процентная норма. Кончал реальное. В сущности, даже не кончил: началась
гражданская война, граната у пояса, знаете: "Мы на горе всем буржуям
мировой пожар раздуем..." Вы тоже недоучились?
потом.
может сыграть с вами злую шутку? Сейчас не очень любят людей, которые
злоупотребляют иностранными языками, живыми и мертвыми. Я бы на вашем
месте поостерегся. Особенно с вашей, прямо сказать, нерусской фамилией.
проливали кровь за Российскую империю, а я - за Российскую Федеративную.
Как-нибудь мы с Россией разберемся, русский я или нет.
вызвал меня начальник штаба отдела кадров, некто Мищенко. Надо вам
сказать, что на этом месте прежде сидел другой деятель по фамилии Тищенко
- вот ведь как бывает. Тищенку сняли (посадили), водрузили Мищенку.
Вызывает меня Мищенко и начинает разговор о том о сем, а карт не
открывает. Я тоже перед ним Швейком прикинулся. Водим этак друг друга за
нос - кому скорей надоест? В конце концов оказалось, что его интересует
моя фамилия. Откуда, мол, у меня такая фамилия? Читай: не агент ли я
иностранной разведки? Я говорю ему: "Это дело серьезное, позвольте, я к
вам завтра зайду". Назавтра являюсь, захватив необходимые документы, в том
числе фамильную реликвию: жалованную грамоту за собственноручной подписью
императрицы Елисавет, где удостоверено, что прапрапрапрадед мой, Карл
Иоахим Флориан Сиверс, за верную службу в российских войсках пожалован
потомственным дворянином. Показал я Мищенко эту грамоту, даже печать
сургучную предложил обследовать, он обследовал и, знаете, весьма даже
доволен остался. Ушел я от него и думаю: воистину чудны дела твои,
господи! Я ли это, тот самый, которого в двадцать первом году из
университета выперли за дворянское происхождение? Видали?
Когда становится плохо, я всегда на это надеюсь. Я оптимист.
историю про Дмитрия Дмитрича Мордухай-Болтовского, был такой профессор,
математик. Случилась эта история то ли в двадцать втором, то ли в двадцать
третьем году. В университете, где Дмитрий Дмитрич имел кафедру, проходила
очередная кампания по выявлению классово чуждых элементов. Роздали анкеты.
Дмитрий Дмитрич возьми да и напиши в графе "сословная принадлежность до
революции": дворянин, мол, но это неправильно, потому что по
справедливости род Мордухай-Болтовских княжеский; что интригами царского
правительства княжеский титул был у рода отнят и что он просит советскую
власть его восстановить: "Бывший князь, - пишет, - это все равно как
бывший пудель". Что тут началось - вы себе представляете. Старика отовсюду
поперли в три шеи. Он и сам понял, что сглупил, но было уже поздно. Совсем
бы ему плохо пришлось, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что
семья Болтовских не раз прятала Михаила Ивановича Калинина от полиции. Так
вот, когда вся эта история разразилась, поехал Дмитрий Дмитрич в Москву к
Михаилу Ивановичу на прием: "Так и так, мол, заступись, гонят меня
отовсюду". Михаил Иванович, конечно, его принял, выслушал, обещал помочь.
Сидят они друг против друга - старое вспоминают. И говорит Михаил Иванович
Калинин: "Дмитрий Дмитрич! А помните, как вы мне тогда говорили: "Брось,
Миша! Лбом стену не прошибешь!" - "Помню". - "А ведь прошибли-таки,
Дмитрий Дмитрич".
Гиндин.
систематически.
затем из ванны донесся плещущий шум: пошла вода.
7
у него болела, во рту был железный вкус. "Старею, - подумал он, - и
выпили-то всего ничего". Он пошел мыться - кран защебетал, выронил ржавую
каплю и иссяк. Сиверс неохотно умылся теплой водой из ведра; на дне
отстоялся за ночь бархатистый слой ржавчины. Опять: "Старею, начинаю
чувствовать неудобства". Он прошел обратно в номер, взял с подноса
зачерствевший, обмаслившийся вчерашний ломтик сыра и с отвращением съел.
Через пять минут должна была прийти машина. Он спустился вниз. У лестницы
стоял низенький старичок, серый, как мышь, с бритой головой и небритым
лицом.
специально здесь дожидаюсь. Я Гиндин, Мирон Ильич, папа генерала.
вас ждал как спасителя!
тет-а-тет, строго между нами.
только похуже и попроще: без зеленой скатерти, без зеркала, без
филодендрона в углу. Комната казалась нежилой, только на стуле, растопырив
золотые плечи, отдыхал огромный генеральский китель да из-под кровати
показывала стоптанные задники пара разболтанных шлепанцев.
семьдесят пять лет - это семьдесят пять лет, а жара есть жара.
на стуле, я так, я на стуле посижу, что вы.
хранившее, казалось, отпечаток мощных плеч генерала Гиндина, а старик
примостился напротив на стуле, робко поджав ноги.
- и не поместить.
устроить меня в энциклопедию? Если у вас есть такая возможность, я об этом
охотно поговорю в другой раз, а теперь я должен ехать...
не в этом. Я к вам обращаюсь потому, что вы имеете влияние на моего сына.
Пожалуйста, запретите ему пить.
Ему нельзя пить ни капли, это для него яд, смерть. У него очень больное
сердце!
пришел с бутылкой "мартеля". Ей-богу.
не поддержали в этой идее... Он не стал бы пить один.
Вы видите только оболочку, грубую оболочку солдафона. Я, только я один,
знаю, какая это душа! Это цветок, а не человек.
ладошками мохнатенькие руки, - не знаю, как передать вам, чтобы вы поняли!
Никто не понимает. Его собственная жена не понимает! Не поехала с ним
сюда... Я не осуждаю, но, если бы я был его женой, неужели бы я с ним не
поехал? Куда угодно поехал бы, на край света... А как он переживает, Сема,
это страшно смотреть. "Папа, - говорит он мне, - никто меня не любит, ты
один меня любишь, папа". Так и говорит! И это правда, святая правда. Я у
него один, и он у меня один. Не пей, говорю, Сема. Пьет...
квадратиком и вытер слезы. Сиверс болезненно сморщился. Не слезы пронзили
его, а этот платочек.
зареву, я человек нервный. Скажите, чем я могу помочь, ну право же, я
постараюсь.
Гордый, одинокий. Здесь на него смотрят косо, не прощают ему
принципиальности. Он же честный, как брильянт, а люди этого не любят. Он
говорит "плевать", а разве ему плевать? Все эти сплетни, разговоры - они
ему ложатся прямо на сердце. А самое главное, ему нельзя пить, ни грамма.
После второго инфаркта профессор так и сказал: "Будет пить - покупайте
Браун Дэн
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Сертаков Виталий