Чтение 10–й страницы книги ~Странник играет под сурдинку~

обо всем догадается.

Несколько секунд капитан разглядывал дверь прищуренными глазами, должно
быть, у него возникли какие-то подозрения, потом он сунул ключ в замочную
скважину, запер дверь и ушел. А что ему еще оставалось делать?

V

Гости все разъехались, и толстый капитан Братец, и дама с шалью, и
инженер Лассен. А капитан Фалькенберг наконец-то едет на учения. Я думаю, он
сослался на крайне уважительные причины, когда просил об отсрочке, иначе ему
давно уже следовало прибыть к месту сборов.

Мы, батраки, за последние дни здорово приналегли на полевые работы,
загоняли и себя и лошадей, но этого хотел Нильс, и у него были серьезные
резоны: он рассчитывал высвободить время для других дел.

Так однажды он поручил мне расчистить землю и хорошенько прибрать
вокруг надворных построек. На это ушло не только все сбереженное время, но и
много лишнего, зато усадьба приняла совсем другой вид. Нильсу только этого и
надо было: он хотел подбодрить капитана перед отъездом. А уж потом я по
собственному почину где укреплю отставшую доску в заборе, где заново навешу
похилившуюся дверь хлева. Под конец я даже начал заменять трухлявые стропила
на сеновале.

- Ты куда от нас подашься? - спросил меня однажды капитан.

- Не знаю. Бродяжить пойду.

- Тебе и здесь дело найдется, работы у нас непочатый край.

- Собираетесь красить дом, господин капитан?

- И это тоже. Хотя, нет, пока не собираюсь. Выкрасить все постройки
недешево станет. Я о другом подумал. Ты в лесном деле смыслишь? Деревья
метить умеешь?

Выходит, он делает вид, будто не запомнил меня с прошлого раза, когда я
работал у него в лесу. Еще вопрос, осталось ли там, что размечать.

Я сказал:

- Да, смыслю. А где в этом году надо размечать?

- Повсюду. Где только можно. Уж что-нибудь да найдется.

- Слушаюсь.

Итак, я заменил стропила, а когда покончил с этой работой, снял
флагшток, закрепил на нем блок и веревку. Эвребе с каждым днем становилось
все краше. Нильс даже сказал, что у него на душе полегчало. Я уговорил его
сходить к капитану, замолвить словечко насчет покраски, но капитан только
поглядел на него с озабоченным видом и сказал:

- Хорошо-то оно хорошо, да на одной покраске далеко не уедешь. Вот ужe
осенью посмотрим, каков будет урожай; мы много в этом году засеяли.

Но когда я соскреб с флагштока старую краску и водрузил его на прежнее
место с новой веревкой и блоком, даже капитан почувствовал какую-то
неловкость и по телеграфу заказал краски. Горячку пороть не стоило, он мог
преспокойно ограничиться письмом.

Ровно через два дня краски прибыли, но мы покамест отложили их в
сторону. За это время снова накопилось много полевой работы.

Теперь мы, к счастью, получили в свое распоряжение выездную пару
капитана, а когда подошел срок сажать картофель, Нильс крикнул на подмогу
всех горничных. Капитан одобрил и то и это, после чего уехал на свои учения.
Мы остались одни.

Перед отъездом капитана между супругами состоялось еще одно решающее
объяснение.

Все дворовые и сами поняли, что дело неладно, a подробности сообщили
нам Рагнхильд и скотница. Зеленели поля, луга расцветали с каждым днем,
весна радовала нас теплыми, обильными дождями, но в капитанской усадьбе не
было мира. Фру ходила то с заплаканным лицом, то с заносчивым и неприступным
видом, словно не желала отныне замечать простых смертных. К ней приехала
матушка, безобидная, тихая дама с белым мышиным личиком и в очках, но она
недолго прогостила, каких-нибудь несколько дней, и уехала домой, к себе в
Кристианссанн. Объяснила она свой поспешный отъезд тем, что не переносит
здешнего воздуха.

И было решающее объяснение! Последняя, ожесточенная стычка, которая
длилась не менее часа. Рагнхильд нам все подробно доложила. Ни капитан, ни
его жена не повышали голоса, они говорили слова неторопливые и продуманные,
накопившаяся в обоих горечь родила согласие, они решили разойтись.

- Да что ты говоришь! - хором воскликнули все сидевшие на кухне, и
всплеснули руками.

Рагнхильд сразу заважничала и продолжала рассказывать на разные голоса:

"При тебе высадили дверь беседки второй раз?" - спрашивает ее капитан.
А она и отвечает: "При мне".- "А дальше что было?" - спрашивает он. - "Все!"
- отвечает фру. Тут капитан улыбнулся и говорит: "До чего ж ясный и
недвусмысленный ответ, его понимаешь буквально с полуслова". Фру промолчала.
"Чем покорил тебя этот шалопай, если не считать, что он помог мне однажды
выбраться из затруднительного положения?" - спрашивает капитан. Фру на него
поглядела и отвечает: "Он тебе помог?" - "Да,- говорит капитан,- он за меня
поручился".- "Я этого не знала",- говорит фру. Тут капитан у нее спрашивает:
"Он и в самом деле тебе про это не рассказывал?" Фру замотала головой.
"Впрочем, какая разница,- говорит он,- знай ты об этом раньше, все равно
ничего не изменилось бы".- "Ты прав, не изменилось бы,- сперва ответила фру.
А потом: - Нет, изменилось бы".- "Ты в него влюблена?" - спросил он. Она
ответила вопросом на вопрос: "А ты в Элисабет?" - "Да",- ответил капитан, а
сам улыбается. "Ладно же",- протянула фру, когда получила такой ответ. И оба
долго молчали. Первым заговорил капитан. "Ты правильно мне советовала
хорошенько подумать. Я так и сделал. Я совсем не такой уж пропащий, ты
можешь не поверить, но все эти кутежи никогда не доставляли мне радости. И,
однако, я кутил. Но теперь баста!" - "Что ж, для тебя это очень хорошо",-
говорит она, "Твоя правда,- ответил он,- но было бы лучше, если и ты за меня
порадовалась бы",- "Нет уж, пусть теперь Элисабет за тебя
радуется",--ответила фру. "Ах да, Элисабет! - только и сказал он и покачал
головой. Потом они опять надолго замолчали.- Что ты теперь собираешься
делать?" - спросил наконец капитан. "Обо мне, пожалуйста, не заботься,-
сказала фру протяжно,- если ты захочешь, я могу стать сестрой милосердия,
если ты захочешь, я могу остричься и стать учительницей".- "Если я захочу,-
повторил он,- при чем тут я, решай сама".- "Сперва я должна услышать, чего
хочешь ты",- сказала она. "Я хочу остаться здесь,- сказал он,- а ты по
доброй воле предпочла изгнание".- "Ты прав",- сказала она и кивнула.

- Ох! - в один голос воскликнули мы.- Господи, может, еще все уладится!
- сказал Нильс и поглядел на нас - что мы думаем.

Два дня после отъезда капитана фру с утра до вечера играла на рояле. На
третий день Нильс отвез ее на станцию. Она собралась к своей матушке в
Кристианссанн. Теперь мы остались совсем одни. Фру не взяла с собой ничего
из своих вещей. То ли она хотела показать, что все это чужое, то ли когда-то
все и впрямь принадлежало капитану, а она не желала ничего чужого. Ах, как
это было печально...

Перед отъездом Рагнхильд получила от фру наказ никуда не отлучаться.
Вообще же бразды правления перешли к стряпухе, и ключи теперь хранились у
ней. Так, пожалуй, было удобнее для всех.

В субботу капитан взял увольнительную и наведался домой. "Впервые за
несколько лет",- пояснил Нильс. Он держался молодцом, хотя жена от него
уехала, и был трезвый как стеклышко; мне он дал четкие и ясные указания
относительно разметки леса, он сам ходил со мной и показывал: рубить все
подряд, даже молодняк, тысячу дюжин. "Меня не будет три недели",- сказал
капитан. Уехал он в воскресенье под вечер. Теперь он держался уверенней и
больше был похож на себя, чем раньше.

После того как сев был наконец закончен, а картофель посажен, Нильс и
мальчик могли и вдвоем управиться с повседневной работой. Я взялся за
разметку.

Жилось мне в ту пору неплохо.

Стояла теплая, дождливая погода, и в лесу мне казалось сыровато, но я
исправно туда ходил, не смущаясь этим обстоятельством. Потом дожди сменились
жарой, я возвращался домой светлыми вечерами, и мне в охотку было то
починить водосточный желоб, то поправить скособоченные оконца, под конец я
даже извлек пожарную лестницу и принялся соскребать старую отставшую краску
на северной стене риги. Славно будет, если я за лето смогу заново покрасить
ригу, краски-то уж давно дожидаются.

Иное неудобство мешало мне теперь и в лесу и дома: ведь одно дело
работать при хозяевах, другое - без них. Оправдывалось мое давнее
наблюдение, что рабочему человеку приятно иметь над собой старшего, если
только он сам не ходит в старших. Взять хотя бы наших девушек, они делают
все, что им заблагорассудится, и на них нет управы,- Рагнхильд и скотница
весело болтают за обедом, иногда повздорят, а стряпуха не всегда умеет их
разнять. Просто сил нет это терпеть. В довершение всех бед кто-то из наших
побывал на выселках у моего дружка Ларса Фалькенберга, нашептал ему про меня
и заронил подозрение в его сердце.

Однажды вечером Ларс пришел к нам, отвел меня в сторону и потребовал,
чтобы я у них больше не показывался. Он был и смешон и страшен сразу.

Я и без того бывал у них редко: когда относил белье, в общей сложности
раз пять-шесть, его я обычно дома не заставал, и мы с Эммой толковали о
всякой всячине. Но когда я последний раз принес белье, неожиданно заявился
Ларс и с ходу начал браниться, почему это Эмма сидит передо мной в нижней
юбке. "Потому что жарко",- ответила Эмма. "А волосы ты распустила тоже от
жары?" И Ларс начал кричать на нее. Я сказал: "До свидания". Он не ответил.

С тех пор я на выселки даже не заглядывал. С чего это он пришел сегодня
- ума не приложу. Не иначе, Рагнхильд туда наведалась и наплела про меня что
было и чего не было.

Запретив мне самым форменным образом переступать порог их дома, Ларс
кивнул и воззрился на меня. Должно быть, он ждал, что от такого удара я умру