Чтение 10–й страницы книги ~Томасина~

Мэри Руа покачала головой.

-- Кружочком, -- сказала она. Священник кивнул.

-- А, верно, кружочком. И три лапки -- белые...

-- Четыре.

-- И белый кончик хвоста.

-- Там только пятнышко.

-- Да, -- продолжал Педди. -- Голова у нее красивая, круглая, ушки
маленькие, но для нее великоваты. Они острые, стоят прямо, и от этого
кажется, что она всегда настороже.

Мэри Руа смотрела на него и жадно слушала. Злоба из глаз ее ушла. Щеки
порозовели.

-- Теперь -- нос. Как сейчас помню: такого самого цвета, как черепица
на церковной крыше. Но с черным пятнышком.

-- С двумя! -- поправила Мэри Руа, показала два пальца, и на щеках у
нее появились ямочки.

-- Да, правильно, -- согласился Педди. -- Второе -- пониже первого, но
его трудно разглядеть. Теперь -- глаза. Ты помнишь ее глаза, Мэри Руа? Она
кивнула.

-- Глаза у нее лучше всего, -- продолжал он. -- Изумруды в золотой
оправе. А язычок самого красивого розового цвета, точь-в-точь мои
полиантовые розы, когда они только что раскрылись. Как-то, помню, она сидела
напротив тебя, за столом, с белым слюнявчиком, и вдруг смотрю--у нее торчит
изо рта лепесток. Вот, думаю, розу съела!

Мэри Руа засмеялась так, что миссис Маккензи выглянула в дверь.

-- А она не ела! -- кричала Мэри Руа. -- Она язык высунула!

Педди кивнул.

-- Кстати сказать, как она сидела за столом! -- продолжал он. --
Истинная леди. Не начнет лакать, пока не разрешат. А когда ты давала ей
печенье, она его три раза трогала носиком.

-- Она больше всего любила с тмином, -- сообщила Мэри Руа. -- А почему
она их трогала?

-- Кто ее знает! -- задумался священник. -- Может быть, она их нюхала,
но это невежливо, так за столом не делают... Скорее всего, она как бы
говорила: "Это мне? Ах, не надо! Ну, если ты очень просишь..."

-- Она была вежливая, -- сказала Мэри Руа и убежденно кивнула.

-- А какая у нее походка, какие позы! Бывало, ты ее несешь, а она как
будто спит...

-- Мы и ночью вместе спали, -- сказала Мэри Руа. Глаза у нее светились.

-- Помнишь, как она тебя зовет? Я как-то проходил тут, а она тебя
искала, и так это запела вроде бы...

Мэри Руа напряглась и, как могла, повторила любовный клич своей
покойной подруги:

-- Кур-люр-люр-р...

-- Да, -- согласился Педди, -- именно "курлюрлюр". Видишь, Мэри Руа,
она не умерла, вот она, с нами, она живая для нас.

Мэри Руа молча смотрела на него, и под рыжей челочкой появились
морщинки.

-- Она живет в нашей памяти, -- объяснил священник. -- Пока мы с тобой
ее помним во всей ее красе и славе, она не умрет. Закрой глаза, она здесь.
Никто не отнимет ее у тебя, а ночью она придет к тебе во сне вдесятеро
красивей и преданней, чем раньше.

Мэри Руа крепко закрыла глаза.

-- Да,-- выговорила она. Потом открыла их, прямо посмотрела на
священника и просто сказала:-- Я без нее не могу.

Священник кивнул.

-- Ну, конечно. Вот ты ее и зови, она придет. Когда ты вырастешь, ты
полюбишь еще кого-нибудь и узнаешь, как трудно любить в нашем нелегком
странствии. Тогда ты вспомни, что я тебе сегодня пытаюсь втолковать: нет
раны, нет скорби, нет печали, которую не излечит память любви. Как ты
думаешь, Мэри Руа, поняла ты?

Она не отвечала, серьезно глядя на него. И он подошел к самому
трудному.

-- Томасина живет и в папиной памяти. Обними его, поговори с ним. как
прежде, и вы будете вместе вспоминать. Она станет еще живее. Он, наверное,
помнит то, что мы забыли...

Мэри Руа медленно покачала головой.

-- Я не могу, -- сказала она. -- Папа умер.

При всем своем опыте и уме Энгус Педци испугался.

-- Что ты говоришь! -- воскликнул он. -- Папа жив.

-- Умер, -- спокойно поправила она. -- Я его убила.

Эндрью Макдьюи убедился довольно скоро, что весь городок толкует о его
поступке и толки эти -- недобрые. Люди замолкали, когда он входил на почту
или в аптеку, он ощущал на улице косые взгляды и часто слышал шепот у себя
за спиной.

Некоторые слова он разбирал, и выходило так: если он не сумел или не
счел нужным спасти кошку собственной дочери, опасно лечить у него зверей,
того и гляди, усыпит. И вообще, если уж твой ребенок с тобой не
разговаривает, значит, невелика тебе цена.

Макдьюи злился, стыдился, горевал и потому обращался все резче и с
пациентами, и с их хозяевами. В самой невинной фразе ему мерещилась обида, и
он так грубил, что даже курортники не пошли бы к нему, будь в городе еще
один ветеринар.

Из местных же многие знали, что в лесу, у самой лощины, живет
затворницей женщина, которая беседует с ангелами и гномами и умеет --
конечно, с их помощью -- лечить зверей и птиц. И колокольчик на дубе стал
звенеть все чаще.

Когда слухи о паломничествах к Рыжей Ведьме поползли по городу, Макдьюи
понял, что у него объявился конкурент.

Конечно, он слышал о ней и раньше. Она была для него одной из местных
сумасшедших, вроде некоего Маккени, который часами читал у пивной "самого
Рэбби Бернса", или старой Мэри, собиравшей на улице веревочки и бумажки. До
сей поры почти все так относились к ней и вспоминали о ней лишь для того,
чтобы поразить заезжего рассказом о ведьме, которая живет одна в лесу,
беседует с духами и зверями и пугает маленьких детей. Детей, собственно,
пугала не она, а эти самые рассказы.

Иногда такой заезжий встречал в аптеке или в лавке скромную молодую
женщину с широко расставленными светло-зелеными глазами. Если ему приходило
в голову посмотреть на нее дважды, он мог заметить, что у нее необыкновенно
нежная улыбка. Но он никак не мог догадаться, что это и есть сама ведьма,
спустившаяся с гор, чтобы купить еды и лекарств для себя и для своих
бессловесных питомцев.

Макдьюи ее не встречал и не думал о ней, ибо местные
достопримечательности не особенно интересны тем, кто живет недалеко от них.

А сейчас о ней толковали, как и о нем. Верный Вилли Бэннок передавал
ему слухи о вылеченных овцах, и о чарах, и о колокольчике, и о полевых и
лесных зверях, которые приходят к ней есть.

Вернувшись в лечебницу после одной особенно неудачной поездки на фермы,
Макдьюи увидел в приемной только Энгуса Педди с тихо скулящей Сецессией и
рассердился, что никого нет, как сердился прежде, что народу слишком много.

Однако другу он обрадовался. Он чувствовал, что больше никто не
расскажет ему умно и связно о загадочной конкурентке.

-- Вот что, Энгус, -- сказал он, машинально доставая нужную склянку. --
Знаешь ты что-нибудь о такой дурочке Лори? Она живет где-то в лесу и выдает
себя за ведьму.

Священник вынул пробку, дал Цесси лекарство, погладил ее по спинке, а
потом гладил по вздутому брюху, пока она не рыгнула.

Тогда он радостно улыбнулся и начал так:

-- Она не дурочка, Эндрью. Я бы скорее сказал, что она нашла свой
собственный мир, в котором ей лучше, чем в нашем. А уж ведьмой ее никак не
назовешь!

-- Но ведь за что-нибудь ее прозвали полоумной! И вообще, она лечит
скот, а у нее нет медицинского образования. Видишь, ко мне никто не идет.
Это ее дела!

Педди хорошо знал людей и все-таки удивился, как можно до такой степени
не видеть и не винить себя самого. Он понимал, что объяснять тут бесполезно,
они только поссорятся, и больше ничего. Понимал он и другое -- дело не в
разнице характеров; такие пропасти между людьми неизбежны в лишенном замысла
и смысла, неуправляемом мире. Ведь атеизм несет в себе свою кару, неверующий
сам себя сечет, и ему никак не поможешь. И он просто спросил:

-- Что же ты думаешь делать?

-- Заявлю в полицию, -- сказал Макдьюи. Тут Энгус Педди не мог скрыть
смущения.

-- О, Господи! -- сказал он. -- Вот ух не стоит! Она же ни гроша не
берет. Нет, я бы не заявлял.

-- А что тут такого? -- упрямо возразил Макдьюи. -- В конце концов,
закон есть закон. Учишься, работаешь, а тут всякие знахари травят скот
какими-то зельями.

Педди вздохнул.

-- Закон, конечно, -- закон. То-то и плохо. Но, понимаешь, полицейские
уважают Лори. Она -- хороший человек, совсем хороший, а им приходится видеть
много плохих людей.

-- Что ж они, откажутся выполнить свой долг?

-- Нет, куда им! У них, сам знаешь, шотландское чувство долга.
Просто...

-- Никак не пойму! Если я ее обвиню...

-- Да, да, конечно. Давай-ка я тебе иначе расскажу.

Он замолчал и взял на руки Цесси, словно младенца или черного