Чтение 10–й страницы книги ~Под осенней звездой~

какие-нибудь инструменты? Ага, ножовка. Разные сверла. Шурупы. Тонкое
долото. Больше ничего?

Он все записал. Таких деловых хозяев мне еще не доводилось видеть.

А вечером, когда я поужинал и ушел во флигель, меня кликнула хозяйка.
Она стояла на дворе, под неосвещенными окнами кухни, и пошла мне навстречу.

- Мой муж обратил внимание... он заметил, что вы слишком легко одеты,-
сказала она.- Может быть, вы... возьмете вот это?

Она сунула мне в руки костюм.

Я, запинаясь, бормотал слова благодарности. Ведь я и сам смогу скоро
купить себе костюм, это не к спеху, мне вовсе не надо...

- Да, конечно, я знаю, что вы можете сами купить, но ваш друг так
хорошо одет, а вы... да берите же, берите.

Она поспешно ушла в дом, совсем как наивная девушка, которая
испугалась, что ее сочтут слишком доброй. Я крикнул ей вслед слова
благодарности.

На другой вечер капитан привез мне валы и колеса, и я воспользовался
случаем поблагодарить его.

- Ах да, - сказал он. - Это все моя жена, ей вздумалось... Ну как,
костюм вам впору?

- Да, как раз впору.

- Вот и прекрасно. Это все жена... Но вот вам колеса. И инструменты.
Спокойной ночи.

Должно быть, оба они любили делать людям добро. А сделав добро, каждый
кивал на другого. Это такая супружеская чета, какая была явлена лишь в
откровениях.

XIX

Листья в лесу облетели, птичье пение смолкло, только вороны начинают
каркать ни свет ни заря и порхают над голой землей. Мы с Фалькенбергом
всякий день видим их, когда идем в лес, - годовалые птенцы, которые еще не
знают страха перед человеком, прыгают по трoпе у самых наших ног.

Попадается нам и зяблик, этот лесной воробушек. Он уже побывал в лесу и
теперь возвращается к людям, близ которых любит жить, потому что он очень
любопытен. Милый маленький зяблик! От природы он - перелетная птица, но
родители научили его зимовать на севере; а он научит своих детей, что только
на севере надо зимовать. Но в нем течет кровь перелетных бродяг, он все
такой же непоседа. В один прекрасный день он вместе со всеми своими
сородичами соберется в стаю, и они улетят далеко, к новым людям, на которых
тоже любопытно взглянуть, и тогда в осиннике станет пусто. Пройдет, быть
может, целая неделя, прежде чем другая стая этих крикливых птичек сядет на
ветки осин... Господи, сколько раз приходил я поглядеть на зябликов, и как
это было интересно!

Однажды Фалькенберг сказал мне, что тоска его прошла. За зиму он скопит
сотню крон, работая лесорубом и настройщиком, а потом помирится с Эммой. Да
и мне хватит вздыхать по благородным дамам, надо искать себе ровню, таково
его мнение.

И он был прав.

В субботний вечер мы кончаем работу раньше обычного и идем в лавку. Нам
нужно купить рубашки, табак и вино.

В лавке я увидел швейную шкатулочку, отделанную ракушками, вроде тех,
какие в старину моряки привозили из Амстердама своим подружкам; теперь их
делают в Германии целыми тысячами. Я купил шкатулку, чтобы отломать одну
ракушку и сделать ноготь для трубки.

- На что тебе шкатулка? - спросил Фалькенберг.- Хочешь подарить Эмме?

В нем пробудилась ревность, и он, не желая отстать от меня, купил для
Эммы шелковую косынку.

По дороге домой мы не раз прикладывались к бутылке и болтали; ревность
Фалькенберга все еще не остыла. Я выбрал подходящую ракушку, отломал ее и
отдал шкатулку Фалькенбергу. На этом мы помирились.

Стало смеркаться, вечер был безлунный. Из дома на пригорке донеслись
звуки гармоники, и мы поняли, что там затеяли танцы: в окнах мелькали тени,
и свет мерцал, словно на маяке.

- Давай зайдем,- сказал Фалькенберг,

Мы с ним развеселились.

Во дворе стояли парни и девушки, они вышли освежиться и подышать
воздухом; Эмма тоже была среди них,

- Гляди-ка, и Эмма здесь! - добродушно воскликнул Фалькенберг; он
нисколько не рассердился, что Эмма пришла без него.- Поди сюда, Эмма, я
купил тебе подарок.

Он воображал, что стоит только ему сказать ей ласковое слово, и все
уладится; но Эмма отвернулась и ушла в дом. Фалькенберг хотел пойти за ней,
но парни заслонили дверь и сказали, что ему нечего там делать.

- Да ведь там Эмма. Пускай она выйдет.

- Нет, она не выйдет. Она здесь с сапожником Марком.

Фалькенберг был ошарашен; видно, он зашел слишком далеко в своей
размолвке с Эммой, и она его бросила. Он стоял и хлопал глазами, а девушки
подняли его на смех - вот бедняжка, остался с носом!

Тогда Фалькенберг вынул бутылку и у всех на глазах приложился к ней,
потом вытер горлышко ладонью и передал бутылку одному из парней. Все
оживились, подобрели, увидев, какие мы славные ребята, а мы достали из
карманов еще бутылки и пустили их по кругу; кроме всего прочего, мы были
нездешние, и всем было любопытно с нами поболтать. Фалькенберг то и дело
отпускал шуточки по адресу сапожника Марка, которого он называл Лукой.

Танцы в доме продолжались, но ни одна девушка не ушла от нас.

- Бьюсь об заклад, что и Эмма не прочь выйти,- хвастливо заявил
Фалькенберг.

Девушки, которых звали Елена, Реннауг и Сара, глотнув вина из бутылки,
по обычаю, подавали Фалькенбергу руку и благодарили его; другие же, которые
обучились благородным манерам, говорили только: "Спасибо на угощении!"
Фалькенбергу приглянулась Елена, он обнял ее за талию и предложил
прогуляться.

Они не спеша пошли прочь, и никто их не окликнул; разделившись на пары,
мы порознь пошли к лесу. Мне досталась Сара.

Когда мы вернулись, Реннауг все еще стояла подле дома. Вот странная
девушка, простояла здесь столько времени! Я взял ее за руку и завел
разговор, но она только смеялась и не отвечала ни слова. Мы с ней пошли к
лесу, а Сара крикнула нам вслед из темноты:

- Реннауг, пойдем лучше домой!

Но молчаливая Реннауг ничего не ответила. Она была белолицая,
медлительная и в теле.

XX

Выпал первый снег, он сразу же тает, но зима не за горами. И наша
работа у капитана приходит к концу, недели через две мы все закончим. А что
делать потом? В горах прокладывают железную дорогу, а можно попытаться найти
работу на каком-нибудь хуторе, где нужны лесорубы. Фалькенберг склоняется к
работе на железной дороге.

Но времени остается мало, и я не успеваю сделать свою машину. У каждого
свои заботы, мне, кроме этого, нужно еще приделать ноготь к трубке, а вечера
стали совсем короткие. Фалькенберг неприменно хочет помириться с Эммой. Но
это дело нескорое и совсем не простое. Так получилось, что она гуляла с
сапожником Марком; а Фалькенберг, чтобы досадить Эмме, стал ухаживать за
другой девушкой по имени Елена и подарил ей косынку и шкатулку из ракушек.

Теперь он не знал, как быть, и сказал мне:

- Всюду только грязь, глупость и обман.

- Разве?

- Да, можешь не сомневаться. Вот уйду на железную дорогу, а ее брошу.

-- А может, это сапожник Марк ее не отпускает?

Фалькенберг угрюмо промолчал.

- И спеть меня уже больше не просят,- сказал он немного погодя.

Мы заговорили о капитане и его жене. Фалькенберг сказал, что у него
дурные предчувствия: между ними не все ладно.

Ну вот, начал сплетничать!

Я сказал:

- Извини, пожалуйста, не тебе об этом судить.

- Ах так? - буркнул он сердито. Он злился все больше и больше.- Может
быть, ты думаешь их водой не разольешь? Думаешь, они наглядеться друг на
друга не могут? Да я же ни разу не слышал, чтоб они хоть словечком
обмолвились.

Вот дурак, болтун разнесчастный!

- Погляди лучше, как ты пилишь,- говорю я с усмешкой.- Пила у тебя
криво идет.

- У меня? Но ведь как-никак нас двое!

- Что ж, значит, дерево оттаяло. Возьмемся снова за топоры.

Каждый долго рубит в одиночку, оба мы злимся и молчим. Как он посмел
оболгать их, выдумал, будто они слова промеж собой не скажут? Но господи,
ведь это же истинная правда! У Фалькенберга хороший нюх, он разбирается в
людях.

- По крайней мерe, при нас у них все мирно,- заметил я.

Фалькенберг рубит молча. Поразмыслив еще немного, я говорю.

- А может, ты и прав, они не такая пара, какие бывают явлены в
откровениях.

Но Фалькенберг ничего не понял и пропустил мои слова мимо ушей.

В полдень, когда мы отдыхали, я снова завел разговор об этом.

- Ты ведь, кажется, говорил, что если он будет дурно с ней обращаться,
ему несдобровать.