготы, от
белой кожи с веснушками, похожими на овсяные хлопья в чашке молока. Было
такое чувство, будто кто-то оказал мне доверие, поручив хранить сон этого
ангела. Но из глубины моего существа рвался гневный крик, отчаянный,
душераздирающий вопль. Я слышал, как бьется у моей груди ее сердце,
моторчик, которому не будет сносу во веки веков, видел, как расцветают
румянцем ее скулы - она всегда розовела во сне, мне это очень нравилось.
Откуда, Элен, откуда в тебе столько жизни? Как ты смеешь так спокойно
лежать рядом со мной? Тебе-то хорошо, тебе дарован живительный сон, и
завтра ты проснешься свежей и красивой! Мне плевать было на деньги, я
завидовал другому - ее энергии, ее здоровью. А ведь совсем немного надо,
чтобы эта бьющая ключом жизнь покинула ее: вот я сдавлю руками ее горло или
придушу ее подушкой, и розовое лицо станет серым, а глаза остекленеют.
трещину под напором времени. Когда она уставала или нервничала, ее лицо
искажал своеобразный тик: вся левая половина морщилась, как смятая бумага,
а уголок рта, быстро-быстро подергиваясь, тянулся к уху. Это длилось всего
мгновение, но мне всякий раз западало в душу. Хотелось, чтобы эта гримаса
так и застыла навечно. Увы, после безобразившей ее судороги она вновь
становилась прежней и опять подавляла меня своей гармоничностью, своим
расцветом, своей беспощадной молодостью.
оправдать ее надежд. Вскоре она уговорила меня начать второй роман. Прошло
несколько месяцев, а я не мог написать ни строчки. Она советовала мне
забыть о плагиате, поверить, что я способен сочинять сам ("Заимствуй, если
иначе не можешь, но не будь рабом своих заимствований, ищи свои собственные
слова в чужих, создай собственную мелодию"). Легко сказать: я чувствовал
себя раздавленным в лепешку массой книг, которые были написаны до меня. Мне
казалось, будто я сочиняю, а на самом деле я пересказывал; я был всего лишь
промокашкой: все слова, выходившие из-под моего пера, оказывались чужими.
Все же я засел за книгу, купившись на обещание Элен редактировать и
обогащать мой текст. В действительности же она писала за меня. Честолюбием
я не страдал и довольствовался тем, что на другой день аккуратно
перекатывал ее прозу - так же, как раньше присваивал чужую. Я не
сомневался, что, когда роман будет закончен, без зазрения совести подпишу
его своим именем.
души: анонимно, через подставных лиц, она за неделю скупила четыре тысячи
экземпляров моего первого романа, забив пачками книг подвал своего дома.
Тем самым она подарила мне нечто большее, чем денежную прибыль: я вошел в
список бестселлеров, стал популярным писателем. Это было как снежный ком:
публика кинулась раскупать книгу, которая так хорошо продавалась. Мой
издатель растаял от барышей и предложил мне процент с продаж, превзошедший
все мои ожидания. Элен помогла мне стартовать на поприще, где все зависит в
первую очередь от людского мнения. Чтобы отметить радостное событие, она
предложила поехать отдохнуть в Швейцарию. Дальше вы уже знаете.
шале, не то мызе, - утопавшему в снегу.
монстры собора Парижской Богоматери, сновавшие под покровом темноты по
башням и галереям, застыли в своих каменных одеяниях. Внизу, на паперти,
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Громыко Ольга