АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
"Кабинет". За этим мерзким обедом (клуб превзошел себя в тот день) мы
старательно говорили о пустяках. Генри изо всех сил придавал секретность
делам своей комиссии, о которых писали во всех газетах. Пить кофе мы пошли в
гостиную и оказались уж совсем одни, перед камином, на черном волосяном
диване. Я подумал, что рога на стенах очень к месту, и, положив ноги на
старомодную решетку, прочно загнал Генри в угол. Помешивая кофе, я спросил:
-- Как Сара?
-- Спасибо, хорошо,-- сказал уклончиво Генри. Вино он потягивал
осторожно; видимо, не забыл венского бифштекса.
-- Вы еще беспокоитесь? -- спросил я. Он невесело отвел взгляд.
-- Беспокоюсь?
-- Ну, как тогда. Вы же сами говорили.
-- Не помню. Она хорошо себя чувствует,-- неловко объяснил он, словно я
справился о здоровье.
-- Вы не ходили к этим сыщикам?
-- Я надеялся, вы забыли. Понимаете, я устал, комиссия... Переработал.
-- Помните, я предложил пойти туда вместо вас?
-- Мы оба немножко утомились.-- Он глядел вверх, щурясь, чтобы
разглядеть, кто подарил рога.-- У вас тут много голов,-- глупо прибавил он.
Я не отставал:
-- Через несколько дней я был у него. Он поставил стакан.
-- Бендрикс, вы не имеете права...
-- Расходы несу я.
-- Какая наглость!
Он встал, но не мог бы выйти, не толкнув меня, а насилия он не любил.
-- Вы же хотели снять подозрения? -- сказал я.
-- Подозрений и нет.
-- Вам бы надо прочитать отчеты.
-- Не собираюсь...
-- Тогда я лучше прочитаю вам про тайные свидания. Любовное письмо я
вернул, им нужны улики. Дорогой Генри, вас обманули.
Он, кажется, и впрямь чуть меня не ударил. Тогда я с великой радостью
дал бы сдачи, не ему, супружеским узам, которые Сара так нелепо чтила, но
тут вошел секретарь клуба, высокий, седой, бородатый, в закапанном супом
жилете. Выглядел он как викторианский поэт, а на самом деле писал печальные
воспоминания о собаках. Повесть "Прощай, Фидо" имела большой успех в 1912
году.
-- А, Бендрикс! -- сказал он.-- Давненько вас тут не видел.
Я познакомил их, и он сказал поспешно, как парикмахер:
-- Каждый день читаю отчеты.
-- Какие отчеты? -- испугался Генри. Впервые в жизни он не сразу
подумал о службе.
-- Королевской комиссии.
Когда он ушел наконец. Генри сказал:
-- Прошу вас, дайте мне отчеты и пропустите меня. Я представил себе,
сколько он передумал, пока тут был секретарь, и вручил ему последний отчет.
Он немедленно бросил его в огонь, проткнув кочергой для верности. Как-никак,
в этом было достоинство.
-- Что вы будете делать? -- спросил я.
-- Ничего.
-- С фактами не поспоришь.
-- К черту факты.
Никогда не слышал, чтобы он ругался.
-- Я всегда могу дать вам копию.
-- Вы меня пропустите или нет?
Дьявол сделал свое дело, яд мой исчез. Я убрал ноги с решетки. Генри
тут же ушел из клуба, оставив шляпу, черную хорошую шляпу, которую я увидел
на Коммон, под дождем, много веков, а не сколько-то недель назад.
Я думал его догнать или хотя бы увидеть еще до Уайтхолла и взял эту
шляпу, но его нигде не было, и я повернул обратно, не зная, куда идти.
Теперь у нас столько лишнего времени, просто сил никаких. Я заглянул в
книжную лавочку у метро "Черинг-кросс" и прикинул: вполне возможно, что в
этот самый миг Сара нажимает припудренную кнопку звонка на Седар-роуд, а
Паркис караулит за углом. Если бы я мог обратить время вспять, я бы не
подошел к Генри, пускай его идет один под дождем. Но что-то я не уверен,
способно ли какое-либо из моих действий изменить ход событий. Теперь мы с
Генри -- союзники, на свой, особый лад, но боремся ли мы оба с неутомимым
течением?
Я перешел дорогу, прошел мимо лотков с фруктами и нырнул в
Вик-тория-гарденс. День был ветреный, серый, на скамейках сидело мало
народу, и я почти сразу увидел Генри. В саду, без шляпы, он был одним из
обездоленных, безымянных, тех, кто приехал из бедного пригорода и никого тут
не знает, как старик, кормящий воробьев, или женщина с бумажным пакетом, на
котором написано "Суон энд Эдгар". Он сидел, опустив голову, глядел на свои
ботинки. Я так долго жалел себя, себя одного, что не умел пожалеть
противника. Тихо положив шляпу рядом с ним, я хотел было уйти, но он поднял
голову, и я увидел, что он плачет. Наверное, он прошел немалый путь. Слезы
-- не в том мире, в каком заседает комиссия.
-- Простите,-- сказал я.-- Мне очень жаль.
Как легко мы верим, что условное сочувствие смоет любую обиду!
-- Садитесь,-- приказал он властью слез, и я повиновался.-- Я думал. Вы
были ее любовником?
-- С чего вы взяли...
-- Это единственное объяснение.
-- Я не понимаю, о чем вы?
-- И единственное оправдание, Бендрикс. Разве вы не видите, что ваш
поступок... чудовищен?
Он вертел в руках шляпу, разглядывал фамилию шляпника.
-- Наверное, вы думаете, какой я дурак, если сам не догадался. Почему
она меня не бросила?
Неужели надо объяснять ему, какая у него жена? Яд заработал снова. Я
сказал:
-- У вас хороший, верный доход. Она к вам привыкла. С вами надежнее.
...
Он слушал серьезно, внимательно, словно я -- свидетель в его комиссии.
Я злобно продолжал:
-- Вы мешали нам не больше, чем другим.
-- Были и другие?
-- Иногда я думал, вы все знаете, вам все равно. Иногда хотел
поговорить начистоту, вот как сейчас, когда уже поздно. Я хотел сказать, что
о вас думаю.
-- Что же вы думали?
-- Что вы сводник. Свели ее со мной, свели с ними, теперь -- с этим,
последним. Вечно со всеми сводите. Почему вы не разозлитесь?
-- Я не знал.
-- Вот этим и сводили. Сводили тем, что не умели с ней спать, ей
приходилось искать на стороне. Сводили тем, что не мешали... Тем, что вы
зануда и дурак, а тот, кто не дурак и не зануда, сейчас с ней на Седар-роуд.
-- Почему она вас оставила?
-- Потому что я тоже стал скучным и глупым. Но я таким не был, Генри.
Это вы сделали. Она не бросала вас, вот я и стал занудой, докучал ей
жалобами и ревностью.
-- Ваши книги многим нравятся,-- сказал он.
-- А про вас говорят, что вы государственный деятель. При чем тут наша
работа? Такая ерунда...
-- Разве? -- сказал он, печально глядя на серую тучу.-- Для меня это
самое важное.
Человек, кормивший воробьев, ушел, ушла и женщина с пакетом, а продавцы
фруктов кричали, как звери в тумане, у станции. Было так, словно опустили
затемнение.
-- То-то я удивлялся, что вы к нам не ходите,-- сказал Генри.
-- Наверное... наверное, мы дошли до конца любви. Нам больше нечего
было делать вместе. С вами она могла стряпать, отдыхать, засыпать рядом, а
со мной только одно -- заниматься любовью.
-- Она к вам очень хорошо относится,-- сказал он, будто это я плачу и
его дело -- утешать.
-- Этим сыт не будешь.
-- Я был.
-- А я хотел, чтобы она меня любила всегда, вечно... Никогда ни с кем,
кроме Сары, я не говорил так, но ответил он по-другому, чем ответила бы она.
Он сказал:
-- Человеку это не свойственно. Надо смиряться... Сара не сказала бы
так; и, сидя рядом с Генри в саду, глядя на гаснущий день, я вспоминал конец
нашего романа.
Она сказала мне (это были чуть ли не последние ее слова до тех пор,
пока она, вся мокрая, не вошла в свой дом со свидания), она сказала: "Ты не
бойся, любовь не кончается. Если мы друг друга не видим..." Она уже все
решила, но узнал я только назавтра, когда телефон молчал так, словно кто-то
умер.
-- Дорогой мой дорогой,-- сказала она.-- Люди ведь любят Бога, а не
видят, правда?
-- У нас не такая любовь.
-- Иногда я думаю, другой не бывает.
Надо было понять, что кто-то влияет на нее, раньше она так не говорила.
Когда-то мы радостно согласились, что в нашем мире Бога нет. Я светил ей
фонариком, она шла по развороченному холлу и снова сказала:
-- Все будет хорошо. Если мы очень любим.
-- Куда уж больше,-- сказал я.-- Все тебе отдал.
-- Ты не знаешь,-- сказала она.-- Не знаешь.
Стекло хрустело под ногами. Только викторианский витраж над дверью
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [ 10 ] 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
|
|