папиросы тебе принесла, а ты... На - кури, свинья! (Бросила на кровать
Давида пачку папирос и вышла.)
подоконник. Хрипит и захлебывается уличный радиорепродуктор: "...В танковом
сражении под Уэской войсками республиканцев... Сегодня - массированный налет
фашистской авиации на Мадрид..."
радостная и возбужденная.
решительно повернулась и пошла к дверям.)
нахальный...
оглушительно хлопнув дверью.)
крикнул:
интернациональной бригады, батальона имени Эрнста Тельмана заявил..." Давид
встал, прошелся по комнате, взял скрипку.
зашагал по комнате. Играет бесконечные периоды упражнений Ауэра, зажав в
зубах незажженную папиросу.) Раз и, два и, три и!... Раз и, два и, три и!..
движется с боями на запад. В сумерки над осажденными городами стоит
невысокое зарево пожаров. Медленно падают черные хлопья пепла, похожие на
белые хлопья снега. Ветер гудит рваным листовым железом. Ахают дальнобойные.
И немногие уцелевшие жители, забившись в погреба и подвалы, устало и
нетерпеливо ждут. Жизнь и смерть начинаются одинаково - ударом приклада в
дверь.
улицам, терли кулаком слипающиеся глаза и внезапно в невысоком холме с
лебедой и крапивой узнавали сказочную гору нашего детства, вспоминали первую
пятилетку, шарманку на соседнем дворе, неподвижного голубя в синем небе н
равнодушный женский голос, зовущий Сереньку.
тяжелораненых. По обе стороны вагона двойной ряд подвесных коек с узким
проходом посредине. Верхний свет не горит, и в предутренних сумерках видны
только первые от тамбура четыре койки - верхняя и нижняя, верхняя и нижняя.
И на одной из этих коек, запрокинув голову на взбитую высоко подушку, сжав
запекшиеся губы и закрыв глаза, лежит старший лейтенант Давид Шварц.
плачут и разговаривают во сне. Кто-то выкрикивает - отрывисто и невнятно:
"Первое орудие - к бою! Второе орудие - к бою! По фашистским гадам прямой
наводкой - огонь!" Но никто не торопится выполнять приказания, не гремят
орудия, не взлетает в небо вопящая взорванная земля - мирно гудит поезд,
постукивают колеса, и лишь по временам за дребезжащими окнами вагона, как
напоминание об огне, пролетают быстрые, мгновенно гаснущие искры от
паровоза.
усталые руки с пожелтевшими от йода пальцами, в белом халате и затейливой
белой косынке медицинской сестры сидит Людмила Шутова, молча и тревожно
поглядывая на Давида.
дайте. Пить.
тебе губы... Хочешь, Давид?
скуластый, с рыжеватой щетиной на небритых щеках, с веселыми от жара,
возбужденно блестящими, очень синими глазами.
произнесенного слова). Сестрица! Ты не знаешь, проехали мы Куреж?
Сосновка.
леском - перегон еще - и Сосновка... Водокачка, склады дорожные, садочек при
станции. А в садочке том - рынок... Родина моя, между прочим!
бабы, девчонки, огольцы - прямо в окна полезут. Кто с чем. Кто, понимаешь, с
яблоками, кто с яичками калеными, кто с варенцом...
нас, в Келасури, шашлык продают! Шампур в окно подадут - ешь!"
"сын полка" - Женька Жаворонков, мальчишка лет семнадцати, с красивым наглым
лицом, с прищуренными глазами и темной родинкой над припухлой губой.
захотел! Эй, кацо, не горюй, тебе завтра ногу рубанут - вот мы шашлычок из
нее и сготовим!
первом оставил, сколько я их обратно отвоевал - сосчитать даже немыслимо...
Немыслимо сосчитать... А Сосновки моей не увижу!
(Поспешно встала, взяла руку Одинцова, сосчитала пульс.)
задето, тебе молчать надо... Неужели не ясно? (Позвала.) Ариша!
санитарка - маленькая, круглолицая, в белой косынке, надвинутой на самые
брови.
подушкой в руках.
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Самойлова Елена
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна